Компрессия

Она подалась мгновенно. Навалилась на него грудью, впилась губами, обхватила и руками и ногами, словно крылья не давала ему расправить. Спасаясь от всепроникающего песка, опираясь на локти, Кидди перекатился вместе с ней к воде, дождался, когда набежавшая волна ослабит ее объятия, подхватил на руки и понес к накренившемуся купе, представляя, что несет на руках Сиф. Через двадцать минут он скажет Монике, что она, конечно, не права, но он все-таки сволочь. Но не из-за нее. Из-за Михи.

14

– Что увидим?

– Нечто особенное, – загадочно произнес Билл, отвлекая от Кидди взгляды.

Только Моника продолжала смотреть на него. На мгновение Кидди почувствовал досаду, потому что ее безумный взгляд обжигал. Конечно, ему было наплевать на Монику, он вовсе не думал теперь о ней, он ни о чем не мог думать, кроме того, что вот именно теперь напротив него сидит совершенная женщина, которая высекла из него искру, что там искру, зажгла его изнутри, но оставался еще и Миха, который уж точно следил за потерявшей рассудок женой.

– Все очень просто. – Билл ловко, несмотря на то, что на левой руке у него не оказалось указательного пальца, надорвал пакетик, вытащил блеснувшее волоконце и провел вытянутой рукой вдоль собеседников, словно прицеливаясь в них прищуренным взглядом. – Не бойтесь. Повторяю, это не наркотик, не галлюциноген, не что-либо подобное. Это, как я уже сказал, катализатор или, как больше нравится Стиаю, утвердитель!

– И что же он утверждает? – спросила Моника.

– Он… – Билл поцокал языком, подбирая подходящее слово. – Он утверждает сны. Как известно, все видят сны…

– Не все, – улыбнулась Сиф.

– Я-то уж точно не… – начал Кидди.

– Все, – упрямо дернул подбородком Билл. – Правда, некоторые забывают их при пробуждении, да и остальные редко-редко удерживают в памяти дольше нескольких часов.

– Не все, – повторила Сиф. – И ты меня не переубедишь! Если человек не помнит собственного сна, это то же самое, как если бы сна не было вовсе. Даже преступника не судят, если он ничего не помнит о преступлении. Я знаю, папочка.

– Я тоже знаю, – недобро усмехнулся Билл в сторону дочери. – Но понаслышке. Я в продажу ноллениум не пускал.

Мгновенно все соединилось в голове у Кидди. Ну конечно же! Уильям Буардес! Основатель корпорации «Тактика». Мультимиллиардер! Изобретатель множества технологий, связанных с биохимией и исследованиями мозга. Тот же знаменитый ноллениум, прозванный юристами «спасительной таблеткой», который послужил источником множества юридических казусов. Успокаивающее, побочным действием которого оказалась абсолютная потеря памяти об определенном отрезке жизни. Невосполнимая потеря. Окончательная. Рычажок, позволивший многим преступникам уйти от возмездия, – нельзя же судить человека за то, чего он не помнит, пусть даже система опекунства в большинстве случаев в состоянии восстановить любое преступление секунда за секундой! За такую потерю памяти, как слышал Кидди, многие расплачивались приличными деньгами. К тому же ни одного суда по поводу духовной эвтаназии Буардес так и не проиграл. Значит, теперь он добрался и до снов. И Миха, и Рокки будут работать на Буардеса. Стиай работает на Буардеса. Тот самый Стиай, который всегда работал только на самого себя. И Сиф – дочь Уильяма Буардеса. То есть она – бесценный бриллиант в витрине фешенебельного бутика, смотреть на который можно, но только смотреть…

– Всякий видел сны, – пробормотал Кидди. – Кроме меня. Но даже я заходил в салоны сновидений. По крайней мере, я еще не встречал ни одного, кто бы ни разу не совершил путешествие по вымышленным интерьерам и ландшафтам.

– Именно так! – оживленно обернулся к Кидди Билл. – Наведенный сон давно уже стал банальностью! Обыденной вещью. У всякого дома найдется горсть симуляторов. Да, для кого-то это возможность путешествий, для кого-то недоступные в обыденной жизни эротические приключения, для кого-то острые впечатления от кошмарных видений, но сны теперь столь же реальны, как и все прочие достижения цивилизации. И это – благо, как и все, что движет прогресс!

– Отчего же тогда существуют такие строгие ограничения для подростков? – прищурилась Сиф. – Зачем все эти блокираторы в детских спальнях? К чему эта жесткость в законах? Неужели Государственный совет всерьез заботится о психическом здоровье юных граждан?

– Государственный совет боится неизвестности, Сиф, – добродушно прогудел Стиай.

– Именно так, – кивнул Билл. – Ведь государство все еще не знает, что такое – сны. Да, мы помним десятки имен титанов прошлого, которые изучали сны. Достаточно упомянуть Платона, Аристотеля, Артемидора, Фрейда, Юнга, Лабержа, Клейтмана, Гарфилд, чтобы преисполниться пиетета, но что есть сны? Да, они изучены досконально, поделены на типы и стадии, вскрыты и зафиксированы, но и только! Что они значат для человека? Все, что мы можем сказать по этому поводу, – только предположения. Заменить их в юном возрасте, когда формируется личность, наведенными подобиями, – это все равно что заменить материнское молоко примерно подходящим субстратом. Так вот со снами все гораздо сложнее. Мы уже научились творить наведенные сны, хотя они жалкое подобие глубоких снов, но до сих пор не знаем, насколько приемлем для человеческой породы изобретенный нами субстрат! А вдруг он смертельно опасен?

– Мне уже становится интересно! – восхищенно пробормотал Миха.

– Это безумно интересно! – воскликнул Билл. – А будет еще интереснее! Вот! Я не зря говорил о границах! Вот оно, неизведанное! Стиай, помнишь наш разговор о снах, когда ты пришел в проект? Ну когда я отозвал тебя с Луны? Кстати, Миха и Кидди, ваш бывший лидер действительно обладает выдающимися организаторскими способностями! Так вот, Стиай, я спросил тебя, как тебе симуляторы и все эти колпачки, которые в салонах в то время еще надевали на голову посетителям? Что ты ответил? Почему тебя это не прельщает?

– Помню… – подмигнул Биллу Стиай и резко двинул перед собой кулаком, словно наносил невидимому противнику апперкот. – Чем прельщаться? Там… картинки одни.

– Вот! – весело тряхнул прозрачным волоконцем Билл и неуклюже, вызвав общий смех, повторил жест Стиая. – Картинки одни! Тактильные ощущения не гарантированы, а если они все-таки и случаются, то неясны и расплывчаты. Картинки! Вот наш утвердитель и действует на картинки. Сейчас мы их и посмотрим. Только не думайте, что сон будет наведенным! Этот симулятор у меня на руке, как я уже сказал, сыграет роль резонатора. Маяка, если хотите. Я всего лишь согласую некую точку, которая объединит наши сны и к которой каждому из вас следует стремиться во сне. Ну хотя бы для того, чтобы продолжить наш разговор там.

– Наши чипперы обратятся в компасы? – озадаченно спросил Миха.

– Да, – с усмешкой кивнул Билл. – Техник навсегда останется техником. Впрочем, в этом, дорогой Миха, и есть твое достоинство. Точность. Точность и надежность, несмотря на всю твою рассеянность в быту, которая, собственно, и является отзвуком твоей точности и надежности. Поэтому ты в нашем проекте. Так же, как и Рокки, который может научить надежности любого. Так же, как и Стиай, который создает надежность на любом участке, где бы он ни оказался. Компас понадобится. Вы увидите башню. Примерно такую же, какую мне не дали построить вот здесь, на этом берегу. К счастью, до снозрительного мира государство добраться не в силах. Пока не в силах. – Билл погрозил пальцем Стиаю. – Итак, вы увидите башню. Кто-то дальше, кто-то ближе. До нее следует дойти. Там мы все и встретимся.

– Далеко придется идти? – сдвинула брови Моника. – И как там с опасностями? Я кошмары не переношу даже в виде картинок!

– Если тебя не в состоянии защитить муж, старайся держаться поближе ко мне, – прогудел Стиай. – Вместе с мужем, конечно!

– Не получится, – усмехнулся Билл. – У каждого свой сон. Наши сны совпадут только у башни. Но кошмаров быть не должно, местность вокруг башни безопасна. Если даже что-то случится, вы просто проснетесь. Кстати, это тоже тема работы Михи. Любой испуг ведет к пробуждению, которого в будущем нам нужно избегать. Ради реальности. Пока же – мгновенное пробуждение. Или вы боитесь?

– Я? – возмущенно фыркнула Моника.

– Не понимаю. – Кидди задумчиво катал между пальцами прозрачное волоконце. – Не понимаю, какая местность может быть во сне. Не мне разбираться во снах, но все, что я знаю, сны – это нечто эфемерное. Даже их симуляции. Не понимаю, как можно согласовать сны. Не понимаю, как несколько человек могут смотреть один и тот же сон! Не понимаю, как можно применить при просмотре наведенного сна это самое неведомое мне чувство бездны, которое вы у меня диагностировали!

– Постарайтесь, чтобы вам не пришлось его применять, а на остальные вопросы нам еще только предстоит найти ответ, конечно, если вас это заинтересует, – откликнулся Билл и повернулся к Монике. – Вам все ясно?

– Я ничего не поняла, – грустно усмехнулась Моника: – Билл, как вы собираетесь нас усыпить?

– Просто, – утомленно вздохнул Билл. – Повторяю еще раз. Вы кладете под язык утвердитель, откидываетесь на спинку шезлонга и закрываете глаза.

15

Отец так и не уехал из города. Кидди принимал это как данность. Мать погибла, когда он был еще слишком мал, он почти не помнил ее, кроме прикосновений мягких рук. Отец продолжал работать, но поменять, в соответствии с имеющимися у него возможностями, квартиру на небольшой домик в пригороде отказался. Пропадая целыми днями где-то в городских недрах, где ему подчинялись среди миллионов километров сетей несколько тысяч трубопроводов и кабелей, он ежевечерне возвращался в добровольное узилище на середине высоты одного из многогранников. Его окна выходили на северную сторону. Отец не хотел видеть солнца. Оно мешало ему забыться. Чаще всего он просто садился в глубокое кресло и бормотал что-то про себя.

Кидди, детство и юность которого прошли в интернатах и общежитиях, до вербовки на Луну навещал отца ежемесячно, но старался не задерживаться в гостях. Отец искренне радовался сыну, но никогда не пытался его удерживать. Кидди понимал причину. Он был слишком похож на мать, и отца это отчего-то раздражало. Кидди даже казалось, что отец вздрагивал, когда встречался с ним взглядом. А однажды он заметил в зеркале, что отец смотрит на него и морщится, словно от боли. Точно так же вскоре и Кидди начало мутить рядом с отцом. От чрезмерной предупредительности, от показного обожания, от скрываемого раздражения, от горя, пропитавшего маленькую квартирку. Квартирку, в которой ни одна вещь не сдвинулась с места с момента гибели матери Кидди. Хотя и невозможно было понять, чем убогое жилище могло напоминать махнувшему на себя стареющему мужчине ушедшую из его жизни женщину? Или ее дух витал среди застывшего интерьера?

Отец явно сошел с ума. Восемь лет Кидди не переступал его порога, но когда все-таки добрался до единственного родного человека, то едва сдержал болезненную гримасу: доставленному службой космопорта чемодану не нашлось места среди отточенного воспоминания. Он лежал посередине гостиной. Как клякса, небрежно упавшая на творение живописца. Оскорбленный живописец сидел все в том же глубоком кресле. За восемь лет он стал еще старше и еще беззащитнее.

Всю дорогу от дома Моники Кидди думал о встрече с отцом. Ему даже удалось отогнать тревожные мысли о Михе и о необходимости срочно отметиться в министерстве, чтобы оборвать последние связи с прошлой жизнью. Кидди думал об отце, который казался ему и раньше, и теперь комом его собственной, Кидди, но стремительно состарившейся плоти, которая все еще неизвестно почему подает признаки жизни, хотя давно уже отсечена и от сердца, и от легких, и от всего. Кидди думал об отце и когда решил не вызывать купе и прогуляться до ближайшей парковки, и когда наговаривал автопилоту такой знакомый и такой чужой адрес, и когда смотрел в окно. Сначала на сельские пейзажи, усеянные уморительными в своих попытках вырваться за рамки стандарта домиками. Потом на плотный ковер леса. Потом на поднимающийся громадой у горизонта, окруженный маревом миллионов летящих купе большой город. Черт возьми! Когда-то отец показывал Кидди древние хроники – как его поразило тогда огромное количество дорог! Как неэкономно расходовалась земля, отдавая предпочтение дорогам перед полями, лесами, наконец, домами! И как все изменилось теперь. Дороги исчезли.

Город вырастал, приближался. Стали различимы отдельные строения, замелькали окна и мохнатые шапки висячих садов. Постепенно внизу сошел на нет кудрявящийся кронами лес, и промелькнула полоса отчуждения. Марево и толкотня купе обратились строгостью и порядком воздушных магистралей, в которых Кидди с улыбкой узнал работу управления опекунства, проплыли мимо и назад крайние дома, загородили горизонт и часть неба, заполнили все стальными и бетонными тушами жилые монстры, и мир обратился в два уровня пропастей – черные, непроглядные внизу и голубые вверху.

Купе нырнуло в сторону, обогнуло один угол дома, другой…

«Какая к черту разница, северная сторона или южная, – вдруг подумал Кидди. – Солнца ведь все равно не видно с этого уровня!»

Дождавшись конечных цифр в отчете навигатора, Кидди отключил автопилот и бросил купе вниз, с некоторым напряжением удерживая его в непосредственной близости от плоскости жилой громады. Заверещал зуммер неприемлемого управления, мелькнули серые диски парковок, заблестели стекла квартир и поручни прогулочных галерей. Вот и знакомая стена. Интересно будет узнать, каков теперь штраф за неправильную парковку?

Секунда – и дверь плавно уползла в сторону. Кидди выскочил на галерею, словно и не было внизу полусотни метров пропасти вплоть до первого уровня старомодных страховочных сеток, отмахнулся от жужжащих на уровне лица оставленных предусмотрительной репортерской братией объемных сканеров, замедлил шаги, унимая непонятную дрожь в пальцах, и положил ладонь на замок. Дверь распахнулась. Кидди шагнул внутрь, тут же отключил дверной зуммер, прошел в гостиную и увидел посередине комнаты свой чемодан.

– Привет, малыш! – заковырялся в кресле сутулый старик, похожий на его отца.

– Привет, папа, – сказал Кидди, протягивая руку, чтобы не дать прижаться к себе странному состарившемуся существу.

На экране все того же не изменившегося за восемь лет транслятора в ленте экстренных новостей сам же Кидди с опозданием в минуту перепрыгивал через поручни галереи, отмахивался от левитирующих сканеров и тут же сменялся раздосадованной физиономией комментатора.

Отец наткнулся на руку, осторожно вложил в ладонь сына сухие пальцы, прижал сверху другой рукой и уткнулся щекой в собственные костяшки.

– Я уже ел, поэтому угощаться не буду, – поспешил сообщить Кидди, осторожно похлопал отца по плечу и присел возле чемодана.

– А где твоя фуражка? – спросил отец, глядя, как Кидди быстро перебирает вещи. – Ты надолго? Ты возмужал, Кидди. Что это за компрессия? В каком ты теперь звании? Что у тебя за значки на петличках? Что мне отвечать журналистам? Какие у тебя планы, сынок? Почему ты так долго не прилетал?

– Ты здорово сдал, папа, – ответил Кидди, выуживая из чемодана легкий гражданский костюм и темные очки. – Отчего не сделаешь пластику? Я уж не говорю об обычном курсе омоложения.