Достояние павших

– И все? – поднял брови Дойтен. – Ты сейчас мне о храме своем рассказываешь или о совести?

– Кстати! – оживился Лэн. – Совесть. Хорошее слово. Вроде и маленькое, не повернешься, а весь мой храм в нем может уместиться. Ты давай-давай, двигай ко мне кубок. Мне, чтобы в разнос пойти, нужны четыре таких бутыли. А с одной я только разговорчивее стану. Ноги и руки у меня, может, и короткие, а емкость не хуже твоей. Так чего ты хочешь узнать? Не за совестью же ты сюда приехал?

– Расскажи мне о том, как убили нюхача, – попросил Дойтен. – То, в чем ты уверен, о чем думаешь, что видел.

– Видел я мало, – вытер губы, опрокинув еще один кубок, Лэн. – Существо это мертвое уже почти остывшее, да и все. Клинок торопливой ковки, хотя и мастерского замеса видел. Кровь. Морду звериную с рваными губами и языком. Ну, и клинок вытащил тоже я. Надо же было к ране присмотреться!

– И что ты увидел? – наклонился к столу Дойтен.

– Все что нужно, все и увидел, – негромко, косясь на дверь за спиной Дойтена, отчеканил Лэн. – И доложил Байрелу. Этой белокурой суке с голубыми глазами из Тэра тоже доложил, потому как все равно бы вызнала. Но тот, кто это сделал, ошибок не совершает. Другой вопрос, что знатока вроде меня в городе еще поискать, но то, что я на месте оказался, это не ошибка, это, наверное, случайность. В ране было два меча. С хорошей лампой это и сейчас можно рассмотреть, достаточно спуститься в подвал Райди. Рана одна, но у каждого клинка свой разрез. У каждого разреза свои лепестки. Пусть и между ними всего ничего. Тот клинок, что поуже нанес первый удар. Под ребра и чуть вверх. Мастерский удар, я слюну сглотнул от зависти, когда его распознал. Умеючи можно так насадить могучего воина, что он за тобой как привязанный пойдет. Сипеть будет, собственные щеки грызть, язык, а и слова произнести не сможет, потому как острие твоего клинка возле самого сердца будет чувствовать.

– И далеко ли он так прошел? – спросил Дойтен.

– Не знаю, – пожал плечами Лэн. – Может десять шагов, а может – и больше. До двора, во всяком случае, добрался. Тут вот что важно, от такого удара крови-то много не случится. Я тебе больше скажу, усмиритель. Тут и силы особой не надо. Если хороший клинок, да есть навык, все может сладиться. Да и сладилось, как ты видишь. Если бы не я, так бы и осталось в ваших отчетах – нюхач преследовал кого-то, тот добрался до тайника, выхватил меч, проткнул врага и бежал.

– А было не так? – прошептал Дойтен.

– Не так, – кивнул Лэн. – Конечно, можно представить, что их было двое, но чует мое сердце, что мечник был один. Он, думаю, ткнул нюхача еще в трактире. В темноте. За той дверью, за которой его нашли. Вывел его во двор, довел до своего тайника, вытащил оттуда второй клинок и, всадил его в рану, одновременно вытаскивая первый. Но чуть под другим углом. Оттого он и вышел через спину. Или он так захотел, чтобы клинок вышел через спину. Чтобы даже мысли об его умении ни у кого не возникло. Но сразу скажу, что о коридоре, о прогулке этой короткой на острие меча, тебе говорю первому. Я до этого не сразу додумался. Просто все никак не мог представить. А как додумался, то представил, как будто рядом стоял.

– Увидел, как этот нюхач стоял и грыз свои губы? – спросил Дойтен.

– Он умирал, – вздохнул Лэн. – Или понимал, что умирает. И умер тут во дворе. Потому что убийца его, думаю, чуть поддал первым клинком, добрался до сердца, и втыкал второй меч уже в мертвого. Пусть даже нюхач еще и не успел упасть. Ну, а дальше понятно. Спрятал наш умелец хороший меч в тайник, откуда достал плохонький. Спрятал, чтобы потом забрать. И забрал, конечно. Проверить надо, там кровь должна быть. Вряд ли успел лезвие сразу протереть. А меч надо было оставить. Хоть какой. Чтобы не искали мечника. Человека с мечом. С тем, узким. Думаю, он дорожит им. Очень дорожит. Хотя, странное это дело – два меча под рукой. Я бы подумал об этом тоже… Но страннее еще одно – то, что он в такой запарке мог думать о чем-то и решения принимать! Другой бы сразу наутек пустился…

– И кто же этот мечник? – спросил Дойтен.

– Кто-то вроде меня, – снова закинул порцию кушанья в рот Лэн. – Или ребенок. Подросток. Думаю, что подросток, потому как других коротышек в Дрохайте нет, а я этого нюхача точно не убивал. Но если это подросток, а не ужасный воин, что умудряется фехтовать, стоя на коленях, да еще и подранков за собой так водить, то надо признать, что большое будущее у такого мальца.

– Подожди, – оторопел Дойтен. – Ты ведь не шутишь? Хочешь сказать, все это мальчишка проделал? Не может быть. Я могу предположить, что можно натаскать мальчишку с трех до десяти-двенадцати лет уверенно управляться с клинком, мастера из него можно сделать, но одно дело перед наставником гонор являть, другое – в бою действовать… Тут же нужны железная рука и стальное сердце!

– Или детская бесшабашность, – хмыкнул Лэн. – Испуг или паника тоже сгодятся. Хотя, железная рука и не помешала бы. Тут ведь как… Взрослому человеку некоторые забавы и в голову не придут, а дети… Вон, я слышал, что, когда Байрел девчонку эту приютил, она с соляной барки слезла и голодная, и в рванье всяком, всего и было, что грязная циновка за плечами, чтобы не на земле спать, ее нынешние напарники решили ее испытать. Опрокинули в зале стол и поставили ее к столешнице, мол, будем кидать ножи вокруг тебя, а ты должна стоять, чтобы мы проверили, какая ты смелая.

– И она встала? – удивился Дойтен.

– Говорят, что встала, – посерьезнел Лэн. – Побледнела из рыжей в серую, но встала. Правда, деревянную крышку от кадушки взяла, сказала им, что не верит в их умение.

– И что же дальше? – спросил Дойтен.

– Да ничего, – снова подвинул кубок Дойтену Лэн. – Все четверо успели по разу бросить ножи. И все четыре она поймала в эту деревяшку. Уж не знаю, все ли они в нее летели, но поймала. А уж там появился старший сын Байрела и задал озорникам жару. Хороший парень, кстати, у Сничты получился. Младший-то тоже ничего, но похуже.

– И снова подожди, – поморщился Дойтен. – Ты хочешь сказать, что мальчишки бросали ножи в Дору?

– Сам не видел, но так сказывают, – пожал плечами Лэн. – Да тому уж месяца два, сдружились они вроде уже. Дети – народец жестокий, но вот чтобы так… А она молодец. Не сплоховала.

– И что же? – спросил Дойтен. – Думаешь, что с нюхачом это сделал кто-то из них?

– Не знаю, – понизил голос Лэн. – Но я бы поинтересовался самым старшим из них. Ты его сразу узнаешь. У него волос черный, что деготь. Его Раном зовут. Там двое черных, так вот он повыше. Во всяком случае, он был заводилой. Только зачем тебе это? Ты сам-то на чьей стороне? Неужели не понимаешь, что этот нюхач с мешком лишь часть охоты? Смотри, накликаешь беду на отчаянную голову. Если что, я не о твоей голове говорю, а о голове этого смельчака. И вот что я еще добавлю, приятель. То снадобье, что у нюхача было в склянке в кулаке, оно не в каморке какого-то травника намешано. Уж поверь мне, такие сонные средства я когда-то только из главного храма Тэра получал. По-другому тяжкую рану и не излечишь. Только погрузить в сон. И лучше – на неделю. А там уж смотри, чтобы твой подопечный на спине не лежал, да правильно травы применяй, и все будет в порядке. Так вот – признаюсь, я храмовников не очень жалую, хотя вроде и сам из них, да и ты вроде каким-то боком. Храмовники от Храма Присутствия самые… скользкие. Кому бы они ни служили. Если это их дело, этот нюхач не один должен быть. Они по одному не ходят. Толпой давят. И знаешь, когда целое войско или его немалая часть идет давить одного человека, что-то не очень мне хочется присоединяться к такому походу.

– Ты уж не путай разбирательство с охотой, – заметил Дойтен. – Сам должен понимать, пока истина во мраке, дело можно вывернуть и так, и эдак. А что, если этот сорванец – маленькое зло, которое может вырасти в большое?

– А ты что же – провидец? – удивился Лэн. – Готов сортировать несмышленышей по шалостям? Или сам в детские годы только в белом по улицам ходил? Старикам ноги омывал, детишкам карамель в котле заваривал? В покое надо оставить этого мальчишку. Кто бы он ни был. В городе ведь мальцов хватает. И тот, кто это сделал, и без нас такого испытал, что врагу не пожелаешь.

– С чего ты взял? – спросил Дойтен.

– Продуманный очень, – объяснил Лэн. – Такие истории не от большого ума лепятся, а от большого опыта. А большой опыт приходит от долгих лет или от больших горестей. По другому не бывает. Долгих лет у него быть не могло, так что – думай сам. Хотя есть и еще один случай…

– Это еще какой? – не понял Дойтен.

– Удача, – крякнул Лэн. – Изменчивая баба, но иногда так присосется, что дух захватывает. И об этом тоже думай.

– По другому не бывает, – бормотал на следующий день Дойтен себе под нос, стоя на северном берегу Дрохайта между двух приземистых черных башен, на том самом месте, где был найден труп незнакомца с мешком. Впрочем, ни трупа, ни мешка, ни лодочника, который об этом самом трупе сообщил, разыскать так и не удалось. Даже пятен крови не было на скользких камнях. И теперь, разглядывая черную водную гладь и то и дело скашивая взгляд на крохотный островок скорняков, где торчала и каменная халупа Лэна, которая, видно, служила и часовней чудного храма, Дойтен думал, что, может быть, и в самом деле не стоит так уж стараться отыскать этого удачливого воина? Или он был не удачливым, а старательным? Трудно укрыться от кропотливого следствия, ведь тот же Мадр нашел и затертые капли крови на полу перед дверью внутри трактира, и второй тайник там же, за дверной рамой, где вполне мог быть спрятан первый меч, если он был, и потеки крови в тайнике под лестницей. Защитник не поленился еще раз сходить в подвал к Райди и снова осмотреть нюхача, но ничего больше не нашел. Рана и в самом деле оказалась непростой, но на теле существа не нашлось никаких других отметин, на одежде меток. Кинжал был прихвачен шнуром и вряд ли покидал ножны в последние несколько дней. Все, что хотелось узнать храмовым старателям, осталось в зверином носу нюхача. Особенно, если Казур не солгал судье, и нюхач действительно обнюхивал каждого. Понять бы еще, нюхал он только ребятню из трактирных служек или всех, кто приходил в заведение Байрела? Вроде бы не всегда усаживался сразу в угол, иногда бродил между столами. Пока однажды не шагнул вслед за кем-то в полумрак коридора, ведущего к нужнику и выходу во двор, и не получил удар тонким клинком под сердце. Или маленький мастер фехтования ждал там в засаде, когда переполнит опасного едока малая или большая нужда?

С утра пораньше, не дав Дойтену выспаться, Клокс потащил усмирителя через кухню в закуток, где лежали в корзинах и мешках овощи и висели сушеные травы. В трактире было еще пусто, на кухне гремели котлами трое широкоплечих поваров-сноков, но восхитительные запахи еще только начинали пробуждаться. Дойтен посмотрел на дверь, ведущую во двор, согласился про себя, что пройти незаметно через кухню нельзя, да и найденные пятна крови у другой двери вовсе исключали такую возможность, и вслед за Клоксом шагнул в кладовую. Там их уже ждали. На мешках сидели четверо заспанных мальчишек и Дора. У входа стояли оба сына Байрела. Для Клокса и Дойтена была приготовлена скамья. Откуда-то сверху падали лучи света, что подсказало Дойтену, что высоко над дверями окна все же выходили во двор, хотя со двора стены показались ему глухими. Но света этого было мало, поэтому на полу стояли три коптящие лампы, и из-за их тусклого помаргивания предстоящий разговор напоминал тайный совет.

– Холодно, – поежился младший сын Байрела – чернявый Типур. – Здесь не топят, достаточно тепла с кухни, чтобы овощи не померзли. Но так-то не медом намазано. К тому же через час уже трактир открывается, лучше побыстрее закончить. И так подняли работников раньше времени.

– Ничего-ничего, – крякнул Клокс, присаживаясь напротив пятерки. – Долго говорить не о чем. И чтоб еще быстрее обернуться, я попрошу, чтобы Тусус сам представил всех, кто сидит передо мной. А я посмотрю на них.

Дойтен бросил быстрый взгляд на старшего сына Байрела. Клокс сказал, что он похож на своего отца. Самого Байрела Дойтен успел рассмотреть лишь мельком, тот с утра стоял в дверях трактира в распахнутом овчинном, подбитом черным бархатом роскошном полушубке и сыпал проклятьями в адрес каких-то рыбаков, растянувших сети поперек одной из улиц, поминал лентяев, не вытащивших лодки из воды, которые еще день и придется вырубать изо льда. Сокрушался, что через неделю придут первые купцы, а у него «еще нечего не готово, как бы Фуар ни уверял, что все в порядке», а Дойтен пытался рассмотреть его лицо. Лицо всегда говорило о многом. И вот теперь, сличая его лик с лицом Тусуса, Дойтен понимал, что старший сын напоминал своего отца только упрямством и уверенностью во взгляде. Черты его были материнскими, пусть и как будто резкими и грубыми. А вот младший сын копией отца как раз и являлся, пусть и линии его казались вырезанными тонким резцом. Вот только уверенности во взгляде у него не было. Лишь раздражение и тоска, которыми он обливал Дору. Девчонка же словно ничего не замечала. Рассматривала обгрызенные ногти, время от времени почесывалась или ковыряла в конопатом носу, скатывая добытое в комочки и отщелкивая их под ноги Клоксу.

– Хорошо, – кивнул Тусус, который, как уже знал Дойтен, попросился у Клокса в храмовые старатели. – О каждом, значит, о каждом. Если скажу что не так, поправляйте сразу. С прошлой зимы у нас двое. Драхт и Мичан. Мичан, – под взглядом Тусуса сдвинул брови румяный толстячок лет десяти, – жил с отцом на Кривой улице. Тут недалеко. Родился и вырос в Дрохайте. Мать умерла при родах. А отец утонул прошлой зимой. Ушел под лед, никого из рыбаков рядом не оказалось. И вот, теперь его сын работает в трактире. Как видите, не похудел за полгода.

– Да уже больше, чем полгода, прошло, – заметил Клокс. – Как тебе в трактире?

– Все хорошо, спасибо господину бургомистру, – с готовностью вскочил Мичан.

– Трактирщик тебя приютил, – поправил мальчишку Тусус. – Сиди, нечего дергаться. Не в зале. А отца или называй по имени, или благодари трактирщика. Бургомистром он становится, когда из трактира выходит.

– Ладно-ладно, – успокоил побледневшего Мичана Клокс. – Бургомистр – он даже в нужнике бургомистр.

– Кем будешь, когда вырастешь? – спросил Дойтен.

– Рыбаком! – неуверенно пролепетал толстяк.

– А я буду охотником, – буркнул худой и светловолосый паренек по виду старше Мичана где-то на год. – Моя мать была охотницей. Хоть до зверя и труднее добраться, чем до рыбы.

– Драхт, – кивнул Тусус. – Мать напоролась в начале весны на том берегу на медведя-шатуна. Пока его убили, ее он успел разорвать. Мой отец оплатил ее долги, взял парня работать в зале. Если не будет дураком, может стать поваром. Задатки у него есть.

– Охотником, – стиснул губы мальчишка.

– Да хоть старшиной, – подал голос Типур, заставив Драхта засверкать глазами.

– Казур, – представил чернявого остроносого паренька Тусус, отчего мальчишка тут же расплылся в осторожной улыбке. – В конце весны пытался наниматься в поселке к угольщику. Сам вроде бы из Амхайна. Мать с сестрами погибла на ягодных сборах на окраине Бейнского леса. Отец умер от шахтной болезни. Из съемного дома парня выгнали хозяева. Да еще и жизни не давали из-за какого-то долга. Так во всяком случае он рассказывает. Мальчишка хотел добраться до Цветочного залива, искупаться в море, рассчитывал пересидеть годик здесь или в окрестностях, подработать, но не рассчитал силы. Свалился от недоедания. У угольщика мы его и забрали. С ожогами. В яму угольную он упал, хотя и шустрый. Оклемался, как видите.

– Мы тут все шустрые, – скорчил гримасу черноволосый переросток, которому явно было уже лет двенадцать. – Или жалуются едоки?

– Нет пока, – позволил себе улыбнуться Тусус. – Это Ран. Откуда-то из Кэчи. От работы не бегает, обмана не терпит, слабость презирает. Говорит, что сын колдуна, но толку-то от его колдовства здесь? Шел в Приют Окаянных, или отец послал, или еще как узнал, что там сирот принимают, но вернулся в Дрохайт.

– На время, – процедил сквозь зубы Ран и с презрением окинул взглядом Дойтена и Клокса.