Яблоки для патриарха
– Один не пойду, такое ощущение – меня хотят подставить.
В итоге он вызвал к церкви участкового, главу администрации Таёжки, подошёл Валера. И состоялось историческое стояние на паперти церкви, закрытой на красноречивый замок.
Клавдия Петровна не соглашалась отдавать ключ. Потрясала подписным листом, который документально подтверждал её полномочия старосты:
– Народ мне церковь доверил, а не кому-то! Значит, ключ должен быть у меня! Я – местный житель! Вы сегодня здесь, завтра уедете, и церковь останется бесхозной?
– Я – настоятель церкви! – свои доводы приводил отец Роман. – Я послан в Таёжку митрополитом! Церковь относится к нашей епархии.
Участковый послушал-послушал и говорит:
– Ничего не пойму в ваших делах! Кто отвечает за церковь? У кого должны быть ключи от неё? Нужен какой-то документ.
Участковый, мужичок лет тридцати пяти от роду с простоватым лицом, но светлой головой. Предложил следующий вариант разрешения конфликта: пусть батюшка или кто привезёт официальный документ с мнением митрополита по спорной ситуации. Если оно будет в пользу отца Романа, а Клавдия Петровна заартачится в передаче ключа, он своей властью разрешит спилить замок и поставить новый. В противном случае, дескать, не обессудьте…
Все согласились с данной постановкой вопроса. А Клавдия Петровна решила тянуть резину до конца.
Мнение митрополита по старосте было известно, осталось зафиксировать его на официальной бумаге. Преградой встала погода. Или непогода, кому как нравится. Начиналась весенняя распутица. Дорогу к губернскому городу в тридцати километрах от Таёжки пересекала река. Летом через неё налаживалась паромная переправа, зимой намораживалась ледовая. Наш конфликт возник ранней весной, когда одну переправу закрыли, вторую запустят в эксплуатацию только после ледохода.
К владыке отправился батюшка Роман, терпеть старосту он больше не мог и торопился быстрее, до распутицы, съездить. Валера вызвался добросить его на своей машине до районного села. Отправились вчетвером, ещё две насельницы обители поехали для молитвенной поддержки. Поддержка понадобилась. Подъехали к реке, а вместо льда поле воды. Верховодка. Машина у Валеры не амфибия. По земле-то не всегда надёжно ездит.
Вышли из автомобиля, встали у воды.
– Что называется, съездил по-быстрому, – сказал батюшка, глядя на мутные воды, плещущиеся у ног.
Вдруг на другом берегу, как в сказке («откуда ни возьмись»), появился мужичок, машущий руками. От берега до берега расстояние такое, что человеческий голос не в силах был его преодолеть, посему неизвестный мужичок семафорил верхними конечностями, мол, айда, пошли и показывал вниз по течению. Решили, он указывает направление, где есть возможность переправиться. Так и оказалось – река делала поворот, за ним метрах в шестистах имелся переход. Лёд местами дыбился, но был прочным. И главное – никакой воды. Валере однажды приходилось переправляться, когда вода по колено стояла. Валера с батюшкой перекрестились, батюшка перекрестил лёд перед собой, и они пошли. Валера вызвался в сопровождающие. Женщин оставили на берегу молиться. Прошли удачно, Валера вернулся обратно, батюшка поехал за заветной бумагой.
Привёз её через два дня, торопился, пока лёд не пошёл вернуться в Таёжку. Размашисто подписанная митрополитом бумага гласила, что Семёнова Клавдия Петровна в епархии старостой не числится.
Срезать замок не понадобилось, Клавдия Петровна в присутствии участкового прочитала бумагу и отдала ключ от храма со словами:
– Своё заберу.
Всё из церковной лавки в мешок из-под сахара, который держал муж, выгребла.
Валера стоял у алтаря с отцом Романом и возмущался:
– Батюшка, как так? В лавке не всё на их деньги куплено, вы свечи привозили, маслице!
Отец Роман махнул рукой:
– Валера, не искушайся! Пусть забирают и уходят. Не хочу связываться.
В заключение стоит сказать следующее. Через два года весной все реки в округе вышли из берегов, подобного наводнения старожилы не помнили более пятидесяти лет. Многие деревни в округе подтопило. Богом хранимую Таёжку стихия обошла, ни один дом не пострадал, кроме… Правильно – затопило Клавдию Петровну. И это не авторский вымысел для красного словца.
«Жалко её, – говорит Валера, – была дана такая возможность поработать Богу и людям…»
Глава пятнадцатая
Обитель
Церковь в Таёжке была построена в начале XX века, перед самой Русско-японской войной, освящена в честь Покрова Пресвятой Богородицы и пережила все лихолетья. Тысячи каменных храмов, поставленных на тысячелетия и простоявших века, сровняли с землёй богоборцы-взрывали, рушили, увечили – здесь хрупкая деревянная устояла. Подгони трактор, да подцепи тросом, да дёрни, и полетят купола, пыль весело заклубится от рассыпающихся стен. Полчаса – и бесформенная куча брёвен – налетай, кому не лень, разбирай на дрова. Бог миловал Таёжку от такого варварства. После того как в тридцатом году службы в храме прекратились, начал он ветшать, объявились горячие головы с тем самым ура-желанием подогнать трактор (в деревне уже имелся «железный конь») и дёрнуть хорошенько «пережиток прошлого». Однако кто-то мудро предложил: сломать ума много не надо, не будет ли хозяйственнее устроить в церкви зерносклад. Так стал храм амбаром, и долго хранилось в нём зерно, пока одна стена не упала. Много лет простояла церковь инвалидом, и возникла ситуация «или-или». Сносить или ремонтировать. Детям запрещай не запрещай, вывешивай предупреждающие знаки («На территории бывшей церкви не ходить – опасно для жизни!») или не вывешивай – всё равно бесхозный объект используют в качестве своих игрищ и забав.
Не могу привести пример, когда вдали от культурных центров подобное «или-или» не решилось бы приговором – «сносить». Везло Таёжке на председателей сельсовета. Одного мы помянули добрым словом в связи с Андрюшиным крестом, преемник у него тоже оказался достойным для подражания. Будучи в Архангельске, посетил музей деревянного зодчества «Малые Карелы», побродил по нему, и не праздным соглядатаем, а с мыслями о родной сторонушке. Подумал: разве мы не можем у себя создать подобную красоту. Пусть не с таким размахом, да ведь и Таёжка не Архангельск. Первым делом вспомнил о церкви в Черёмушке. Стоит деревянная красавица в урмане на горе, деревня разъехалась, ни одного дома целого не осталось, а церковь будто ждёт своего часа. Про мельницу в Еловке вспомнил, тоже можно разобрать да перевезти – крепкая ещё. Если хорошо поискать по деревням, можно найти амбары, завозни, кузни, бани (по-чёрному и по-белому). И, само собой, дома.
Заработала светлая голова председателя в нужном направлении. Пока в свои северные пределы возвращался, план нарисовал, как рядом с церковью в Таёжке создать музей наподобие «Малых Карел». Историк по образованию, он был с завидной деловой хваткой. Сумел довести идею до областного начальства и заразить кое-кого из партийной номенклатуры. Даже по центральному телевидению прошла информация: в Таёжке будет создаваться музей сибирского деревянного зодчества под открытым небом.
Начался музей с Покровской церкви. На её реставрацию выделили деньги, председатель нанял бригаду реставраторов из Архангельска. Те за два года восстановили церковь. Не было чертежей и эскизов, по которым строился храм, да мастера что-то домыслили, что-то старики подсказали. Первый объект будущего музея задал высокий уровень всему проекту.
Вторым пунктом председатель наметил церковь из Черёмушки перевезти, и тут в телевизоре замелькал меченный родимым пятном на лысине генеральный секретарь перестроечник. Стало не до культурного наследия и деревянного зодчества сибирских мастеров. Взыграли по всей матушке-России грубые страсти – гордыня, предательство, блуд, сребролюбие… И покатилось всё кубарем… Председатель сельсовета не стал уподобляться герою пословицы «сам не ам и другим не дам», вовремя среагировал на сложившуюся ситуацию и провёл операцию по передаче церкви епархии. Низкий поклон ему за это.
Редкий, если не уникальный случай, когда пустовавший сельский храм, в коем более полувека не велись богослужения, перешёл к епархии в отличном состоянии. Батюшка Антоний, которого владыка отправил настоятелем в Таёжку, не мог нарадоваться – сподобил Бог послужить в такой церкви, в таком месте, в такое время. За полтора года многое успел, ещё живы были бабушки, крещённые при царе-батюшке в этом храме и воспитанные православными родителями. Молодёжь потянулась, пусть больше из любопытства (церковная служба в диковинку), да встречал их большой души батюшка.
Всё хорошо не бывает. Владыка, остро нуждаясь в проповедниках среди городской интеллигенции, забрал отца Антония к себе. После этого Таёжке не везло на священников, никто надолго не задержался, потом и вовсе постоянного не стало.
Такую нерадостную картину застал Валерий, перебравшись в Таёжку. Вскоре благочинный отец Евгений обратил внимание на нового православного сельчанина, стал поручать ему одно послушание за другим. И что ни поручи – делает с тщанием и прилежанием. В результате накопился целый список, который мы уже приводили, но повторим с удовольствием: алтарник, звонарь, пономарь, казначей, строитель, благоукраситель, завхоз. С упразднением из церковнослужителей Клавдии Петровны стал ещё и старостой храма. Жизнь заставила на клиросе петь и освоить службу мирским чином. Нашлись, пусть единицы, но нашлись верующие даже среди мужчин, кто помогал Валере.
К послушаниям по храму добавились заботы (тот же самый перечень) по женской обители.
В шестидесятые годы, ещё Андрюшин крест стоял, построили метрах в двухстах от него бревенчатую больницу, а в семидесятые годы её здание передали дому престарелых. Больницу новую построили, а старую – старикам. Девяностые годы не зря называли репетиционными для последних времён: сиротели дети, сиротели старики. Дети – при живых родителях, старики – при живых детях. Голодали сироты, голодали брошенные старики. И новая напасть – то тут, то там горели по стране синим пламенем вконец обветшавшие, всеми позабытые-позаброшенные, с советских лет не ремонтируемые дома престарелых. Ветхая электропроводка, ветхие стены, ветхие с короткой памятью обитатели. В конце нулевых годов многомудрое наше правительство решило подойти к вопросу с пожарами домов престарелых радикально, по железному принципу «нет человека – нет проблем». Раз дома престарелых горят вместе с постояльцами, расформировать кои находятся в деревянных зданиях, и дело с концом. Обитателей, всё одно отработанный материал, распихать по другим местам.
Из дома престарелых в Таёжке бабушек и дедушек куда-то увезли, здание отдали епархии. Получилось по большому счёту по принципу: на тебе, Боже, что нам негоже. Владыка решил организовать в Таёжке на освободившихся от стариков площадях женскую обитель.
Нельзя не упомянуть следующий факт. Привезли в Таёжку ковчежец с частицей Креста Господня. Доставили святыню в Россию со святой горы Афон. Мало какие города были удостоены чести поклониться ей, Таёжке повезло. Первым, кто «приложился» к ларцу, был Андрюшин крест, вернее его преемник. Сопровождали святыню афонские монахи. Они поставили ковчежец перед Андрюшиным крестом, отслужили молебен. Затем коснулись ковчежцем Поклонного креста и понесли святыню в дом престарелых. К тому времени он этот свой статус утратил, большую часть постояльцев увезли, оставшиеся ждали своего часа на отъезд.
Многими грехами было осквернено здание. Бабушки с дедушками порядком нагрешили пьянством и блудом. Даже такое непотребство обнаружил Валера – Евангелие в туалете лежало, будто книжка ненужная для соответствующего использования.
Монахи пронесли ковчежец по всему зданию, заходя поочерёдно в комнаты с жильцами. Кто-то с благоговением прикладывался, кто-то с недоумением, кого-то будто током било. Имел место дивный случай. Лежачий дедушка, стоило внести ковчежец в его комнатку, подскочил с кровати и бросился вон. Чудо-то вроде бы и чудо, да с каким знаком? С одной стороны, давно не ходячий обрёл невиданную резвость ног, зайцем брызнул за дверь, с другой – почему шарахнулся, будто святыня жарким огнём опалила? Данное происшествие так и осталось для Валеры загадкой.
На следующий день оставшихся постояльцев дома престарелых вывезли, расспросить о болящем, в мгновение ока обретшем крепость опорно-двигательного аппарата, возможности не представилось.
Глава шестнадцатая
Яблоки для патриарха
Первой в обитель приехала монахиня Параскева.
В епархии монахини призыва девяностых, этого самого первого призыва, были из тех, кто родился до войны и много чего хлебнул в жизни. Скорбей у каждой более чем хватало. По роду-племени чаще происходили они из крестьянского сословия. Насколько мне известно, лишь одна имела дворянские корни. В светской жизни на хлеб по-разному зарабатывали: кто учительницей, кто медсестрой или инженером… Были и такие, кто познал в юности «тоску лагерей», будучи репрессированным. Жизнь окончили Христовыми невестами, став первыми монахинями епархии постсоветского периода. Не у кого было им перенимать опыт монашества, Дух Святой помогал нести сестринский крест.
Монахиня Параскева этого призыва. Когда ей исполнилось шестьдесят, ушла из преподавателей на пенсию, работала бы ещё в техникуме, да здоровье подводило. Легла на операцию. В это время в больницу принесли икону Почаевской Божьей Матери. Монахи из Почаевской лавры возили святыню по России. Раба Божья Полина, приложившись к иконе, робко попросила у Богородицы исцеления. И дала себе слово после операции обязательно поехать в Почаев.
В святой лавре пришло решение остаток жизни посвятить Богу. Про путь монахини не думала. Он в тогдашнем понимании был для неё высоким и неподъёмным… Но Бог сподобил. Постриг приняла в середине девяностых. Тогда ещё и монастыря женского не было в епархии. Несколько лет жила монахиня Параскева в своей однокомнатной квартире, несла послушания, даваемые владыкой.
Была у матушки взрослая дочь. Замужем за евреем. Бракосочеталась в Москве, потом уехала семья в Израиль. К чему эти подробности? К тому, что подвожу речь к матушкиному свату Моисею Натановичу. Думаю, стоит уделить ему пару абзацев в нашем повествовании. Родом был из Одессы, в лучшие свои годы работал главным метрологом на одном из подмосковных предприятий. Человек интеллигентный, тактичный. Матушка виделась с ним всего ничего, на свадьбе дочери, а после неё от силы три-четыре раза. Сват всегда усиленно приглашал сватью в гости, радушно принимал. Была у него одна особенность, беседу вёл с матушкой и не только с ней, будто был посвящён в какую-то тайну, знание которой позволяло смотреть на окружающих несколько свысока. Из себя дробный, матушка – женщина не мелкого десятка, не ниже его ростом, даже выше, и по комплекции превосходила, только Моисей Натанович умел поворачивать двумя-тремя фразами разговор так, что снова и снова взмывал над собеседником и вещал сверху.
Это к слову. Важнее другое – случился у Моисея Натановича инсульт. Серьёзно тряхнуло. Матушка приехала в Москву по епархиальным делам, сват к тому времени немного отошёл от апоплексического, как говорили в старину, удара, однако ситуация оптимизма не вселяла. Ходить не мог, едва-едва передвигался с «ходунками». Не тот орёл, коим был до болезни. Совсем не орёл. Матушка обеспокоилась состоянием свата. И предложила ему покреститься. Мол, приглашу священника – окрестит, потом исповедуешься, причастишься. Это обязательно даст силы.
Пообещала молиться за свата:
– Буду ежедневно просить Господа Бога за вас. Всё в Его власти. И вам надо каяться, просить помощи.
Моисей Натанович внимательно выслушал сватью и поставил условие. Дескать, если по твоим молитвам выкарабкаюсь из болезни, приму вашу веру, признаю Иисуса Христа.
– Молилась, – рассказывала матушка, – будто от моей молитвы зависело не только здоровье свата и спасение его души, будто мне было дано послушание прославить нашу веру православную.
И ведь вымолила. Моисей Натанович позвонил весёлым голосом:
– Сватьюшка, приезжай, будешь моей крёстной.
Матушка со всей душой, да не ближний свет. Сват крестился, жена его крестилась, потом и обвенчались. Уехали в Израиль православного вероисповедания. Моисей Натанович несколько раз приглашал несостоявшуюся крёстную в паломничество по святым местам земли обетованной.
– Приезжай, сватьюшка, в храм Гроба Господня сходим, на гору Фавор свожу. И помолишься у нас, и посмотришь.
Про случай с крещением свата мало кто из знакомых монахини Параскевы знает, не любит она распространяться про себя, зато легендой епархии стали яблоки из матушкиного сада. Возделывала она клочок земли в садоводческом товариществе. Даже виноград выращивала. Последний был съедобным и вкусным, но славы себе не снискал, зато яблоки! Как уж матушка добивалась такого результата, плоды отличались неправдоподобными (как только ветки выдерживали) размерами, необыкновенным вкусом и ароматом. Сейчас, когда магазины завалены красивыми на вид и далеко не всегда живыми по сути фруктами, матушкины яблоки казались бы райскими. В урожайные годы матушка угощала ими всех знакомых.
Яблоки были вписаны в анналы истории епархии в тот год, когда её посетил Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II, прибывший для освящения поднятого из руин кафедрального собора. При встрече высокого гостя звучали речи в его честь, вручались подарки, кроме этого, Предстоятеля нашей церкви попотчевали яблоками матушки Параскевы. Очевидцы говорят, патриарх засомневался: неужели в Сибири могут расти такие? И потребовал к себе садовницу. Так монахиня Параскева удостоилась чести быть представленной патриарху и услышать из его уст слова восхищения в адрес своих яблок.
Устраивать обитель в Таёжке матушка отправилась преисполненная великой радостью:
– Я ведь в тайге родилась, – сказала владыке, – а теперь сподобилась поработать во славу Божью на таёжной земле, а потом и лечь в неё.
На что митрополит, играя сердитость, произнёс:
– Ты мне живая там нужна, а не под крестом.
– Это я постараюсь.
Давным-давно сельская девчонка Полина уехала в город из таёжной деревни. Мечтала «выучиться на учительницу». Денег у родителей не было, Полина собирала вёдрами смородину и малину, продавала и, накопив нужную сумму на дорогу, навсегда уехала из родного дома.
Валера рассказывал, что матушка, приехав в Таёжку, не могла надышаться таёжным воздухом, светилась тихой радостью, то и дело повторяя:
– Как в детство вернулась.
Пусть родная тайга простиралась за полторы тысячи километров от обители, да та, что подступала к Таёжке, была не менее величественной, с теми же нежными и суровыми красками, накатывала запахами, которые отзывались памятью далёкого детства.
Прибыв в Таёжку, оглядев окрестности, матушка не смогла сдержаться, в присутствии Валеры воздела руки к небу и воскликнула:
– Господи, это самый счастливый день в моей жизни!
Потом признается, что вскоре после восторга, вслух высказанного, наступит один из самых чёрных вечеров в её жизни. Не один Валера услышал восторженные слова о лучшем дне, враг тоже оказался рядом, и не смог безропотно пройти мимо матушкиной радости и факта её приезда с целью обустройства монастыря в его владениях. Столько лет безмятежно воду мутил, вдруг появилась монахиня, будет теперь жечь своими молитвами. О том чёрном вечере, в такую же несветлую ночь переходящем, матушка не распространялась, единственно, что говорила с невесёлой усмешкой: «Да уж, показал небо в алмазах, не забуду ту ночку».
В деталях об «алмазах» рассказывать не стала.
Приехала матушка в Таёжку вместе с послушницей, та младше лет на десять, а всё одно пенсионерка. Большое здание, дел невпроворот. Валера старался помочь всем, чем мог, тем не менее многое приходилось делать женщинам самим.
– Ничего, Валера, – с оптимизмом говорила матушка, – в две бабские силы можно такого наворотить!
Вспоминая матушку Параскеву, Валера любит рассказывать случай о «бабских силах». Дело было так. Поехала монахиня к владыке, с полгода прошло, как она жила в Таёжке. Владыка спрашивает:
– Сколько на сегодняшний день у вас монахинь?
Матушка удивилась повороту разговора. Уж что-что, а перемещение монахов из одной обители епархии в другую, постриг монахов делались только с благословения митрополита. Монахов и монахинь в епархии можно было по пальцам перечесть, всех владыка знал лично. Вдруг «сколько?»
– Одна, – с ноткой недоумения ответила на вопрос матушка.
– Три ведь, – возразил владыка.
«Да что же такое? – подумала матушка. – Может, кто-то ввёл его в заблуждение?»
– Владыченько святый, одна я.
– Да три!
Не стала дальше матушка перечить владыке, раз так желает, пусть будет «три».
Однако не шло из головы упорство, с каким митрополит повторял «три». Озарило неожиданно, вспомнила, собираясь в обитель, молила Бога дать ей сил работать за троих.
«И всё же, – думала матушка, – откуда он взял “три монахини”? Ведь я ему о своей молитве не говорила».
Трудилась матушка точно за троих. В том числе делая мужскую работу. Однажды Валера приходит в монастырь, ба, шкаф, советский полноценный шкаф, шестидесятых годов выпуска, из ясеня сделанный, передвинут метров на шесть. Послушница в тот день была в отъезде.
– Кто тут шкафы ворочал? – поинтересовался Валера. – Помощники появились? Это хорошо.
– Сама с Божьей помощью управилась. Стоит хаткой посреди избушки, решила передвинуть.
– Одна? – не поверил Валера.
– Да.
Валера надавил плечом на шкаф. Ни с места. Упершись ногами в пол, поднажал, с трудом сдвинул.
– Валера, не дури! – запротестовала матушка. – Стоит где надо!
Однажды Валера принялся копать дренажную канаву близ обители, планировал за пару-тройку вечеров справиться. Днём не было времени. На следующий вечер приходит – канава готова. Матушка постаралась. Притом, что перенесла несколько операций, тяжёлую работу врачи категорически запрещали. Вопреки запретам брёвна, доски таскала, землю копала. Иногда вздыхала:
– Лет на пять бы пораньше сюда. Силы уже не те…
Враг не хотел вот так запросто отдавать здание, где столько лет жилось припеваючи. Приехала помогать монахине мирянка – надумала пожить в местах заповедных, поработать во славу Божью, помолиться. Была из тех, кто совсем недавно пришёл в церковь. И получила на новенького… Отведённую ей комнатку отмыла, иконку повесила в углу. Вечером от монахини приходит (акафист читали), садится на кроватку с чувством «какой славный денёк получился»… И тут же подскочила, как ужаленная. По стенам будто кто из пулемёта очередь выпустил. За первой – вторую, третью. Не обои потрескивают от перепада температур или ещё что – стрельба, натуральная стрельба. Женщина метнулась к монахине, с глазами, от испуга округлившимися до невероятных размеров:
– Матушка Параскева, у меня в комнате ужас! По стенам пулемётные очереди одна за другой!
Матушка со спокойным лицом восприняла боевое сообщение.
– Ясно-понятно, – сказала, – что за пулемётчик в твоей комнате.
Взяла святую воду, кропило, с заклинательной молитвой окропила стены, окно, дверь, остановила «стрельбу»…
С другой знакомой монахини Параскевы и того интереснее получилось. Надо сказать, подруги матушки нет-нет да приезжали в Таёжку. Матушка многим из своего окружения сделала в жизни доброго в светской жизни и, конечно, молилась за всех. Ей старались ответить взаимностью. Подруга приехала на пару недель помочь в обустройстве обители. В первую ночь встаёт на молитву, свечечку затеплила и не успела крест на себя наложить, у тумбочки дверца сама собой открылась. Тут же со стуком встала на прежнее место. Ладно бы только открылась, можно объяснить – что-то ослабло или перекосилось, дверца под собственным весом пришла в движение… Дальше – больше. Тумбочка о двух дверцах, вторая таким же макаром начала менять положение: «открыто» на «закрыто», а «закрыто» на «открыто». Женщина онемела, стоит столбом не в силах пошевелиться, дверцы тем временем веселятся – хлоп да хлоп, стук да стук. С нарастающим криком послушница вылетела за дверь…
Утром явилась к монахине с сумкой, в дорожном платье:
– Прости, матушка, поеду домой, видно, совсем я грешница! Боюсь – вдруг сердце не выдержит!
Забрав евхаристический набор из-под зоркого ока старосты Клавдии Петровны, батюшка Роман начал служить по субботам, воскресеньям и праздникам обедни в храме обители. Постепенно прекратились странности со стрельбой, самораскрывающимися дверцами, другими страхованиями. Комнату за комнатой присоединяли к обители, делали ремонт в одной, читали акафист, переходили ремонтировать другую. Объединив три комнаты, устроили церковь. Одну комнату под алтарь отвели, две другие – средняя часть храма и придел. Ремонт продвигался от придела к алтарю. Сначала в отремонтированном приделе отец Роман отслужил обедню, Служил, как во времена гонений на христиан, когда вместо престола мог быть пенёк. В нашем случае роль престола выполняла табуретка. Затем отремонтировали среднюю часть храма, наконец, табуретка-престол была внесена в алтарь. После той службы в полностью отремонтированном храме Валера с батюшкой соорудили капитальный престол.
