Глубинка

– Вот это хорошо, Серый, что ты заговорил. Я уж подумал, что ты всегда такой неразговорчивый, а мы так и поедем в тишине в пучину радостей и горя, страданий и раздоров… – он почесал затылок. – Блин, забыл свой стих… Короче, в деревню.

– Что вы, бросьте. Я просто еще не привык к этим местам, поскольку только сегодня здесь оказался.

– Жуть как люблю новеньких, потому что они неизвестные. Ты не волнуйся, деревня у нас маленькая и уютная, все друг друга знают и любят. Хозяйство ведем, помогаем мало-помалу друг дружке, – продолжал он, глядя то на меня, то на дорогу. – Ведь человек человеку кто? – выкатил он на меня свои большие лазурные глаза.

– Брат? – ответил я неуверенно.

– Да! Брат, вот именно. Уж точно не волк, их здесь не любят, – мрачно сплюнул он. – Лет шесть тому назад случилось прямо на моих глазах. Муж соседки Ленки возвращался домой с тушей оленя наперевес, а мы, как полагается, костры уже разожгли для готовки, предвкушая сытный обед всей деревней. Но стоило ему немного отойти от леса, как на него набросилась волчья стая и стала затаскивать обратно. Одежда в клочья, крики, стоны, кровь брызнула, а никто и сделать-то ничего не может, поскольку ружье у пострадавшего осталось. В общем, все по домам заперлись, а мужик так и умер, царствие ему небесное… – Вася перекрестился и вновь взглянул на меня. – Ну а так, в целом, жизнь у нас идет разумная и размеренная, мы после того случая забор здоровенный поставили.

– Размеренная… – угрюмо повторил я, игнорируя кровавые детали Васиного рассказа.

– Но если заскучаешь, то тут из деревни до города запросто можно доехать. Километров сорок, правда. Я туда два рейса за день делаю, ночной и утренний.

– И не устаешь? – спросил я от нечего делать.

– А отчего же мне уставать? Знай, сиди себе спокойно и баранку крути. Вождение – моя страсть, за которую еще и платят… А вон с того уступа открывается удивительно красивый вид на нашу глубинку! Остановимся?

– Отчего же не посмотреть, если вид красивый? Тормози тогда уж…

Словоохотливый Вася остановил свой тарантас напротив зеленого холма, на котором росло все какое-то кривое и полузасохшее одинокое дерево, измученное рвущими его со всех сторон ветрами. К ветке была привязана излохмаченная тарзанка. Мы подошли к склону – он казался пологим, но уже через шаг срывался вниз крутым обрывом.

И правда, внизу расположилась довольно компактная и уютная на вид деревня метров триста в длину, домишки которой лепились к мягко обволакивающему горы лесу из бурой хвои. Только одно хозяйство возвышалось отдельно над всеми остальными, стоя на холме посреди расчищенной и приведенной в порядок лесной поляны. Это жилище состояло из нескольких соединенных заборами дубовых срубов, перед которыми тянулся длинный хлопчатобумажный навес, подпертый тоненькими столбиками. Снизу протекала извилистая речка.

Я указал на это отдельное домохозяйство и спросил Васю:

– А этот дом почему отделен от общего плана?

– Хе-хе, так это жилье охотника и дровосека Фомы. Сам Бог нам его послал заместо Ленкиного Егора как раз пять лет назад. Ему так удобней в лес за добычей и бревнами ходить.

Издали река казалась стоячей и гладкой, но, приглядевшись, можно было заметить, как бурлящие стоки, скатывающиеся к острым камням, в брызги разбивались на сотни крошечных струек, разносимых по берегу ветром. С изрезанной оврагами долины ветер приносил желтую медовую пыльцу.

– А это ведь здесь дом продают? – неуверенно спросил я.

– Конечно! Вон там с краю мазанка стоит – ее и продают, чтобы в Москву уехать. Жильцы с нее редко выходят, домоседы они.

Внизу работа шла своим чередом. Фома колол бревна, кто-то доил корову, другие работали в поле. А мы свысока смотрели на них и бездельничали.

– Ну что, поехали? А то мне еще дом выкупать! – воодушевленно прервал я внезапно повисшую тишину.

– Так чего ждем? Вперед! – подхватил Вася.

Мы сели на свои места и поехали дальше. Смеркалось. В кромешной мгле светилась ярким огоньком только самокрутка Васи да фары его буханки зорко фыркали по сторонам. Мы подъехали к встречающим нас покрашенным воротам, опоясывающим деревню от зверья.

– Вот мы и на месте. С тебя четыреста пятьдесят рублей. Я бы тебя за так подвез, да перед начальством нужно отчитаться. То-то они удивятся! – пояснил он с ехидной улыбкой.

Я отдал ему деньги, а сам пошел к нужной мазанке. В домах по обе стороны от главной тропы горели свечи, люди готовились ко сну. В воздухе стоял душистый аромат лимонов и мяты. Я быстро прошел через центральную площадь деревушки и встал у дверей хозяев.

Тремя осторожными глухими ударами постучал в дряхлую дверь, боясь совсем выбить ее. В домике послышался мужской голос: «Сходи, проверь». Затем загрохотала упавшая на половицы посуда. Дверь отворила худая девушка, одетая в какие-то тряпки.

– Еды у нас нет, извините, – слабо произнесла она.

– Так я насчет продажи дома. Предложение еще актуально?

– Ой, извините, я сейчас! – виновато качнув головой, она быстро скрылась в тени.

Тупо и нерасторопно стали приближаться чьи-то тяжелые глухие шаги. Похрустев зажатыми в руке бумагами, под яркий свет луны высунулась ужасно жуткая, жалкая и какая-то гнилая мужская рожа.

– Это документы на дом, которые мы на тебя перепишем, – он выдал мне запачканный сальный листок. – Это документы о цене, – хозяин лизнул палец и вытащил другой листок, уже более чистый. – А это пойдет на туалетную бумагу, – продолжил он, тряся стопкой у моего лица. – Ты проходи в дом, там все подпишешь и заплатишь.

При тусклом свете свечей он провел меня за обеденный стол, ножки которого слегка пошатывались. Я сел на детский табурет, поскольку других стульев не было, и стал знакомиться с документами. Ошибок не было, все чин по чину, честно. Молчаливая договоренность одновременно созрела и оформилась в наших головах. Я выдал им банкноты сверх меры.

– Это все нам? – уточнила кроткая девушка.

– Да, вы это заслужили, – твердо ответил я.

– И правильно, Женя, мы это заслужили, – вставил свое слово подвыпивший мужик.

У них было совсем немного вещей с собой, поэтому бывшие хозяева быстро собрались и покинули свой дом, без долгих слов растворившись в сумраке ночи. Я хотел было остановить их и предложить переждать ночь, ведь все равно последний рейс уже был и спешить некуда, но они явно торопились начать новую честную жизнь при деньгах, поэтому вряд ли стали бы слушать меня, посчитав дураком.

Прикрыв за ними дверь, я осмотрел свои новые владения. В небольшом домике было всего две комнаты – спальня и кухня, разделенные ненужной и явно наскоро сделанной белой стенкой. Кровать с набитым соломой матрасом стояла у окна и явно звала в свои объятия. Я потушил зажженные свечи, но от этого стало ненамного темнее. «Дело в том, что из окна светили яркие звезды», – догадался я.

Глядя в ночное небо, я стал засыпать под размышления о том, что звезды на самом деле являются отголосками чьих-то желаний и стремлений – этого мужика, его жены, меня и всего человечества, тесно умещающихся на небосводе. Их бесконечно много, они так ярко сияют, но звезды так далеки от нас и так предательски растворяются каждое утро…

Второй день

Это была паршивая ночь – такая, в которой все беды соединяются в одну слипшуюся массу. Я бредил в горячке, пил горькую и постоянно ходил со сложенными за спиной руками, поскольку только при ходьбе моя тяжелая голова не раскалывалась от камнем осевших в ней странных мыслей. Я не находил себе места здесь, в Богом покинутой земле.

Мне привиделся сон, как будто я был на кладбище, а вокруг меня стояли могильные кресты с держащимися за руки гранитными ангелами. Жирные маслянистые тучи заволокли небосвод, спустился туман. Седой могильщик копал глубокую яму, а рядом лежал труп похожего на меня человека. Внезапно гробокопатель резко воткнул в мертвеца свою лопату и перерезал ему шейную артерию. Из ранки брызнул темно-алый ручеек, переливающийся при свете луны.

– И ты там скоро будешь, – сухо произнес дед, указывая на яму тонким дергающимся пальцем в виде отростка.

– Если только с похмелья, – отшутился я, но его слова все же смутили меня.

Memento mori. Я живу, чтобы судорожно зарабатывать на хлеб, сделанный моими же руками. Мне уже сорок четыре года, тридцать из которых я пытался ухватиться хоть за какую-нибудь ниточку, способную вытащить меня из ямы к небу, пока вдруг не осознал, что нахожусь настолько глубоко, что никакой канат до меня не дотянется, да и не нужен я никому.

С темным грузом всех этих мыслей я и нашел себя поутру лежащим на твердом полу своего нового домовладения. Для контраста мне нужно было какое-нибудь излишество в виде светлого и нежного чувства чистой красоты, чтобы до беспамятства раствориться в нем киселем.

Накинув на плечи потертое холщовое пальто, я вышел во двор. Снаружи было безлюдно и зябко. Из некоторых домишек вились слабые дымки растопленных на ночь печей. Спустившись с крыльца, я прошелся по зеленому травяному ковру, ощущая приятные уколы разбросанной вперемешку с сеном хвои.

Впереди пошатывался уже пьяный с утра Вася с бутылкой водки в руке. Аккуратно положив ее на землю, он навзничь упал рядом, издавая при этом похожие на человеческие слова звуки. Я решил обойти его стороной, чтобы избежать встречи с последующими пустыми разговорами.

Калитка главных ворот деревни поскрипывала на ветру и шаталась. Миновав ее, я остановился. Моему взору открылся прекрасный лесной пейзаж. Выскочив так скоро из деревни, я попал на ничем не защищенную и открытую всем ветрам сухую землю. В ноздри ударил запах оледеневших за ночь листьев. Холодный воздух сбивчиво залепетал что-то непонятное своим свистом, запутавшимся в моих ушах вместе с утренними вскриками деревенских петухов…