Дочь царского крестника

Николай и не подумал отступать после категоричного заявление сестры – «не ровня тебе». От советских сбежал, из японской тюрьмы вырвался, с девушкой, пусть и красавицей, подавно как-нибудь справится. Наметил свой путь завоевания девичьего сердца. Во-первых, непременно понравиться будущей тёще. Сказано – сделано. Влез к ней в душу. Стал постоянно бывать в доме избранницы. Будущей тёще был по душе сильный, уверенный в себе мужчина. Не из юнцов-желторотиков, какие роем увивались вокруг дочери, а как раз наоборот. Такой станет надёжной опорой её вечно витающей в облаках, живущей поэзией и музыкой Людочке. Жизнь вокруг такая, что надо чаще думать о куске хлеба, чем джазе, туфлях и нарядах. Николай, претворяя в жизнь свой проект завоевания сердца красавицы, мог прийти утром в родительский дом Людочки и до вечера не уходить. Брал измором. План будущей совместной жизни со звездой харбинского света построил самый что ни на есть приземлённый: забить все музыкально-концертные-бальные ветрености жены детьми. Если один, второй и третий ребёнок на руках – из головы вылетят эфемерные интересы, не до них станет. Женщина будет делать то, что ей и уготовано Господом Богом. А пока не давал прохода Людочке, этой высокой грации с роскошными русыми волосами, осиной талией и огромными синими глазами. Последовательно отвадил всех кавалеров-воздыхателей – скрипачей, трубачей и пианистов. Апотом перешёл к решительным действиям – соблазнил неопытную в интиме девушку, совратил с самыми серьёзными намерениями… Сыграли свадьбу…

Забросив таксобизнес, Николай увёз городскую жительницу в деревню вблизи от одной из станций КВЖД, километров за триста от Харбина. И с головой ушёл в хозяйство. Было оно стопроцентно крестьянским: с лошадьми, коровами и птицей. Но красавица Людмила и в деревне сопротивлялась судьбе. Мария Николаевна не помнит, чтобы мать когда-нибудь вышла на улицу без маникюра, причёски… В тёплую погоду ни за что платок не повяжет. Несмотря на навоз, огород, свиней-гусей, билась с обстоятельствами до конца. Свекровь узнала, что невестка курит, только когда у той было четверо детей. Вдруг всполошилась: дым из щелей уборной валит.

– Пожар! – завопила.

Схватила ведро спасать строение на одного клиента, а оттуда невестушка выходит.

Мария Николаевна, тогда Машенька, часто ездила с мамой в поле, отцу обед и газогенераторное топливо возили. Едут, можно сказать, в белый свет, дорог ни столбовых, ни каких иных нет. По звуку выбирали направление. Едут и слушают, где трактор гудит. Других технических звуков, если не считать скрипа телеги, на десятки километров не было. Место в сторону пашен было степное, это в обратном направлении в сторону Хингана стоял лес, но до него было далеко.

Мама с неизменным маникюром, что-то на голове нагорожено, накручено. Одета не в крестьянскую кацавейку, на ногах не сапоги или чуни – туфли на каблуках. Представляете – на каблуках! Пусть не шпилька, а всё одно, в поле, безлюдное поле едет. Но так уж устроена была Людочка, глубоко в крови – выходишь из дома, должна иметь соответствующий вид. Ты женщина, а значит, никакой поблажки себе.

Сидит, правит лошадьми. Кстати, научилась управлять лошадьми. Благо, лошади умная животина, это не упрямые быки, слушались светскую женщину. Телега – площадка с бортами, в ней мешки с чурочками для трактора. Вчерашняя горожанка сама их грузила, сама лошадь запрягала. И этому искусству муж обучил. Но и запрягала с теми же тщательно обработанными ногтями. И не ломались ведь от крестьянской работы, это хорошо помнит Мария Николаевна, хватало кальция в организме.

Машенька лежит на мешках (это было в тот последний спокойный год, 1945-й) и следит за облаками, плывущими в Россию. Едут-едут, остановятся, послушают, где гудит трактор, сориентируются, внесут корректировку в направление движения.

В такую глушь от японских оккупантов переселился отец. Душа его всю жизнь мечтала о свободной, независимой ни от кого жизни. Однажды он ей признался, уже в Советском Союзе, будучи в преклонном возрасте: в молодости случались минуты, в кои испытывал ни с чем несравнимый восторг. Это когда летел на паровозе по Маньчжурии. Ты как птица… Такое же чувство охватывало в иной момент, когда пахал степь на тракторе…

***

Марии Николаевне тоже удалось спрятаться от своего таинственного оккупанта и вредителя. И второй овоще-цветочный сезон на новой даче прошёл без потерь… Приобрела шезлонг. Сидя в нём, снова становилась той восторженной девчонкой в степях Маньчжурии, уходила взглядом в бездонную синеву. В то лето часто стояли высокие облака. Они походили на дворец Тадж-Махал, башни Кремля, булаву богатыря-исполина…

Когда-то давным-давно мама, правя лошадью на пути к полю, что пахал отец, радостно смеялась, когда Маша кричала: «Мама, мама, смотри, облако на кита похоже! А вон – на голову оленя!..» «Ты у меня поэт, Машенька…» – говорила дочери, вздыхая. Она тоже писала когда-то стихи… Про любовь, конечно…

Первыми в третий сезон пострадали розы. Не под корешок рубанула варварская рука, только бутоны срезала и бросила на землю. Обезглавленные кусты выглядели беспомощно, будто спрашивали: почему ты нас не защитила? Через месяц, прошедший для Марии Николаевны на валерьянке, пали в тайной войне перцы. Противник как кошка с мышкой играл, стараясь держать в напряжении: жди и гадай-майся – что в следующий раз сорву-вырву-растопчу!

Была мысль капкан на супостата поставить. В своё время советовал бывший сосед Петя: «Николаевна, ты капкан на волка сунь в помидоры! Ух, шарахнет по вражеской ноге! На всю жизнь запомнит! А ещё лучше бы оголённые провода под напряжением низенько над землёю протянуть. Уходишь с дачи – щёлк выключателем. Он сунется, ничего не подозревая, а его током – бац! И суши ласты».

***

«Царского крестника» снова арестовали в 1945 году, когда советские войска освободили Маньчжурию. Каждого четвёртого русского мужчину тогда арестовали. Были среди них казаки, одни воевали в Гражданскую за белых, другие – за красных, но ушли от коллективизации в Маньчжурию. Были, кто ни за кого не воевал и в казаках не был, как Николай. Придраться бдительным органам в его биографии было не к чему. О факте побега с этапа Николай умолчал. Всё одно получил срок. Сидел в Казахстане, и только в 1956 году освободили. Дочь Мария встретила после освобождения отца на омском вокзале. Приехал с двумя деревянными, собственноручно сработанными чемоданами. В одном помещалась пара серого лагерного белья, какая-то одежонка, в другом, тяжеленом, Мария с трудом оторвала его от перрона, пробуя на вес, было самое ценное, что имел на ту пору отец – столярный инструмент: фуганок, рубанки, стамески, киянка, рейсмус… С этим богатством приехал из лагеря. Один из этих чемоданов по сей день у Марии Николаевны хранится в кладовке. Старая обувь в нём. Замочки, ручка – всё целёхонькое, аккуратненькое, с любовью сделанное…

– Унывать, дочка, – бесу волю давать, – сказал на вокзале отец.

Унывать было от чего. Жена-красавица вышла замуж за другого. Она и с четырьмя детьми не осталась одна. Не зря была верна себе, женщина всегда должна оставаться женщиной – прическа, маникюр, губки помадой, всегда полный порядок в одежде.

Дочь Маша за одиннадцать лет разлуки с отцом в девушку выросла. Николай попытался обнять, отстранилась. А поцеловать и не думай…

В третий раз ему надо было строить жизнь заново. Уехал в Тюмень, там жил товарищ по лагерю. В Тюмени сошёлся с женщиной, она мужа на войне потеряла, родилась дочь…

***

Поймала вредителя на даче племянница. Мария Николаевна на неделю легла на обследование в больницу, попросила Валентину, дочь младшей сестры, пару раз съездить полить помидоры да огурцы, лето стояло жаркое, сухое. Валентина и уличила неуловимого мстителя, застала на месте преступления – вырывал, точнее – вырывала с корнем помидоры. Валентина первым делом выхватила из сумочки телефон и засняла вредителя. Тогда ещё не было в широком обиходе навороченных смартфонов, да Валентина человек продвинутый, сотовый у неё был с хорошим фотоаппаратом. Лицо преступника было задокументировано.

–Вот она! – победно открыла Валентина фото на сотовом телефоне.

Мария Николаевна побледнела. Это была её сестра по отцу Марина.

Получается, её видела в прошлом году. Ехала по каким-то делам на автобусе, подняла голову к окну, а по улице идёт по движению автобуса женщина, смахивающая на Марину. Мария Николаевна шею едва не вывернула, пытаясь получше разглядеть. «Наверное, показалось, – думала про себя, – как бы Марина оказалась в Омске. Никого у неё здесь нет».

Выходит, не показалось тогда. Получается, переехала. Или специально ездит из Тюмени пакостить…

Отец три месяца не дожил до семидесяти пяти, в последние годы тяжело болел, жил вдвоём с Мариной. Отец умер в конце сентября. Марина прислала телеграмму о смерти и дате похорон. Мария Николаевна приехала в Тюмень рано утром в день похорон. Хотела в ту же ночь уехать обратно пошла к билетным кассам, но мест на нужный поезд не оказалось. Пришлось остаться на ночь в Тюмени. Ночевала у Марины. Близости между ними так и не возникло. Разница ли в возрасте сказалась – семнадцать лет – или что другое. Отец переживал. Мария была старшей у отца, две её сестры и брат с отцом, практически, не знались, они и не помнили его, воспитал отчим. Отец хотел, чтобы Мария и Марина подружились, не получилось. Жили в разных городах, виделись редко. После похорон Марии Николаевне не спалось, она среди ночи поднялась попить воды и обнаружила Марину на кухне. Та сидела в слезах.

В ту ночь состоялся памятный разговор. Скорее, монолог.

– Ты бы знала, как отец любил тебя, – сказала Марина, наливая Марии Николаевне в высокий стакан минеральной воды. – Никого так не любил – ни меня, ни маму. Однажды сказал, что в лагере особенно тосковал о тебе. Ты была светом в окошке. Помнил, как ты читала ему стихи, как пела песенки. Это было самыми светлыми воспоминаниями в лагере. Жену что вспоминать, она быстренько выскочила замуж за другого. В тебе видел своё будущее. Мечтал, чтобы ты встретила после лагеря на вокзале. Ты пришла, но не дала себя обнять. Ты бы видела, как он описывал ту картину: «Идёт по перрону девушка, красивая, с косами. Неужели, думаю, это моя Маша! Неужто она, моя кровинушка!» Имя твоё он пел: «Ма-а-а-ша!» С каким нетерпением ждал тебя. Старался не показывать, понимал, я ревную, но вдруг вырвется: «У Маши в июне отпуск. Вдруг приедет. Напиши ей, пригласи. Я со своей стороны, ты – со своей». Но ты всегда приезжала между делом. По пути заскочишь на пару дней… «Здарсьте-здрасьте» и нет тебя… Ведь редко когда специально приезжала, согласись? Или на курорт едешь, или в Москву к сестре…

Мария Николаевна слушала молча. Решила не высказывать свои доводы, не вступать в спор. Человек в стрессовом состоянии.

– Не знаю, за что он так любил тебя! Наверное, он любил какую-то мечту. Что нас с мамой любить, мы и так всегда рядом. Не знаю, не исключаю, может быть, ждал, ты возьмешь его к себе. Однажды прорвалось, уже болел: «Вот бы к Маше съездить!» Он ведь раза два всего и ездил к тебе. Ты приглашала, но он чувствовал, не от души, тебе в тягость. Ты же у нас всегда занята – у тебя своих дел по горло. Он болел много лет, а первой мама умерла. Вот кто на него жизнь положил. Вечно работала на двух работах. Что там его пенсия по инвалидности, а врачи советовали с его лёгкими раз в год обязательно пожить у моря. Он был её основной заботой. И вдруг у неё онкология, за два месяца сгорела. Какой это был светлый человек. Всё для других, для него, для меня. Да и родственники вечно к ней бежали: «Катя, помоги!» И Катя помогала, чем могла. Отца она обожала: «Коленька-Коленька». Он воспринимал это как должное. Тебя любил. Ждал. Да ты не торопилась. Даже сейчас, знала, что при смерти…

Марина говорила отрывисто. Бросала в лицо упрёки. Из неё выплёскивалась застарелая обида.

– Перед смертью, всё повторял: «Маша когда приедет? Ты сообщила ей, чтобы приехала?» А что сообщать, я ведь знала, у тебя как всегда нашлось бы масса причин-отговорок. Когда в первый раз чуть не умер, ты ведь не приехала. Для тебя главное – личный комфорт. Практически и не ездила к нам, как слёг отец. Почему, казалось, хотя на пару дней, в субботу-воскресенье, не заскочить, всего ночь на поезде. Раз в месяц можно. Посидеть рядом, поговорить. Меня разгрузить. Ты ведь тоже его дочь. Мне уже тридцать три года, а я не замужем. Был человек, звал к себе в Сургут. А я не могла отца бросить. Ты бы не приехала, не забрала его. Не сказала бы: «Пусть у меня живёт». Ну что ты молчишь? Да и не надо ничего говорить. Я твои доводы знаю заранее. «Куда мне забирать?» Куда-куда… Неужели не нашла бы угол отцу родному? Ты же не в лачуге живёшь, втроём в трёхкомнатной квартире. Знаешь, как он радовался, если сообщала о своём приезде. Ты напишешь, он весь светиться начинает: «Машенька в гости к нам». Не мог скрыть радости. А ты приедешь, крутнёшься, и нет тебя. Но не отказалась от золотых монет. Взяла у инвалида.

Была такая история. Она приехала в Тюмень в командировку, на три дня послали. Сходили с отцом в кино. Смотрели «Гараж» Рязанова, почему-то врезалось в память. Перед отъездом отец пришёл к ней в гостиницу. До поезда часа три оставалось, но гостиница рядом с вокзалом. Отец сел за стол и первым делом достал маленький деревянный пенал. Аккуратный, тёмным лаком покрытый. Конечно, сам делал. Скорее, специально изготовил. Размерами сантиметров десять на пять, в полтора спичечных коробка толщиной.

– Что это, – спросила она.

– Смотри! – сказал он голосом фокусника и открыл крышечку.

В солнечном свете, льющимся в окно, сверкнуло золотым. В пенале лежали монеты. Царские золотые монеты. Пятнадцатирублёвые с профилем Николая II. Два ряда по четыре штуки в каждом, уложены в три слоя. Отец взял с кровати полотенце, расстелил на столике.

– Крибле-крабле-бумс! – произнёс дурачась. Он немого волновался.

И высыпал монеты на полотенце. Они легли жёлтой горкой. Затем все двадцать четыре уложил обратно в пенал, дно которого было выложено малиновым бархатом. Закрыл крышку и протянул дочери:

– Маша, это тебе!

Она взяла. Игрушечный с виду пенал был тяжелым.

– Это, Машенька, наследство от меня, – сказал и улыбнулся виноватой улыбкой. – Тут без малого триста граммов золота. Конечно, отец я плохой. В жизни ничем по-настоящему не помог тебе. Так сложилось. Ты не думай, монеты достались мне честно. Никакого здесь криминала. Только никому не рассказывай о них, лучше спрячь подальше. Не вводи людей в искушение. Золото есть золото. Когда будет совсем тяжело, продай. Дай Бог, чтобы не было у тебя чёрного дня, но жизнь такая штука. Продавай их аккуратно. Монеты дорогие. Очень ценятся у нумизматов. Но будь с ними крайне осторожной. Ты человек разумный. Ум у тебя мужской, у Марины женский, а у тебя мужской. Ты молодец! Но придёт время продавать – действуй аккуратно. Я и сам мог бы их продать, дать тебе деньги. Но так лучше. Этим монетам много лет, каких только денег не было в стране, каких только реформ, а они всегда в цене.

У неё осталась всего одна монета. Памятью об отце. Пенал хранит и монету в нём. Монеты действительно очень выручили её в девяностые годы. Когда и она, и муж остались без денег, без работы, жили впроголодь.

– Он отдал тебе монеты, – с укором сказала Марина, – сам серьёзно заболел, самим понадобились деньги. На лекарства, на лечение. Мама возила отца к врачам, каким-то народным целителям. В Москву возила, в Ленинград, на курорты. К кому только не обращалась. Ты ведь знала это. Да, бывало, присылала ему деньги. Но это были несущественные суммы. Ты, Маша, всю жизнь думала, прежде всего, о себе любимой. Родной отец, горячо любящий тебя, был на десятом плане. Тебе главное – личный комфорт. Ты и сейчас, не примчалась сразу на похороны, не бросила всё, чтобы помочь мне хоть в чём-то. Ты приехала тютелька в тютельку в день похорон, выполнить долг, так сказать. Да мне и не нужна была твоя помощь, чужие люди помогли. Но ты ведь тоже родная дочь ему. Не его вина, что не воспитывал тебя. Но регулярно помогал тебе деньгами, когда училась в институте. Старался подработать не только для своей семьи, нас с мамой, но и для тебя. Мама соглашалась, как же, ты его дочь. Я не удивилась бы, если бы вообще не приехала на похороны, сославшись на вескую причину.

Мария Николаевна еле сдерживалась. Внутри кипела обида. Но, понимала, нельзя возражать, скажешь слово, и они собьются на скандал. Где-то рядом душа отца, а они начнут перепалку. Родные сёстры, только что похоронившие отца, затеют ссору. Пусть выскажется. Марине, конечно, досталось в последние месяцы. Ушла с работы, постоянно сидела рядом с умирающим.

– Марина, я лучше поеду на вокзал, – сказала Мария Николаевна.

Она собрала сумку, заглянула в кухню, Марины не было. Дверь в её комнату был закрыта. Марина Николаевна сказала в дверь «до свидания» и вышла из квартиры.

После этого мало они общались. Один раз всего виделись. Мария Николаевна ездила к отцу на могилку, попросила Марину проводить, сама бы не нашла. Это было в конце девяностых. Тогда Марина как бы между прочим спросила, куда употребила монеты, что отец дал. Она слукавила: «Дачу купила». После этого они несколько раз перезванивались. Но в конце концов связь между ними сошла на нет. Марина Николаевне считала это закономерным фактом. Был жив отец, что-то их связывало, умер – и всё.

Оказывается, обида жила в Марине все эти годы, и стала выплёскиваться вот в такой дикой форме.

«У неё что с головой непорядок?» – думала Мария Николаевна.

Она не знала, как быть дальше?

Задержать Марину племянница не смогла, весовые категории у них были разные. Валентина попыталась позвать соседей на подмогу. А никого – будний день. Одна фотография и осталась уликой.

«Как теперь быть? – ломала голову Мария Николаевна. – И ничего-то ей не предъявишь, какие у меня доказательства? Фото? Ну и что? Докажи, что это она вырвала помидоры. Да и не разглядишь их толком. Ну, сестрица! Встретиться бы, поговорить… А о чём?.. Ну, о чём нам разговаривать? В милицию, конечно, надо заявить. Написать, что я подавала заявления о безобразиях на моём участке, на этом и том, что бросила, приложить копии. Далее изложить, племянница застала вредителя, им оказалась моя сестра по отцу. Приложить фото… Или не надо заявлять? Это ведь моя сестра… Ну и что – сестра? Можно теперь издеваться… А фото на доске объявлений товарищества повесить, с подписью, что эта женщина, Марина Николаевна Фёдорова, несколько раз занималась вредительством на такой-то даче…»

Мария Николаевна сидела в раздумье, не зная, как поступить… Посоветоваться с дочерью? Та скажет, в этом Мария Николаевна была уверена: обязательно заявляй! Зло должно быть наказано!..