С пылью в глазах

Подняв с пола рюкзак и выпрыгнув из электрички, Хегли первым делом огляделся. Резкими поворотами головы он привлёк внимание одного из контролёров, одетого в белоснежный мундир с красной лентой на плече. Да и тот факт, что посторонний зверь выпрыгнул от машиниста, его насторожил. Фланнагана сразу же подхватили под руки и повели на досмотр; электричку задержали на полчаса.

В комнате досмотра импала провёл немало времени, в основном пытаясь доказать свою чистоту перед законом. В оппоненты ему попался опытный аддакс, который пугал задержанного доскональной проверкой, но уверенное выражение парня и обыск его рюкзака принесли ему оправдательный вердикт.

За стенами станции Хегли первым делом испробовал на вкус чувство свободы. Да, парень не хотел возвращаться, не хотел быть серой краской в родной палитре, но единый вид своего города, своего дома наполнили его вдохновением, и пара ночей без полноценного сна уже не казались тяжёлой ношей.

Неширокие дороги в две полосы были готовы скорей под час-пик, а ранним утром, когда ещё не прозвенел ни один будильник, они пустовали, заметались кружившимся на ветру песком. Ещё не погасли уличные фонари, не открылись магазины, таксисты, не получившие работы после прихода электрички, продолжали спать. Небесное светило пустило свои первые лучи, спрятало звёзды и озарило небо. Хегли, прикрыв глаза от света, взглянул на нужную дорогу и уверенно зашагал к дому.

Идти пришлось недолго, благо место рядом, в двух километрах прямого пути. Родительским гнездом был небольшой двухэтажный дом за городом, который купили на деньги, вырученные с продажи квартиры в центральном районе. Этому настоял дед Хегли – Готто-Изоба, который был одним из самых востребованных подрядчиков в Южных Широтах. Своей дочери Чинеду он всегда желал лучшего, наказывал ей быть мудрой и рассудительной, оберегал от невзгод… до переезда в Пустыню. После войны Готто уехал от обжитых простор на помощь дочери – помощь затянулась на долгие годы.

Хегли шёл вдоль дороги в метре от асфальта, осматривал видневшийся город и близлежащие дома. Он прошёл мимо небольшого мотеля, мимо АЭС, где он заметил сотрудника, заливавшего водой пролитый бензин, а сразу за заправкой и стоял дом Фланнагана.

Парень занервничал, с трепетом в сердце поднял руку и постучал по железному покрытию калитки. Со двора никто не выходил, через забор, сделанный из закреплённых листов металлопрофиля, он не стал перелазить, боясь либо погнуть его, либо порезаться.

Щёлкнул замок входной двери, послышались шаги, шорканье ног по бетонной плитке. Звук остановился вблизи, буквально в метре от Хегли. Калитку открыл Готто, не проснувшийся до конца. Он не разглядел своего внука.

– Небеса с тобой, путник, – поприветствовал парня старик по-старомодному, по-южному. Так обычно приветствовали незнакомцев, которым не хотели грубить.

В ответ парень не проронил ни слова. Ему пришло на ум, что прародитель сказал это нарочно.

– Привет, – всё же произнёс Фланнаган. – Давно меня не было, ты уже внука не узнаёшь.

– Хегли? – сказал старик и, спустя мгновения, поняв, что это так, вышел на улицу и крепко обнял своего давно не объявлявшегося потомка. Он крепко сжимал парня под плечами и раскачивался. У него был крепкий хват, надёжный. – Ну наконец ты решил проведать нас. Думали, забыл.

– Нет, – сдавленно ответил Хегли. Его ответное объятие не было настолько сильным, но по душевности не уступало. Парень любил обниматься, ему нравилось прижимать к себе близких зверей, хоть и редко доводилось. В эти секунды он чувствовал себя нужным и неодиноким, тепло чужого сердца сливалось с жаром своего и упаивало антилопу. – Работы много.

– Запомни, – Готто оторвался от внука и взглянул тому в глаза, – ни одна работа на свете не может быть дороже семьи. Ладно, пойдём в дом. Мать от радости на весь город кричать будет. Каждый день про тебя вспоминает, мол, где мой сын, чем занимается, почему не приезжает, а он у нас, оказывается, занятой.

Старик провёл внука во двор. На участке возле дома многое изменилось с момента отъезда Хегли. Дед всё же усовершенствовал небольшую мастерскую, в которой часто уединялся и занимался делом своей жизни. А три года назад то место, что сейчас хранит в себе дополнительный инвентарь и кучу хлама, было занято мешками с цементом, досками и шифером, накрытыми чёрным полиэтиленом.

В целом, двор понемногу совершенствовался, изменялся. Чинеду с каждым годом захватывала всё новые земли, преображая их в клумбы, занятые всё теми же флоксами, рудбекией и тысячелистником разных окрасов. Ещё парень вскапывал лунки под эти цветы, засыпал их плодородной землёй, чтобы пустынный двор хоть немного преобразился. Мама всегда говорила, что хочет вырастить на участке газон, но её желанию не суждено было сбыться из-за адского солнца и дорогих счетов на воду.

Дом не изменился абсолютно. Ромбовидная постройка из модного в Пустыне недожжённого керамического кирпича, с выходом на крышу, где стояли белые шезлонги и раскладной навес над ними. Широкие окна на первом этаже закрыты решёткой, а на втором этаже был выход на маленький балкон. Ступени к дому вели вниз, чтобы в зной было больше тени.

Родные стены приняли Хегли, заставив его подчиниться романтичным пережиткам своего прошлого. Небольшая перестановка мебели в прихожей комнате чуть сбила парня. Он пытался воссоздать у себя в голове иллюстрацию прошлой обстановки, вспомнил, что с каждым новым шкафом или тумбой переходилось тасовать половину вещей в доме.

Жила семья Тэсфайе-Фланнаган небедно и незажиточно – средне, в самый раз для спокойной жизни. Над головой была крыша, ветер не обдувал спину, песок не засыпался в уши, неплохую работу имел каждый член семьи. Разве что приходилось ездить только на общественном транспорте, в котором круглый год было невероятно душно даже с открытыми окнами. Самым, мягко говоря, небогатым был именно Хегли, которому приходилось выживать почти без помощи родителей из-за напряжённой обстановки вокруг двух стран. Ему иногда передавали деньги и продукты через ехавших в Центр друзей или знакомых, но это случалось не чаще раза за три месяца.

– Чинеду, просыпайся! – крикнул старик на весь дом. – Твой блудный сын вернулся!

Не прошло и минуты, как мама Хегли практически бегом спускалась с лестницы. Она, увидев своё единственное дитя, засветилась от счастья, слёзы стекали по её щекам. Чинеду без лишних слов принялась обнимать и целовать сына, прижимала его ещё крепче Готто, что-то приговаривая, говоря самой себе.

– Три года не объявлялся, – заговорила она, вытирая пальцами скатывавшиеся слезинки и осматривая парня с ног до головы. – Изменился-то как!

– Да, – поддержал её дед, – возмужал. Красавец у нас! Только исхудал совсем, будто тебя там голодом морят.

– Ну а как же ему поправиться, если на всём экономить приходится. А я ещё в первый месяц, когда не смогла перевести тебе денег, подумала, что ты тоньше своих рогов будешь.

– Я уже говорил, что устроился на работу, зарабатываю неплохо, хватает и на жизнь, и на учёбу.

– Вот, видишь! – неожиданно сказал Готто, показывая на внука. – Я же тебе говорил, что в Центре платят за образование! Остался бы здесь, камня с обочины не отдал. Да и спокойней за тебя было бы.

К такому разговору старик возвращался снова и снова. Его бездонный патриотизм был опасен для парня моральной атакой, когда глава семьи пытался внушить Хегли, что рядом с домом солнце всегда ярче, а песок чище. Но Готто не всегда говорил о Пустыне, частенько приплетая и Юг, где Фланнаган никогда не был.

– Ну, дочь, накрывай на стол, а я пока поговорю с ним по-мужски.

Худшие опасения парня не подтвердились – дед усадил его на кухне, начал обычный разговор, без каверзных вопросов и уловок. Он частенько прекращал говорить и с большим вниманием рассматривал внука, клацая зубами и двигая челюстью по сторонам. Хегли занервничал, стал отводить глаза, имитировать срочные дела в телефоне.

– Ну а невесту почему не привёз? – резко сказал Готто и постучал ладонью по столу. – Ты же говорил, что есть у тебя кто-то на примете.

– Да, есть, – подтвердил парень.

– Как зовут?

К такому Фланнаган был не готов. Из его уст чуть не вырвался позывной своей девушки, но он вовремя остановился, обдумал слова, которые хотел сказать.

– Мишель, – как ни в чём не бывало заявил Хегли и нервно почесал подбородок.

– Чужое имя. С Центра?

– Нет, с Юга, – парень всё же решил говорить о Молнии, дав ей на время имя Мишель.

– Это хорошо. Самые преданные девушки с Юга. Хоть на мать свою посмотри.

Чинеду обернулась и глянула на отца, который частенько затрагивал излюбленную им тему.

– Она хоть нашего вида? – не унимался Готто.

– Разумеется.

– На морду нормальная? – задал странный вопрос старик и, получив на него положительный ответ, многозначительно кивнул, словно благословил внука. – А то развелось этих экстернормов проклятых, житья от них нет.

– Что ж они тебе сделали? – вступила в разговор Чинеду.

– Да не нравятся они мне. Или на голову больные, или ещё на какое место. Вообще, я считаю так – у каждого есть свой вид и каждый должен придерживаться своих правил и рамок. Вот если мы импала, то почему нам в голову должно вбрести есть мясо? Да, это интересно пока ты молод, хочется попробовать что-то необычное. Ну положил ты одну хищницу на кровать, ну вторую, ну ещё парочку, но рано или поздно тебе всё равно надоест и захочется… своего!

– А почему сразу хищницу? – продолжила мама. – Может ведь и травоядная понравиться, только другого вида. Зебра, например, или корова.

– Всё равно это ненормально. Будто больше импал на земле нет. Хегли, если та тебя бросит, поедем на Юг, там таких…

– Пап, ну что ты такое говоришь?

– Не кричи на старшего.

– Я не кричала, – оправдалась Чинеду и развернулась к плите, на которой разогревала овощное рагу. Запах от еды был соблазнительней, чем в ресторане, где работал Хегли. Ни один шеф-повар не сравнится с маминой кухней.

Готто продолжал рассматривать своего внука. Прошло не меньше десяти минут, но старик всё смотрел. Его пристальный взгляд почти не сходил с парня.

– Вот что-то изменилось в тебе, – сказал он. – Не могу понять, что именно.

– Старше стал, – сказала Чинеду, не поворачиваясь. – Три года его не видели, вот и забыли уже.

– Нет. Дело в другом… Взор у него злой.

Хегли испуганно взглянул на деда. Тот сидел с каменной мордой и стучал пальцами обеих рук друг по другу, не прикасаясь ладонями. Опаска парня перешла в недоумение – он не был злым на тот момент, даже наоборот, слишком добрым для себя типичного, слишком счастливым.

– Глаза кровью умытые… – продолжил Готто, – как у твоего мужа.

Если пару минут назад старик смог обойти тему с погибшим зятем, то на сей раз не позволил себе молчать. Он не любил отца Хегли, говорил об этом прямо, не скрывая. Его почти ежедневные реплики в адрес покойного шли Чинеду, которая в погибшем муже души не чаяла, любила так, как никто не любил, закрывала глаза на недостатки и возносила до небес преимущества.

– У него тоже нежить бесчинствовала во взгляде…

– Папа, прекрати, – не выдержала мама, – ты постоянно переводишь разговор на Фрэда.

– Потому что он – причина всех проблем.

– Он уже семь лет как тебе не мешает, но ты всё равно каждый день его проклинаешь, – сказала Чинеду, злобно вытирая руки о полотенце. Она развернулась к столу, погладила сына по голове.

– Вот ты посмотри на него, – продолжил Готто, показывая на Хегли. – Злой взгляд, я тебе говорю, злой! Не было такого – раньше он запуганный был, а теперь силу в себе почувствовал.

– Ну и что в этом плохого?

– А ты вспомни, с кем он водился до отъезда в Центр.

Женщина застыла, задумалась над сказанными её отцом словами. Ещё в то время, когда Хегли жил в Оазисе и учился в школе, родители заметили изменения в его поведении. Парень стал более замкнутым, необщительным, но в тоже время у него появилась более взрослая и строгая философия. Причиной стала, как посчитал Готто, промывка мозгов. И оказался прав. Его внука уличили в связях с диверсионными группами, причём несколькими одновременно, что, естественно, дед – мягко говоря, не сторонник любого проявления войны – воспринял крайне негативно.

Хегли запирали в своей комнате, проводили с ним беседы и с позиции силы, и с позиции влияния, но он упирался руками и отторгал нравоучительные лекции родителей.

Прошло совсем немного времени, и парень успокоился, остыл. За ним перестали замечать подозрительные выходки. Даже Готто поверил, что здравый смысл и ум восторжествовали в голове внука, выбив из неё все начинания диверсионного дела. А после заявления о желании учиться на строителя, продолжить профессиональную династию, старик расплылся в улыбке и был готов пойти на всё, чтобы слова Хегли не были пустым звуком. Даже отпустить в Центр.

– Ты вообще понимаешь, что он поехал туда не учиться, а воевать? – Готто встал со стула, прошёл небольшой круг по кухне, затем вернулся на своё место и с силой ударил кулаком по столу. Загремела стеклянная солонка, которая являлась скорее украшением стола, чем необходимой в быту вещью. – Сколько будет два плюс два? – спросил старик у внука.

– Дед, это начальная школа, – спокойно пояснил Хегли. Его не напугал «Грозный вид прародителя и его стремление показать своё могущество перед потомком.

– Что такое дюбель-гвоздь?

– Это крепёжное изделие, которое состоит из двух частей, и служит для крепления предметов к бетону и кирпичу, – выпалил, не запинаясь, Хегли, словно до этого постоянно прокручивал у себя в голове это определение.

Слегка опешив, Готто замолчал и переглянулся с Чинеду. Он не ожидал услышать и внятного слова от Фланнагана.

– И… я имею в виду… – проговорил старик, – это всё хорошо, конечно. Но только для теории. А я проверю тебя на практике.

Хегли посчитал, что дед поведёт его в свою мастерскую и, как в детстве, станет показывать различные строительные инструменты и приспособления, требуя мгновенного наименования. Сделав ссылку на возраст, Готто мог бы заставить парня продемонстрировать умения в обращении с дрелью или стеклорезом. Но он придумал испытание гораздо интересней.

– У тебя есть час, чтобы поесть, искупаться и открыть второе дыхание. Ты, – прародитель демонстративно показал пальцем на сидящего напротив и сжавшего под столом ладони в замок зверя, – поедешь со мной на работу. И я лично проконтролирую каждое твоё движение.

– Дед, – сказал Хегли и резко, словно перед приёмом спиртного, выдохнул в сторону, – если ты хочешь добиться от меня признания, то да, я состою в диверсионной группировке. И мне это нравится! Мне нравится чувствовать, как жители Центра боятся меня, – парень встал на ноги, опёрся о стол, будто пытаясь морально задавить Готто, – как каждый из них страдает. Потому что я страдал, а теперь их очередь.

– Но… но…, – опешил Готто, – это неправильно! Никому нет дела до центральных, до их страхов, до их страны. Нам нужно строить свой дом и своё будущее. Почему чужое тебя волнует больше своего?

Едкие слова впились в голову Хегли. Он не мог парировать, не мог не согласиться с мудрым стариком. Колючая правда колола глаза, отведённые в сторону от словесного бессилия. Парень убрал руки со стола, выпрямился и откинул голову назад.

Его мама вышла из комнаты, решив оставить двух мужчин на откровенный разговор. Готто часто применял такой приём, уводил одного из собеседников, с которым возникли разногласия, и говорил тет-а-тет. На сей раз Чинеду вышла сама.

– Ты же знаешь мою позицию, – сказал старик и нервно почесал затылок. – Я традиционных взглядов. Они проверены временем и надёжны. У нас в роду все мужчины были строителями, а женщины – учителями. Мы строили для своего народа и учили наших детей, создавали свою страну. Никогда в роду Тэсфайе не было другого. Но ты – Фланнаган, ты – копия своего отца!

Парень сел на стол и упёрся лбом в деревянную поверхность кухонного стола. Рогами он почти что доставал до деда, который непоколебимо сидел, сжимая эмоции в кулак. Готто чувствовал приоритет своего слова и ещё долго пытался вправить внуку мозги.

Разговор продолжился и в присутствии Чинеду, и за завтраком. Еда вставала поперёк горла, когда старик добавлял экспрессивности в нравоучительные рассказы про сложность и важность именно профессии строителя. Да, прародитель пытался заставить Хегли передумать и отказаться от «Грозы», но парень, даже понимая правдивость слов, твёрдо решил не завязывать с ночной жизнью. К тому же, интереса обещал добавить разговор с Тенью.

Готто не сжалился над внуком и повёл того на работу. Трудами рабочей группы старика строилась «Типография №1», располагавшаяся на северных окраинах города. Четырёхэтажное здание без архитектурной красоты и излишеств выделялась на фоне других зданий вывешенным на крыше флагом и незаконченной работой.

Въезд во двор был загорожен наспех построенным забором с воротами, управляющимися дистанционно. Соль была в ожидании зверя, владеющего пультом и вечно опаздывающего, и весь настрой Хегли сгорал в золу. Ему хотелось показать деду, что он не просто продукт диверсионной группировки, а тот, за кого Готто может гордиться.

Одобрение и похвалу Фланнаган слышал нечасто. Но всегда работал на неё.

Парень успел познакомиться почти со всей бригадой до начала рабочего дня. Помощниками Тэсфайе были четверо крепких самцов, у которых хоть и не было образования строителя, но могли крепко держать шуруповёрт и отличали электроды от бенгальского огня. Хегли не сразу запомнил их по именам, потому что они называли друг друга по-разному. Неизменным был только Готто, которого, несмотря на приличную разницу в возрасте, все называли только по имени.

Бригада приступила к работе не сразу – сначала прошёл обряд крещения чаем. Причём каждый день был крещён таким образом.

Готто сразу представил внука как будущего начальника «стада». Стадом назывались два друга доркаса, которые были ненамного старше Хегли, но слабые жизненные позиции словно уступали на пару лет, афганский лис с множеством протоптанных путей и пластичным языком и полноватый пекарь с ртом наподобие вечного двигателя, работающего на кислороде. Из разговоров и шуток Хегли уловил общую закономерность для всех – каждый строитель был из Пустыни, с близлежащих земель Оазиса, но не с самого города. Это в стиле Готто.

Вот уже неделю бригада занималась стенами офисов, прикручивая к ним двойной слой гипсокартона. Фланнаган проходил практику на стройке ещё в прошлом году и приходилось делать тоже самое. Только использовать по минимуму инструментов. В руки Хегли попали простой карандаш с плоским стержнем, рулетка на пять метров и канцелярский нож с чуть поржавевшим лезвием. Всё остальное, необходимое больше для удобств, чем для самой работы, парню приходилось мастерить самому. Ему приносили размеры нужных кусков, а там уж молодой и неопытный импала должен был разбираться самостоятельно. В качестве подставки под нож он вырезал из треснувшего листа неширокую полосу на всю длину.

Ему хотелось заставить деда гордиться им, поэтому работу старался выполнить и качественно, и быстро.

Работа шла в темпе, не теряя своего напора. Трудолюбие всей бригады подчеркнулась за первые часы – никто не стоял без дела и минуты. Один из доркасов говорил по телефону, зажимая зубами несколько шурупов, одновременно держал целый лист гипсокартона коленями и прикручивал его к стене шуруповёртом.

Перерыв пришёл с обедом. Все уселись за самодельный стол из металлического профиля и с облегчением выдохнули. Стряхнуть гипсовую пыль с шерсти не мог только Готто, говоривший с пришедшим архитектором. Пекарь не мог не промолчать и сразу же отметил бесполезность планировщика здания, назвав того самым грубым словом. Собственно, это подтвердилось; архитектор пробыл на стройке не более пятнадцати минут и, сжав подмышкой барсетку, ушёл.

Хегли выпил горячего чаю и пошёл осматривать типографию. Небольшие офисы с узкими проходами занимали весь третий этаж здания. В них ничего не было, кроме криво поставленных пластиковых окон и сделанного на совесть реечного потолка. Вместо совместных стен с проходами в офисах были панорамные окна с защитной плёнкой, отклеившейся и завёрнутой в углах. Пол усыпан пылью из гипса, как мягким декабрьским снегом, стружки картона забились в щели. Стройка не бывает чистой или ухоженной, как и сами строители в работе.

Фланнаган чуть ли не засыпал от бездействия и истощения. Несколько ночей с редким сном и работа выдавили из него последние силы. Глаза словно прибавили в весе пару тонн, а тело лишилось скелета. Хегли прилёг на стопку с гипсокартоном и на минутку уснул.

Но и во сне голова не могла выключиться. Парень вспомнил про Тень, который обещал самостоятельно найти его. Он думал о нём, как о бывалом диверсанте «Грозы», по здоровью лишившимся места в «Критерии», как о мощном самце с чистыми пустынными корнями и твёрдыми намерениями. И тем не менее Хегли сомневался в своём представлении. Альфа по виду был с Юго-Запада, Молния и сам Гром – с Юга, да и не были они внешне столь убедительны, хоть и являлись крепкими орешками в своём деле. Под стереотип Фланнагана подходил тот же Берсеркер – координатор «Грозы». Но Тень был тёмной фигурой, который за три года, что вёл своего единственного диверсанта по мрачному пути не показал своей морды.

В сон вторглась и Мишель – совсем ненадолго, но ярко. Она, улыбаясь, смотрела в глаза Хегли, без слов звала его за собой. И парень хотел пойти, шагнуть к ней, но ноги застыли, не слушались, словно завязли в бетоне.

Готто разбудил внука сразу по окончании перерыва. Работа продолжилась с прошлым стремлением сделать всё качественно и быстро.

Хегли считал минуты до конца дня. Ему не хотелось видеться ни с Тенью, ни с кем-либо ещё. Одно желание двигало им – выспаться, восполнить высушенный резервуар энергии. Но Фланнаган, привыкший к бессонным ночам, терпел, пытался устоять на ногах и работать.

И вот наконец стрелки часов дошли до пяти вечера. Вся бригада так же торопливо собрала вещи и распрощалась с очередным рабочим днём. Готто отправил всех по домам – кроме внука – и принялся оценивать дальнейшую работу. Он таскал парня за собой, частенько спрашивал его мнение и недовольно ворчал, когда оно не совпадало с его позицией. Но в целом старик был доволен работой Хегли, хотя и говорил об обратном, требуя большей практики, большего стремления, вложения в дело столько упорства, сколько можно выдавить из себя.

Сравнивая две деятельности Фланнагана, дед делал упор на оплачиваемость труда и необходимость. Мир мог прожить без диверсантов, но не без строителей. Парень согласился с этим только из нежелания спорить со зверем, не умеющим прислушиваться к чужим словам.

Нравоучительные монологи Готто продолжались до самого дома, пока Хегли не пошёл спать. Обессиленное тело упало на диван в гостевой комнате, сжалось у спинки и на время оставило грешный мир, полный суетами.

Вокруг него движение не останавливалось. Чинеду, вернувшаяся с работы, укрыла усталого сына пледом и принялась за ужин, а её отец, который, как только ступил во двор, скрылся за дверью мастерской.

Проснувшись под поздний вечер, Хегли с трудом поднял веки и колючими глазами оглядел комнату, в которой лежал. Его тело, казалось, не обрело силы на оставшийся вечер, всё ещё хотелось спать, но царство снов закрылось перед носом антилопы до следующего времени. Он встал с дивана, выгнул спину, которая до этого была согнута в рыболовный крюк, и, словно зомбированный, побрёл на кухню, откуда доносился довольный смех и редкие сторонние возгласы.

Сперва Фланнагану встретился дед, недовольно закручивавший в стену шуруп. Готто с неодобрением и небрежностью взглянул на внука, что-то промычал сам себе. Но Хегли не придал этому внимания, понимая, что старик недоволен присутствием гостя, с которым общалась его дочь.

Парень вышел к кухне и застыл в проходе, оглядев постороннего, незнакомого зверя. За столом рядом с Чинеду сидела волчица лет сорока – на вид чуть меньше – с густой серой шерстью, белевшей к груди и у подбородка. У неё были яркие синие глаза, которые ласково и удивлённо осматривали вошедшего импала. Фланнаган сразу же приметил спрятанные в белые перчатки ладони, да и в целом закрытую одежду; в жарком и пыльном климате зверям с длинной шерстью жилось туговато, но волчица тем не менее носила лёгкую осеннюю куртку на пуговицах на чёрной рубашке.

– Это Хегли? – спросила неизвестная у Чинеду. Голос волчицы был грубоватым, будто сломанным или прокуренным.

Она встала из-за стола и, подойдя к парню, провела рукой по его голове и морде.

– Как же он похож на Фрэда, – сказала волчица, повернувшись к подруге.

– Вот, познакомься, – мама решила прервать Хегли ещё до того момента, как он задаст желанный вопрос, – это моя подруга Валентина. Мы с ней давно знакомы, она видела тебя ещё совсем маленьким, так что не удивляйся, если не вспомнишь её.