Попутчица Пречистой
А какие березняки вокруг Новопокровки. Девчонками по весне ходили в них за цветами. Охапками приносили домой. Перед Троицей берёзовых веток наломают, цветов нарвут – домой и в церковь. Троицу она любила. Всё зелено, всё цветёт, в праздник утром проснёшься, в доме берёзовый дух, в окна заглядывает солнце. Троица всегда вспоминалась буйством зелени – сочная трава, сочная листва, и обязательно солнце! Отец рано уходил в церковь, помогал батюшке, отцу Василию, они с мамой шли позже. Ещё любила праздник Покрова Пресвятой Богородицы. Мало того, сама родилась на Покров, это одно, другое – Новопокровка, как ни в какой другой день преображалась, был съезжий праздник. Церковь у них освятили в честь святого Антипа, престольный праздник одиннадцатого апреля, но съезжий установился ещё до её постройки… На Покров село наполнялось гостями. В каждом доме родственники, кумовья, друзья. Приезжали из Тамбовки, Преображеновки, Аксёново, Коммуны, Михайловки, Николаевки.
Праздник начинался с обедни, это пока храм не закрыли. Церковь всех вместить не могла, двор тоже был полон нарядного люда. Начищенные сапоги мужиков и парней, яркие платки у женщин и девушек. Двери церкви нараспашку, оттуда долетают возгласы батюшки. Кто-то во дворе следит за службой, крестится в нужном месте, кто-то далёк от происходящего в храме. Парни разглядывают девушек, и те бросают любопытные взгляды на незнакомцев из других деревень. Вроде невзначай она посмотрела, а вот уже и второй-третий раз стрельнула глазами в ту же сторону. Когда наступал в службе момент земного поклона, священник выносил Святую Чашу, храм вставал на колени, весь церковный двор присоединялся. За этим строго следили старики. После обедни все шли Крестным ходом по селу. С иконами, хоругвями, молитвой…
В войну Новопокровка изменилась, осиротела, парни и мужчины ушли на фронт. Это сразу бросалось в глаза в каждый приезд из Омска. В каждом дворе только женщины, подростки да старики…
Она миновала последний дом Тамбовки, быстро пошла по тропинке, бегущей по широкому лугу, который простирался едва не до самой гривы. Дорогу она знала, не один раз ходила по ней с мамой и отцом в Тамбовку. Шла Катя быстро, вот и показалась впереди грива. Луг, упирающийся в лесок, а за ним вытянутый поросший густым березняком холм – грива. Оставалось метров двести до леска, когда Катя невольно подняла голову к небу и обомлела. К земле летел человек. Руки скрещены на груди, голова опущена, будто глазами подыскивал удобное место для приземления. Солнце ещё не взошло, лишь посветлел восток, но ясно было видно, как бесшумно опускался человек на лесок в конце луга. Катя видела в Омске парашютистов. Сердце всякий раз замирало, сжималось в тревоге, когда очередной смельчак выпадал из самолёта и камнем летел к земле, но вдруг раскрывался белый купол над головой, падение резко замедлялось… Катя хлопала в ладоши – всё хорошо… И вот человек летит к земле, словно над ним невидимый парашют…
Катя остановилась как вкопанная. Что это? Всё было как и минуту назад – тишина до звона в ушах, в небе редкие облачка, звука самолёта, из которого мог выпрыгнуть парашютист без парашюта, не слышно…
Человек опустился на лес, скрылся из виду. Всё произошло почти мгновенно.
«Цыгане колдуют!» – обожгло испугом. О цыганах не раз слышала в детстве: колдуют, воруют детей, обманывают. Взрослые предупреждали, нельзя с ними заговаривать, напустят на тебя колдовства, после что хотят, то сделают с тобой. А если у тебя есть деньги, обязательно выманят. Сам и отдашь, а потом будешь сокрушаться, как это получилось.
Катя перекрестилась: «Господи, спаси и помоги». Мама ей и маленькой и позже часто говорила, какая опасность, читай первым делом: «Господи, спаси и помоги». Коротенькая, всегда успеешь, призвать Господа на помощь.
Не прошёл первый испуг, как из леса вышла женщина и быстрым шагом направилась в её сторону.
«Цыганка», – ухнуло Катино сердце.
На женщине серая широкая юбка – до земли, серая жакетка с множеством пуговиц – рукав длинный, на голове чёрный платочек. В таких нарядах давно не ходили. Деревенские женщины носили длинные юбки, но не до самого пола. Женщина была босой.
«Цыганка заметила меня, – промелькнуло в голове у Кати, – и хочет поймать».
Подходя женщина сказала:
– А я пошла гривой, а там волки. Ты через гриву не вздумай идти – волки там.
Что сразу отметила Катя, говорила незнакомка на чистом русском языке, без цыганских интонаций, и в лице ничего цыганского. Красивое молодое лицо, а голос спокойный, ровный, как ручеёк журчит… В Омске не один раз видела цыган на Казачьем рынке, чаще цыганок с детьми. Шумные, громкие, навязчивые… Завидев их, даже одну цыганку, шептала: «Господи, помоги». И старалась быстрее уйти подальше, избегая приставаний, медовым голосом выпеваемых призывов: «Красавица, давай погадаю на счастье». По натуре Катя не из пугливых, среди подружек слыла смелой. В девчонках ничего не стоило в поздние сумерки первой войти в пугающе тёмный заброшенный сарай. Подружки жались друг к другу в нерешительности, она смело шла вперёд. И в девушках была не робкого десятка. Парни побаивались, спуску никому не давала.
– Что испугалась? – с доброй улыбкой спросила женщина.
– Да нет! – с вызовом, скрывая за ним смущение, ответила Катя и увидела, как улыбка сошла с лица незнакомки. Не понравился ей ответ.
Кате сделалось стыдно за свою неискренность. Заглаживая неловкость, сказала:
– Я пойду, мне быстрее надо! – и спросила: – Вы куда идёте?
– Пошли, – сказала женщина, оставив Катин вопрос без ответа, и зашагала рядом. – Через гриву не ходи, там волки.
Катя произнесла:
– А мой папа говорит, волк никогда не нападёт на человека, не тронет без разрешения с Неба.
Катя не решилась сказать «без благословения с Неба». «Благословение» – из словаря верующего человека, кто его знает, как незнакомка относится к вере.
– Может, вам на гриве попалась собака? – предположила Катя. – Бывает, собака такой масти, сходу не отличишь. У нас в деревне есть такая, её и зовут Волк. Только у настоящего волка шея не поворачивается. В этом отличие, голову вместе с туловищем поворачивает.
– Волк на гриве не один, – сказала попутчица и повторила своё предупреждение, – через гриву не ходи.
Повинуясь незнакомке, Катя пошла по тропе, что вела в обход гриве. Женщина, несмотря на босые ноги, ступала уверенно и легко. Катя быстро приноровилась к её шагу. Стоит сказать, что там на дороге, по которой они двигались ходко и слаженно, у Кати не вызовет удивления факт, не заострит на нём внимание: ноги попутчицы не походили на ноги человека, постоянно ходящего по земле босиком. Много позже Катя вспомнит ступни незнакомки, которые при каждом шаге выныривали из края длинной юбки. Катя сама всё детство сверкала летом голыми пятками, это было обычным делом, кожа грубела, темнела, и пемзой не ототрёшь… У незнакомки ступни были красивыми…
Большую часть пути шли молча, это не тяготило Катю. Хотя брало любопытно – откуда женщина? В лицо знала многих жителей округи: знала по церковному приходу, вбиравшему в себя несколько деревень, знала по съезжему празднику Новопокровки, доведись хоть раз увидеть такую женщину, обязательно запомнила. В последние годы в деревнях появилось немало тех, кто бежал от войны. Наверное, незнакомка из них. На их пути было три деревни – Коммуна, Преображеновка и Новопокровка.
– А вы откуда идёте, – поинтересовалась Катя, – и куда?
– В Коммуну, – сказала женщина, оставив без ответа первую часть вопроса.
Настаивать Катя постеснялась. Посчитает нужным – сама скажет. В Коммуне женщина, навряд ли, жила, если только недавно приехала. В Коммуну Катя не один раз ходила с отцом и матерью, бывало, и с подружками. Там жили родственники по отцу. Колхозное хозяйство под названием «Коммуна “Колос”» находилось у озера Рыбалово. От дороги, по которой они двигались, был свёрток на Преображеновку, от него ты сначала попадал в Коммуну, а за ней шла Преображеновка.
Близость странной, несовременно одетой, с красивым лицом спутницы смущала, оставляла в душе волнение, но в один момент Катя вдруг преодолела робость, начала откровенно делиться с незнакомкой своими невзгодами, рассказывать о жизни в Тамбовке, работе на ферме. Стала жаловаться, как близкому человеку, что работа тяжелая, кормят плохо. Они надеялись, отправляясь из Омска, что в деревне подкормятся, но хлеба дают триста граммов, да творог с мухами. Спят в бараке на полу, и всю ночь кусают блохи. Их полным-полно. И полынь бросают на пол – всё равно не дают всю ночь покоя. А идёт она в Новопокровку, там у неё мама и папа.
Около шести километров, Катя потом посчитает, они шли вместе. Подходя к свёртку на Преображеновку, женщина скажет:
– А мне сегодня надо вернуться.
Катя осмелела, волнение и робость отпустили. Радуясь, что остаётся одна, крикнула в спину уходящей попутчицы:
– Обратно из Коммуны пойдёте, не ходите гривой, не надо! Идите этой дорогой, она уже проверена.
– Что? – обернулась незнакомка.
Екатерина повторила свои слова, добавив:
– И вечером не ходите, лучше по свету или даже утром. Я завтра утром пойду, как только рассветает, так и побегу, обещала бригадиру быть вовремя…
Спутница лишь улыбнулась в ответ и пошла дальше.
У Кати само собой получилось – подняла руку и перекрестила женщину, так делала мама, провожая её. Попутчица будто почувствовала позади себя нарисованный рукой Кати крест, остановилась, повернула голову, и снова лицо её озарила улыбка.
Оставшись одна, Катя прибавила шагу и поймала себя на мысли: они с незнакомкой удивительно быстро дошли до поворота на Преображеновку, очень быстро.
Странная женщина, думала Катя, скорее всего, эвакуированная. Может, из Ленинграда? Убежала от войны без вещей, потому и ходит в старинной одежде, кто-то смилостивился, достал из бабушкиного сундука то, что уже сам не наденет, только если перешивать, перелицовывать. И босиком – обуть нечего. И какая красивая! Надень она красивое платье, киноактриса да и только! Катя, будь материал, сшила бы такое платье. В мастерской она кроила и шила лучше многих. У мамы была швейная машина «Зингер», на ней начинала, а в мастерской освоила крой мужской и женской одежды. Сразу после Нового года они ходили мастерской в драматический театр, ей очень понравилось платье на одной актрисе, темно-синее, шерстяное, приталенное, с отложным воротником, узеньким пояском. Такое бы подошло незнакомке. А на голову шляпку с короткими полями. И туфли на каблучке. На лето ей бы пошло платье из тёмно-синего с красными цветами крепдешина.
И всё же, откуда незнакомка? И почему её не тронули волки? Летом волки, конечно, не голодные. Это зимой с ними лучше не сталкиваться, особенно, когда свадьбы у них. Новопокровка знала не один случай – волки нападали на скотину, преследовали людей. Зимой мужики, собираясь в дорогу, обязательно брали в сани вилы, топор, у кого было – ружьё.
В войну, говорят, волков развелось очень много. Кто его знает, может, и летом нападают.
«А парашютист без парашюта это что?» – подумала, и холодок пробежал по спине. Или привиделось? «Да как привиделось? – сама себе возразила. – Явно было видно».
Завидев дома Новопокровки, Катя забыла про женщину, парашютиста, непроизвольно ускорила шаг. Готова была сорваться на бег, да не подобает взрослой девушке сломя голову нестись по селу. Вот и дом. Толкнула калитку, во дворе не сдержалась – бегом под радостный лай Утёса, не забыл, пролетела до крыльца. Открыла дверь сеней, в нос ударил запах свежего хлеба. Мама пекла сегодня хлеб. Как она истосковалась по маминому хлебу.
Увидев дочь, мать всплеснула руками:
– Боже мой, Катя, ты откуда?
Катя обняла мать, уткнулась ей в плечо!
– Мама, меня всего на один день отпустили Завтра рано утром, чтобы на работу успеть, обратно! Ты бы знала, как я соскучилась!
– А у меня сердце вдруг так заболело за тебя! Корову подоила, молоко принесла, и вдруг так заболело сердце! Бросила всё и давай молиться за тебя Пресвятой Богородице! Просить помощи Заступницы нашей! Откуда ты?
– Из Тамбовки… Я с женщиной шла от Тамбовки, она до Коммуны. Наказала мне, чтобы не ходила через гриву, там волки…
Катя хотела было сказать про парашютиста, но осеклась. Мать не заметила заминку дочери, услышав про гриву, изменилась в лице:
– Вот от чего сердце заболело, там, говорят, лихие люди обосновались!
И рассказала, что в округе объявились бандиты, недавно ограбили и убили парня.
Позже на гриве был обнаружен балаган, в нём прятался дезертир со своим братом, к ним прибился молодой мужчина из Новопокровки. Катя его хорошо знала, и он её.
«Меня бы точно убили, – говорила потом, – зачем бандитам свидетель. Хорошо, женщина предупредила не идти гривой».
День она провела в Новопокровке, а утром, как идти в Тамбовку, у Кати разболелось ухо. Просто невмоготу стало. Ночью ничего не чувствовала, крепко спала, сразу провалилось в сладкое забытье, коснувшись головой подушки, а проснулась с невыносимой болью. Отец взял в колхозе лошадь и повёз в Баженово, в больницу. Оттуда Катю отправили в Омск.
– Надо делать операцию! – сказал баженовский фельдшер. – Воспаление среднего уха, там гной!
Из Баженово шла в Омск грузовая машина, с ней отправили Катю. Ухо всю дорогу изматывающе болело. Но удивительное дело, в городской больнице перед кабинетом боль утихла сама собой. Будто что-то отключили в голове. Катя не пошла бы к врачу, да на руках направление.
– Вы знаете, – сказала доктору, боясь, сейчас напустится на неё, назовёт симулянткой, дезертиром, – с самого утра мочи не было, так болело, а сейчас как рукой сняло.
Доктор, старичок в очках с золотистой оправой, не рассердился, не стал ругаться, наоборот, заулыбался. Осмотрел ухо, сказал:
– И хорошо, что не болит! Очень хорошо. Если что, сразу ко мне приходите! И берегите, барышня, уши, берегите! Не переохлаждайтесь. Один раз ухо заболело, жди рецидива.
В мастерской удивились её приходу:
– Катя, ты откуда?
Она намеревалась отметиться в мастерской, поздороваться и снова ехать в Тамбовку. Начальник решил иначе:
– Оставайся. Если насядут на меня – поедешь, а раз причина уважительная, оставайся! У нас самих работы непочатый край.
Владыка Венедикт
Сразу после Победы Екатерина познакомилась с Василием Бороденко. Фронтовик, офицер, он остался в армии после войны. В пошивочную мастерскую военторга пришёл заказать новый китель. Работа была для Кати привычной. И полковникам шила, даже молодому форсистому генералу. Он долго крутился перед зеркалом в новом кителе, придирчиво оглядывая себя со всех сторон. Генерал был бравый, весёлый. Среднего роста, широкоплечий, со шрамом на щеке. Остался доволен работой мастера, вручил в благодарность кулёк дорогих шоколадных конфет.
– Теперь можно жениться! – подмигнул Кате. – В таком-то кителе!
– Разве генералы неженатые бывают? – прыснула Катя.
– А что генералы не люди? – хохотнул заказчик и не стал развивать деликатную тему, обратился к швеям: – Девушки-женщины, спасибо, впредь шью только у вас!
И будущему мужу понравился китель, сшитый Катей, и не только китель, заодно и мастер приглянулся. Василий пригласил Катю в кино, явился на свидание в новом кителе, а вскоре сделал предложение.
– Только с ногами у меня не полный комплект, – сказал, сжимая локоть девушки. – Ты подумай хорошо. Хожу на протезе, с палочкой. Инвалидом себя не считаю, а всё равно.
– Ну и что? – тряхнула головой Катя. – Нам и моих ног хватит!
Жить стали в военном городке, родилось у них два сына.
Катина мама, похоронив мужа, Катиного отца, перебралась в Омск, ближе к дочери. Жила отдельно от неё.
– Как хорошо, – повторяла, – хоть каждый день ходи в церковь. Отстою службу, помолюсь, причащусь и так светло на душе. Плохо без церкви жить, ой как плохо. Мы ведь когда переселились в Новопокровку, десять лет были без церкви. Ходили в Баженово. Не любили нас баженовские. Были они хозяевами всех угодий в округе, а тут чужаки понаехали. Косились на нас в церкви. А с отцом твоим по дороге из церкви сговорились. Пообещал чуть ли не на следующий день заслать сватов. А я возьми и скажи: «Засылай, там видно будет!» Долго мне вспоминал… Как только церковь у нас открылась, стал батюшке помогать… Его и звали в селе «церковный». Как я молилась, когда его в тридцать седьмом арестовали… Но вернулся мой Тихон Максимович, вернулся…
Вздыхая, говорила дочери, без храма жить нельзя, на что та всякий раз получала ответ:
– Некогда, мама.
– Так-то оно так, Катя, да ведь сама подумай, детки у тебя, муж здоровьем не блещет, потому и надо ходить в храм. Всю жизнь за вас молюсь. Ты в Омск уехала, особо молилась, а за отца, когда на японскую забрали в 1904-м. Одна женщина посоветовала в Киево-Печерскую лавру отправить деньги на постоянную монашескую молитву. Я как раз шитьём три рубля заработала, хорошие тогда деньги, подумала и отправила в Киев, а мне оттуда иконку Тихвинской Божией Матери прислали. Ту самую, что у меня. Живым отец вернулся. Как же без молитвы, Катя.
– Да я ещё молодая, вот на пенсию пойду.
– Такое не откладывается, – говорила, укоризненно качая головой, и в который раз наказывала дочери. – Умру я, батюшку отпеть пригласи, на девять дней закажи панихиду и на сорок обязательно. Помоги, доченька, душе моей грешной. И поминай меня с отцом. Записки подавай. В родительские дни панихиды заказывай. Ты теперь должна молиться. Отец умер, я после него одна за всех живых и упокоившихся молилась, после меня твоя пора. Возьми за правило, не от случая к случаю… Тебе уже без малого сорок, сыновья растут, Вася твой здоровьем не блещет… Как тут без Бога…
– Мама, живи, – дежурно говорила Екатерина, – что ты раньше времени заводишь такие разговоры.
– А «Тихвинскую», – доченька, – положи мне в гроб, как хоронить будешь.
Так наказывала мама. В Омске тогда служили всего в двух храмах – Николо-Казанской церкви да Крестовоздвиженском соборе. Евфимия Захаровна и в тот, и в другой ходила. В Крестовоздвиженский ездила на трамвае, а то и пешком.
– Мама, зачем пешком? – спросит, бывало, Екатерина. – Сама жалуешься на ноги.
– И ногами помолюсь, доченька. Куда мне спешить. У нас с Курском губернии люди ходили в паломничество аж в Киев. Бабушка моя ходила. Были такие, в Иерусалим ездили. А я час какой-то иду всего. Молитовки читаю по дороге.
Однажды мама принесла из церкви дочери иконку. Экономя на трамвае, подкопила денег и купила образок. Небольшой, в два спичечных коробка.
Екатерина взяла образок, поднесла к глазам и воскликнула:
– Мама, я эту женщину где-то видела.
– Спаси тебя Господь, доченька, это Матерь Божья. Заступница наша.
– Не знаю, Матерь Божья или кто, я видела это лицо.
– Упрямая ты у меня. Где ты могла Царицу Небесную видеть?
– Видела, видела!
– Спаси тебя Господи.
Иконку Екатерина принесла домой и положила в шкаф, в дальний угол под постельное бельё.
Евфимия Захаровна лелеяла надежду, дочь станет ходить в церковь, поэтому рассказывала ей о батюшках, своих знакомых, с кем общалась в храме. С восторгом поведала о новом епископе, владыке Венедикте. Нравилось в нём всё – и статность, и голос, и строгость. Круто взялся за дела в епархии. Поменял настоятелей и в одном, и в другом храме. Даже клирос в соборе стал петь лучше, тот же самый, но старается. Апостол и Евангелие читают на службе без спешки и скороговорки, как часто случалось в последнее время. И вся служба проходит торжественно, красиво.
– Ты знаешь, – говорила дочери, – у него и литургия длиннее, и всенощные, а я время не замечаю. Так бы молилась и молилась. Повезло нам, Катя, с епископом. Временно пока поставили, дай-то Бог, чтобы постоянно остался.
Три раза владыка Венедикт временно возглавлял Омскую и Тюменскую епархию, в тот свой первый раз дольше всего.
Да властям не потрафил. Им надо было, чтобы сидел архипастырь тихохонько в своём углу, носа лишний раз в епархии не казал, ублажал старушек службой по воскресеньям да и дело с концом, а он развил бурную деятельность. И храмы ему новые подавай, по епархии без конца ездит, а это ведь агитация и пропаганда, идущая вразрез с государственным атеизмом.
Местные власти в конечном итоге, добились, чтобы Священный Синод убрал его. Незадолго до смерти Евфимии Захаровны отправили владыку на покой. Родители епископа были из Омска, сам родился и до девятнадцати лет жил в Омске, в тридцатых годах, будучи иеромонахом, служил в омских церквях, и после войны служил, поэтому остался в родном городе.
Второй раз возглавит владыка Венедикт Омскую и Тюменскую кафедру в мае 1958 года, это уже после смерти Евфимии Захаровны. Тогда-то Екатерина впервые увидит своего будущего духовного отца. Наказ матери она помнила, после похорон стала заходить в церковь. Иной раз на минутку забежит, лишь записки подать, как обещала маме, иной – на службе постоит.
В тот год на Вознесение Господне пошла на литургию в Крестовоздвиженский собор и попала на архиерейскую службу. Владыка Венедикт торжественный, красивый прошёл с кадилом в полуметре от неё. Сердце в волнении забилось, буря чувств охватила, вспомнила мамины восторженные слова о владыке, и наставление новой знакомой Елизаветы: «Епископы – это апостолы Божьи». Плохо понимала, что такое апостолы. Вообще не понимала, но раз они Божьи, значит великие люди. И вот такой человек прошёл рядом. Когда после службы владыка выйдет из алтаря, направляясь к выходу, а прихожане встанут коридором, давая ему дорогу, Екатерина окажется в первом ряду. Владыка благословит её, коснувшись головы. И снова ухнет сердце в радостном волнении.
Не знала Екатерина, что пройдёт время, владыка будет приходить к ней в гости, пить чай, она сошьёт ему подрясник.
Незадолго до смерти мама познакомила Екатерину с Елизаветой, прихожанкой Крестовоздвиженского собора. Елизавета была старше Екатерины на десять лет.
– Я сколько помню себя, – говорила Елизавета, – столько в церковь хожу. С мамой, сёстрами. Как же нам без церкви?
Елизавета всегда тепло отзывалась о Евфимии Захаровне:
– Катичка, какой молитвенницей у тебя мама была! Мне далеко до неё! Думаю, шага без Бога не ступала!
Елизавета была человеком рассудительным, основательным.
Екатерина всякий раз любовалась, глядя ей вслед. Елизавета не сказать, что была высокой, но казалась таковой – статная, широкой кости, прямая спина, шаг уверенный. Она и в церкви стояла твёрдо, отрешённо от окружающего. Мужа давно похоронила, с войны вернулся израненным, недолго и пожил. Было у Елизаветы двое детей, сын и дочь. Любила повторять: «Христос посреди нас, Он хранит меня и вас».
Приходя в церковь на службу, Екатерина искала глазами Елизавету, если та была в храме, вставала подле. Рядом с Елизаветой чувствовала себя уверенней. Елизавета пресекала праздные разговоры в церкви, стояла молча, лишь после службы, по дороге домой, они могли вдоволь наговориться, и то, если в этот день Елизавета не причащалась.
Одевалась Елизавета в церковь строго и празднично.
– В лучшее надо одеваться, – говорила, – ты к Богу идёшь. Это, Катичка, не забывай. Ты у нас и в будничном красавица, но будничное не для церкви.
Екатерина, будучи швеёй, одевалась не абы как. Следила за нарядами. И всё же слова Елизаветы не пропустила мимо ушей. Как идти в церковь, тщательно подбирала наряд. Из дорогой английской шерсти сшила тёмно-синюю длинную юбку, к ней жакет с длинным рукавом. Она и Елизавете не один раз шила, когда сдружились.
Елизавета говорила:
– Нам надо молиться, чтобы владыку Венедикта оставили. А то такая чехарда. За полтора года три епископа сменились. К одному не успеешь привыкнуть, другой… Владыка Венедикт наш земляк, его отец в Знаменской церкви до войны был настоятелем. И сам владыка, будучи иеромонахом, служил до войны в Знаменской. А ещё в храмах во имя преподобного Михаила Клопского и Свято-Михайловском. Я его по тем временам помню. Хороший был батюшка, очень хороший. Слава Богу, жив остался, тоже в тридцать седьмом арестовали. Тогда многих священников забирали и расстреливали… В Омске, в Таре, по деревням… Его, слава Богу, перед войной освободили, а тут и война треклятая, на фронт призвали. С войны демобилизовался по ранению, его поставили настоятелем Николо-Казанского храма. Мой Витя ещё воевал. Как мы радовались, я рядом с храмом жила, на танковом заводе работала. С год игумен Венедикт был настоятелем, а потом забрали его, сделали благочинным по омским церквям, стал в Крестовоздвиженском служить. А в начале сорок шестого уехал на Дальний Восток, епископом стал.
Плохо ли хорошо молились омичи, да всего-то два месяца управлял делами епархии владыка Венедикт в тот раз, в июле 1958-го, после праздника Петра и Павла, его снова отправят на покой. Омские власти внесли его в чёрный список, как неугодного, несговорчивого, самочинного архиерея.
