Мякоть
…
Совсем другим было ощущение от езды на заднем сиденье. Отличалось и от управления машиной, и от езды рядом с водителем. За рулем – ты движешься по городу, рядом с водителем – тебя везут по городу, а вот на заднем сиденье – по городу перемещают твою раковину. Твой мирок.
– Мирок, – прошептал Рыбкин, посмотрел вперед и вздрогнул. Из зеркала на лобовом стекле автомобиля на него смотрели чужие глаза. То ли человеческие, то ли звериные. Они не выделялись ни размером, ничем, рыхлые веки выдавали немалый возраст смотрящего, но все это не имело никакого значения, потому что чужие глаза смотрели именно на Рыбкина и сейчас, в эту самую минуту видели в нем нечто такое, чего он не рассмотрел в самом себе еще и сам. И это не были глаза его водителя.
– Вам можно звонить, если что? – с трудом вытолкнул изо рта слова Рыбкин.
– Смотря что, – водитель протянул руку, поправил зеркало, сбросил с него видение, и Рыбкин увидел уже знакомый, вежливый и молодой взгляд аккуратиста в начищенных ботинках и без неприятных автомобильных привычек. – Если нужно куда-то отвезти, привезти – звоните. Не буду слишком далеко, посодействую. Я на Соколе живу. Не так уж далеко от Строгино. Олег.
– Да, Олег, – с облегчением выдохнул Рыбкин. – На Соколе – это близко.
– Голова, давление, сердце? – сдвинул брови водитель.
– Нет, – покачал головой Рыбкин. – Все в порядке. Просто устал. Легкое недомогание. Пройдет.
Водитель кивнул, улыбнулся и потянулся к приемнику. И сразу же мир успокоился. Мирок успокоился. Далекая страна проникла в салон автомобиля негромким свингом. Зашелестела, заныла, заскрипела гитара. Включилась губная гармошка.
«Клэптон, – подумал Рыбкин. – Не скупо, но ничего лишнего. То, что надо».
Мелькали тяжелые фуры, которых таксист обходил по крайней правой полосе, но после Профсоюзной стало свободнее, и Рыбкин, продолжая теребить в руке телефон с номером, на который не позвонить он не мог, но и одновременно не хотел звонить первым, даже задремал на мгновение, потому что в самолете заснуть так и не получилось, а слова песни, которую проговаривал немолодой уже музыкант, знал наизусть. И слова следующей песни знал наизусть. И следующей. Но когда впереди показалась развязка Новой Риги, Рыбкин словно очнулся, наклонился вперед и сказал, куда его везти.
Через пять минут он рассчитался с водителем, миновал припаркованные у высотки автомобили, вошел в подъезд, кивнул охраннику и поднялся к дверям квартиры. Еще через минуту Рыбкин понял, что его ключ не подходит к двери. Он проверил остальные ключи, они исправно крутились в замках, но главный ключ не подходил. Рыбкин позвонил в квартиру, хотя был уверен, что дома никого не должно было быть. И в самом деле, дверь ему никто не открыл. Затем позвонил жене. Она не ответила.
Рыбкин не стал перезванивать. Ольга не отвечала ему давно. Дома улыбалась, говорила иногда что-то необязывающее, но на звонки не отвечала, словно Рыбкина не существовало. Словно по квартире ходила его фотография. Юлька как-то сказала, что ее родители как кости в чашке, гремят, умудряясь стучаться только о стенки, не касаясь друг друга, и всегда выбрасывают пусто-пусто.
– Пусто-пусто – это в домино, – поправил тогда дочь Рыбкин, – в костях минимум – один-один.
– Пусто-пусто, – упрямо надула губы Юлька.
Интересно, обсуждала ли она это же с матерью? Вряд ли. Он бы знал. Когда это началось? Задолго до Сашки. Задолго.
А ведь тоска тоже может быть светлой.
Рыбкин вышел на улицу, присел на лавку у детской площадки, посмотрел на свои окна. Дома и в самом деле никого не было. Дверь не была закрыта изнутри. Просто его ключ не подходил.
Сейчас он бы закурил. Самое время было закурить. Вытащить из кармана пачку сигарет, выудить одну, подержать ее в пальцах, поймать фильтр губами, щелкнуть зажигалкой, от которой чуть-чуть, самую малость тянет бензином, затянуться и еще раз посмотреть на лоджию. Вроде бы и при деле, никому не надо объяснять, с чего это солидный мужчина в дорогом костюме и с сумкой околачивается с утра пораньше на детской площадке? Проблема была только в одном, Рыбкин никогда не курил. Даже в армии. Ольга, да, тянула иногда сигаретку, выходя на ту же лоджию. И не любила, когда кто-то смотрит, как она курит. Дочь не курила тоже.
Он набрал Юльку. Она ответила сразу.
– Проснулась уже?
– Ты что, папка? Да здесь уже час дня!
– Когда домой-то?
– Думаю, не раньше следующих выходных, – в голосе дочери, к радости Рыбкина, не чувствовалось раздражения. – Все-таки бумажки времени требуют. Но, если покупатель завтра залог внесет, да и с оформлением не будет проволочек, то, может, и раньше. Завтра к нотариусу. Сегодня с утра вещи почти все раздала, оставила только кушетку, чтобы спать. Обедала в кафешке. Собираюсь в кино. Но у меня все в порядке, не волнуйся. Деньги сразу положу на карточку, охрану агентство обеспечит. Город красивый, все хорошо. Хотя дышать здесь не очень приятно. Даже по сравнению с Москвой.
– Красноярск, – напомнил он.
– Красноярск, – согласилась она. – А если смотреть в окно – Черноярск. А скоро будет Белоярск. Снегом завалит. А потом – Грязноярск. Мы же были у деда зимой пару лет назад.
– Были, – хмыкнул Рыбкин. – Мельком… Награды не нашла?
– Нет, все перерыла, – вздохнула дочь. – Зачем они тебе? Боевых все равно не было. Разве только какая-нибудь муть к годовщинам спецслужб.
– Пришли номера медалей, – попросил Рыбкин.
– Хорошо, посмотрю в удостоверениях, – согласилась дочь. – Или подождешь, я же привезу их?
– Подожду, – согласился Рыбкин и пожаловался. – А я домой не могу попасть. Ключ не подходит.
– С мамкой не говорил? – поняла дочь. – Не помирились еще?
– Мы не ссорились, – постарался сделать бодрым голос Рыбкин.
– Так это, – в голосе Юльки послышалась досада. – Она звонила. Сказала, что замок сломался, пришлось заменить. Я думала, что она тебе сказала. Или ключ оставила. Может, у охранника?
– Может быть, и оставила, – улыбнулся Рыбкин, – где-нибудь. Если будет еще звонить, узнай, где взять ключ. И, кстати, поинтересуйся, где машина? Ее нет возле дома. Ты ведь оставляла ключи и документы?
– Да, – растерянно ответила Юлька. – Я узнаю. Ты не вешай нос там, пап.
– Никогда! – бодро ответил Рыбкин, нажал на отбой и снова посмотрел на лоджию. Нет, если бы ключ был у охранника, тот отдал бы…
Неужели сломанное отвалилось? Или узнала что? А если б и узнала, не все ли ей равно? Или просто захотела напакостить? По совокупности, так сказать? Вряд ли, на машине ездила в основном Юлька, не стала бы Ольга против дочери ничего делать. Однако домой все-таки хотелось попасть. Или хоть куда, где можно принять душ. Ломать дверь?
Рыбкин покачал головой. Отношения с Ольгой держались на такой тонкой нити, что усилия прикладывать к ним было нельзя. Никакие усилия. В последнюю пару месяцев она вроде успокоилась, даже улыбаться стала иногда, но затишье ведь могло случиться и перед бурей. Тем более что как раз в последние месяцы и появилась Сашка.
Саша.
Рыбкин посмотрел на часы. Как раз теперь она должна была уже проснуться и даже выйти из ванной. Почему он старался никогда не звонить ей первым? Не потому ли, что всегда боялся, что уже самим фактом собственного существования она делает ему одолжение? Что он недостоин ее. Что он имеет право только отзываться. Боже, Рыбкин, ты клинический идиот. Если бы даже было так. Нет…
Он нашел ее имя. Почему-то он был уверен, что она не ответит. Но все-таки нажал на вызов.
Сашка не ответила. Не взяла трубку.
Впервые она не взяла трубку.
Через час Рыбкин стоял у дверей ее квартиры и давил на звонок.
Глава вторая. Она
«My best girl packed up and leave me»[5]Rory Gallagher. «What in the world». 2001Их познакомил Борька. Точнее не познакомил, а где-то сразу после майских заскочил в кабинет к Рыбкину и, пришептывая, сообщил, что в парикмахерской напротив появился новый мастер. Мастер, очевидно, был женского пола, потому что Борька вытянул шею и изобразил ладонями нечто у себя на груди и на бедрах.
– Что ты забыл в парикмахерской? – постучал себя пальцем по голове Рыбкин. – Ты же под насадку стрижешься.
– А… – махнул рукой аккуратист Борька, приглаживая непослушный «бобрик», тут же поморщился, потер локоть, старательно улыбнулся. – Ерунда, Нинка села на укладку и ключи унесла от машины. Я там чужой человек, так что чуть не бегом, и вдруг вижу девушку точно в твоем вкусе!
– Тебе знаком мой вкус? – устало потер глаза Рыбкин, отодвинул ноутбук, нажал кнопку селектора. – Виктория Юрьевна! Отчеты по филиалам я посмотрел. Бориса Горохова без доклада ко мне больше не пускать.
– Хорошо, – отозвалась секретарь.
– Доклад докладу рознь, – хмыкнул Борька. – А вкус твой я все равно знаю. Да и ты мой. Мы наш вкус однажды уже реализовали на все сто. У тебя Ольга, у меня Нинка. Знаешь, смешно даже. Обе примерно один типаж. Но моя Нинка чуть повыше и чуть пошире в кости. Но тоже черненькая. Твоя Ольга – сам понимаешь. И, что характерно, мы-то с тобой с точностью до наоборот. Ты повыше, я пониже. Вот если бы мы махнулись женами, гармония бы восторжествовала. А вот среднеарифметическое точно нет.
– Борь, – поморщился Рыбкин. – Ты чего хочешь-то?
– Вот представь, – Борька почесал правый глаз. – Представь, что эта самая парикмахерша – просто копия Ольги. Я захожу, бросаю взгляд в мужской зал и думаю, а что там твоя половина делает? Что забыла в мужском зале парикмахерской Ольга Сергеевна Клинская? Какого черта она порхает с ножницами вокруг чужого мужика? Потом приглядываюсь и вижу, что девчонке, при всем почтении к твоей супруге, лет так на двадцать поменьше, но она ее копия! Один в один. Нет, ну понятно, что лицо конечно отличается, но стиль… Это что-то. Что бы ты сделал?
– Борька, – Рыбкин стал убирать бумаги в стол. – С чего ты решил, что похожесть на мою жену – признак соответствия моему вкусу?
– Как же? – удивился Борька. – Ты же сам мне рассказывал… Забыл? Ну, что твой тип женщины – невысокий рост, хорошо сложенная, черненькая, живое лицо с таким… налетом детства.
– Ты еще в педофилы меня запиши, – вздохнул Рыбкин.
– Какие педофилы? – не понял Борька. – Ты забыл, как я тебя с Ольгой познакомил?
– Во-первых, не ты, а твоя Нинка, – напомнил Рыбкин.
– Муж и жена одна… – развалился в кресле Борька. – Хотя ты сам был виноват. Затащил нас в кинотеатр на какую-то французскую муть. Точно тебе твой приятель киноман Кашин что-то такое наплел про это кино. Фильм про что-то такое на мосту. Там еще актер был – без слез не взглянешь, а у актрисы один глаз перевязан. Чуть ли не весь фильм, а я не люблю такое смотреть. Я вообще не люблю всяких гадостей. Забыл уж, в финале вроде бы она с двумя глазами была? Или нет? Помнишь?
– Помню, – буркнул Рыбкин.
Нет, долго обижаться на Борьку было невозможно. На него вообще нельзя было обижаться. Он был как погода.
– Ну вот, – обрадовался Борька. – А ты так уставился на экран, что не оторвать. Мы уж с Нинкой по молодости и пообжимались, это ж только начало девяностых было, и похрустели попкорном, а тебе все мимо. И тогда она сказала…
– И тогда Нинка сказала, – продолжил Рыбкин, – что у нее есть подруга, дальняя родственница, которая точная копия этой актрисы.
– А что, разве нет? – удивился Борька. – Точная копия. Ну, с нюансами, но все равно.
– Интересно, почему она не сказала, что это дочь моего шефа? – прищурился Рыбкин.
– А я откуда знаю? – развел руками Борька. – Может, чтобы я не позарился? Чего ты смеешься? Я тогда был очень даже. Да это неважно. Она тебя женила, понимаешь? Моя Нинка познакомила тебя с Клинской Ольгой, а значит – и женила. Это уже потом оказалось, что ваши отцы где-то даже знакомы… Слушай, это же было больше четверти века назад. Ты понимаешь? Больше четверти века назад. Вот ведь. Два старпера, блин.
– Два стартапера, – усмехнулся Рыбкин. – Или полтора. Потому что ты – проблесками. Ленивый слишком.
– Ты знаешь, – Борька снова почесал глаз. – Черт. Ячмень, что ли садится? Когда ячмень садится, я всегда Нинку прошу плюнуть в глаз. Вот ведь не верю ни во что такое, а помогает. Да точно помогает! А она сейчас в отъезде. Медуз не любит, а весной их вроде бы почти нет там.
– Подожди, – не понял Рыбкин. – А как же парикмахерская?
– Это вчера было, – отмахнулся Борька. – Просто увидел тут в коридоре Лидочку, как она бедрами – туда-сюда, ходит, как по подиуму… Клинского нет, для кого старается, непонятно… Да, увидел, и что-то вспомнил. А Нинка вчера же в ночь – туту. Шереметьево. С пацанами на майские. Знаешь, я приехал домой, тоска такая. Ну и не рукоблудства ради, а для эстетического впечатления залез на порночаты. Пощелкал, посмотрел, что там нынче в моде. Ну, знаешь, кое-что есть, конечно. Хотя пирсинга и татуировок многовато, как на мой взгляд. Но дело не в этом. Через полчаса я обнаружил, что смотрю, как обычная такая деваха, ну вроде моей Нинки, помоложе, конечно, раза в два, собирает мебель.
– На порночате? – уточнил Рыбкин.
– Да зуб даю, – щелкнул пальцами Борька. – Ну, скручивает что-то такое из Икеи, наверное. Что-то простое. То ли тумбочку, то ли табуретку, не суть важно. И вот я сижу, смотрю на нее и вдруг понимаю, что это самое возбуждающее из того, что я видел. Что это – то самое, что нужно. Соль земли. Вытяжка женьшеня. Амброзия. Не та, конечно, от которой у моей Нинки аллергия. Она же ростовская. Это все неважно. Главное – это то, что я упустил. Ты не поверишь. Она ее одетая собирала. Ну, в трениках каких-то. А я сидел с разинутым ртом. Просто зафанател.
– Зарегистрировался, стал подбрасывать монету? – улыбнулся Рыбкин.
– Какое там? – засмеялся Борька. – Никакой регистрации. Посмотрел, вышел, удалил историю просмотров. Или ты Нинку мою не знаешь? Себе дороже. Вот все думаю про эту парикмахершу. Нет. Ты только представь. Ты с ней знакомишься и отправляешься куда-нибудь в ресторан. Ей главное – надеть черные очки. Ну, точно никто не отличит от Ольги Сергеевны. Зато представляешь, все будут думать, что ты с женой, даже станут подходить, отвешивать твоей девочке комплименты – Оля. Ты так прекрасно выглядишь. Ольга Сергеевна. Респект вашему косметологу.
– И ты думаешь, что девочке приятно будет все это выслушивать? – прищурился Рыбкин. – К тому же, кто тебе сказал, что Ольга Сергеевна плохо выглядит?
– Она выглядит прекрасно! – отчеканил Борька и, наклонившись к столу, прошипел. – А вот ты – хреново.
– То есть? – спросил Рыбкин, раздумывая, стоит ли ему появляться в этой парикмахерской.
– Ты знаешь, чем моя Нинка занимается? – спросил Борька.
– Собаками, – ответил Рыбкин. – Конечно, если ничего не изменилось.
– Именно! – вздохнул Борька. – Приют у нее. И раньше был приют, и теперь. Знаешь, с одной стороны хобби там, привычка, да и базовое покоя не дает, она же ветеринар по первому. В прошлом году летала в Германию к дочери, то се, поинтересовалась, там с этим делом все не так.
– С каким делом? – не понял Рыбкин.
– С собаками, – объяснил Борька. – Просто так не возьмешь. Еще поискать надо. В приютах – очередь. Те, что у нас на помойке роются, там влет уходят. Нет, ну понятно, везде по-разному. Но в основном – вот так. С другой стороны, там и с детскими домами все не как у нас. Нас погубили просторы, Рыбкин. Всегда есть, где нагадить. Мы не ценим землю. А там, если мусор выбросишь, обязательно в кого-нибудь попадешь. Ясно?
– У тебя каша в голове, Борька, – сказал Рыбкин.
– Какая каша? – не понял Борька, полез пятерней в короткие вихры, потом усмехнулся, погрозил Рыбкину пальцем. – Каша, значит?
– Вот только честно, – потянулся Рыбкин. – Чего ты хочешь? Парикмахерская, порночаты, собачий приют. Просторы. Чего тебе надо?
– Ну, вообще-то как всегда, – вздохнул Борька. – Нинку в хорошем настроении, как бы мы ни цапались, она ж единственная, с кем у меня сбоев не бывает. Бутылочку виски. Погрызть чего-нибудь. Футбол… Не, футбол нахер. Не хочу. Не тот он стал. Или я стал не тот. Посидеть, поговорить…
– А от меня? – спросил Рыбкин.
– Понимаешь? – Борька задумался. – Дело в том, что у тебя глаза, как у тех собак в Нинкином приюте. Ну, понятное дело, там они не голодают, да и сидят не в клетках, вольеры у них. Это ж серьезное хозяйство, Нинка кстати, стала принимать зверье на передержку, ну, хозяева уехали куда-то, скажем, а питомца – к ней. Ну и за отдельную плату – вебкамера. Лежишь так где-нибудь на Канарах, заходишь в интернет и смотришь, как твой Барсик или какой-нибудь Лорд ждет тебя сытый и довольный в вольере класса люкс. Яйца свои вылизывает.
– Ты смотри, чтобы у тебя дома вебкамеры не оказалось, – покачал головой Рыбкин. – А то вдруг твоя Нинка наблюдает, как ты свои яйца вылизываешь?
– Растяжка у меня уже не та, – отмахнулся Борька. – Не достану. Ты не съезжай с темы. Дело же не в еде. Дело в отношении. Понятно, что Нинка там не одна, на ней общее руководство, но она всегда говорит, что это как в детском доме. Нельзя ласкать. Прирастают. Не успеешь оглянуться, а они уже часть тебя. Те же собаки. Смотрят, за ними ли ты пришел или просто так. И у тебя как раз такие глаза.
– У меня жена, дочь и все хорошо, – наклонился, чтобы сообщить это Борьке, Рыбкин.
– Я знаю, – сделал строгим лицо Борька и тут же зачастил. – Ольга Сергеевна Клинская, дочка нашего общего шефа, дай бог здоровья Сергею Сергеевичу, его жене Фаине Борисовне, его второй дочери – Галине, да устроится ее судьба, пора ребенка рожать, пора. Его прочим близким и дальним, включая мою благоверную, которая приходится твоему тестю, дорогой, троюродной племянницей. Или ты забыл? Мы родственники, Рыбкин. Если случится какая пандемия, и вы все перемрете, то я смогу стать твоим наследником. Ты представляешь?
– Если я перемру, мне уже будет все равно, – сообщил Рыбкин.
– Дочь у тебя красивая, – задумался Борька. – И не копия матери, и на тебя вроде бы не очень похожа, хотя есть что-то, есть. Красивая. Если бы не Нинка, да не эти двадцать лет разницы…
– Больше, – усмехнулся Рыбкин.
– Да, – поморщился Борька. – Больше…
– У тебя тоже дочь красивая, – заметил Рыбкин. – Только причем тут мы? Горохов, пора уже включать защиту от дурака.
– Зачем? – спросил Борька. – Чтобы сдохнуть в покое и благолепии? Что молчишь? Ну, молчи… Так я к чему это все. Ну, в смысле Икеи, порночатов, собачьего питомника, парикмахерской. Забудь, что я тебе тут наплел. Не врал, но забудь. Удивить тебя просто хотел. Зацепить. Не знал как, поэтому гнал тут… Она другая.
– Другая? – не понял Рыбкин.
– Парикмахерша новая, – объяснил Борька. – Ну, новый мастер. Ничем она не похожа на твою Ольгу. Полная противоположность.
– Высокая, толстая, блондинка, глупая и… – стал загибать пальцы Рыбкин.
– И добрая, – вдруг добавил Борька. – Да. И добрая. Полная противоположность. Только не высокая, а обычная. Не толстая, а обычная. И на дуру не похожа. И не блондинка, а что-то неопределенное. Крашеная. Да, виски другого цвета. Цветная такая. Как актриса из этого дурацкого фильма, где память стирали… Как его? Кашин бы твой сразу вспомнил…
– Борька, – остановил приятеля Рыбкин. – Из хорошего фильма. Но это неважно. Хватит фильмов. Чего ты хочешь?
– Она тебя задушит, – сказал Борька. – Тебе нужна добрая. И я ее нашел. А?
– Кто меня задушит? – не понял Рыбкин.
– Ольга Сергеевна, – пожал плечами Борька. – Твоя благоверная.
– Задушит? – удивился Рыбкин.
– Именно так, – кивнул Борька. – Думаешь, петлю накинет и рот камнями забьет? Нет, дорогой. Просто лишит воздуха.
– Это еще как? – заинтересовался Рыбкин.
– Да легко, – хмыкнул Борька. – Потому что ты не можешь без воздуха. А женщина и есть воздух. Батарейка. А если ее нет, то нет воздуха. И батарейки нет.
– Борька, – погрозил ему пальцем Рыбкин. – Шел бы ты… на порночат. У меня все в порядке.
– А чего ж тогда не дышишь-то? – прищурился Борька. – Думаешь, я не вижу? Давно хотел сказать, да все как-то. Ты ж уже лет десять на берегу жабрами хлопаешь.
– Ты выпил, что ли? – не понял Рыбкин.
– Да, опрокинул наперсточек, – постучал по грудному карману Борька. – Ну, или фляжечку. Для храбрости. Я к тебе по-дружески, Рыбкин. Хотя, мы ж вроде приятели? Друзей-то у тебя нет?
– Есть, – сказал Рыбкин. – Вовка Кашин… Дочь…
– Вот, – скривился Борька. – Вовка Кашин. Дочь. А что Ольгу-то не назвал? Я бы с Нинки начал отсчет. Хотя, друзей тоже не так уж. Я не договорил про парикмахершу. Я ж глаз от нее не мог оторвать.
– Что в ней особенного? – спросил Рыбкин.
– Не знаю, – задумался Борька. – В ней все особенное. Знаешь, почему я очнулся и ушел оттуда? Отплывать стал. От берега, на котором Нинка, хотя – что там. Она в соседнем зале сидела. Там счастье, Рыбкин. На том берегу, к которому я не поплыл, – счастье. Спасательный круг. Может быть, для тебя. Черт!
Борька снова ожесточенно стал тереть глаз.
– Хочешь, я тебе плюну? – спросил Рыбкин.
– Не стоит, – отмахнулся Борька. – Я уж лучше в аптеку… Только ты имей в виду. Она как жар-птица. Сегодня есть, а завтра нет.
…
Ты сентиментален, – укорял себя Рыбкин, когда через неделю все-таки отправился посмотреть на нового мастера, благо и время пришло привести в порядок голову. Тем более что та же Виктория Юрьевна и об этом не забывала напоминать начальнику – «Неприлично, господин директор, иметь такую шевелюру, когда все ваши ровесники на голову или лысенькие уже, или реденькие». Борька, как в душе считал Рыбкин, несмотря на вечно растрепанную прическу, был на голову «реденький», но тут он угадал.
Хотя и это Рыбкин понял не сразу.
Девушка стояла спиной, говорила с кем-то по телефону, и Рыбкин, который почему-то все еще ждал похожести на собственную жену, замер на пороге мужского зала с таким лицом, словно и в самом деле обнаружил Ольгу Сергеевну Клинскую за столь непрезентабельным занятием.
И тут она обернулась.
И тут Сашка обернулась.
Имя появилось потом, когда Рыбкин узнал, что ее зовут Саша или, как она сама попросила ее называть – Сашка, но вспоминал он этот момент уже с ее именем.
Она ничем не напоминала Ольгу.
И в ней не было ничего особенного.
То есть, вообще ничего.
Абсолютно.
Рыбкин даже вспомнил очередные воздыхания Антона – его водителя, который любил «поговорить за баб» и время от времени начинал заливаться славословием в адрес той или иной новой знакомой, величая ее в превосходных тонах, бормоча то об умопомрачительной фигуре, то о каком-то особенном запахе, об удивительном голосе, об еще каких-то достоинствах, пока Рыбкин однажды не выдержал, не сел в лифт и не доехал до двенадцатого этажа высотки, где в буфете образовалась «вторая Эммануэль Беар в ее лучшие годы», или даже первая, потому как оригиналу до этой красавицы семь верст и все равно не доберешься. Буфетчица оказалась обычной полноватой девицей в замасленном фартуке с глазами, перегруженными косметикой, и отзвуками вчерашней тоски и во взгляде, и в выхлопе. Она курила и сплевывала в пустое ведерко из-под майонеза. Эммануэль Беар могла спать спокойно. Рыбкин купил что-то, вернулся к лифту и подумал, что это просто другая вселенная, и нечего в нее влетать даже в виде случайной кометы. Главное, что Антону в ней хорошо. Так и эта парикмахерша. Может быть, Борька вовсе и не ее имел в виду?
Он обернулся, пытаясь рассмотреть остальных мастеров, мало ли, может, Борька говорил о ком-то другом, но никого больше не увидел.
Никого больше не было.
Нет, все кресла были заняты. За каждым кто-то работал. Но их не было. Была только она.
Рыбкин даже тряхнул головой.
Нет, была только она.
Потом он ее еще рассмотрит.
Вблизи и издали.
В упор и под разными углами.
В общем и в немыслимых подробностях.
Узнает ее вкус, запах, скорость, траекторию и даже рисунок ее посадочных огней, как обязательно пошутил бы Борька, который в юности пытался поступить в Егорьевское училище вертолетчиков, чтобы не идти в армию.
Но тогда он смотрел только на ее лицо, хотя ощущением живой, невозможно живой плоти дышала каждая линия ее тела даже сквозь шелк униформы. Глаза у нового мастера были распахнуты неприлично широко. Так широко, что не только позволяли ей смотреть на Рыбкина, но и позволяли кое-что видеть в ее глазах. Или опять же создавали такое впечатление. Сашка была именно такой, какой и должна была быть, чтобы зацепить Рыбкина. И она зацепила его. Если кто-то на небесах увлекался рыбалкой, наживку он насадил на крючок безошибочную.
– Вы записывались? – спросила она у Рыбкина, и он понял, что и ее голос тоже именно тот.
– Александра Морозова? – прочитал Рыбкин имя на бейджике.
– Приятно общаться с грамотным человеком, – улыбнулась она. – Я так поняла, что не записывались? Присаживайтесь. У меня здесь пока что немного постоянных клиентов.
