Когда не поздно простить

– Пойду! – выкрикнула Римма.

Она вдруг поняла, что Любка боится ее.

Ну и пусть боится. Дура. Поверила этому идиоту. Дом он построит. Как бы не так. Небось, уже задумал что-то пакостное. Как все они задумывают.

– Но ты зря так, Римма, – робко сказала Любка. – Он и вправду изменился. Если бы ты его послушала…

– Не хочу я его слушать, – отрезала Римма. – Не верю я твоему Вовчику, и тебе верить не советую. Он тебе голову дурит, а ты уши развесила.

– Да не верю я… – пробормотала Любка.

Римме на миг стало ее жалко. Чего накинулась? Бедная девка мучается, а она – кричать. Все Валера виноват! Довел до чего гад. Лучшую подругу чуть не растерзала. Хотя – и подругу надо поучить. Уж больно слаба на уговоры. Только пошепчут на ушко – и поплыла вся. Делай с ней, что хочешь. А потом – крики и слезы.

– И не верь, – гоня жалость, сурово приказала Римма. – Если ты его снова простишь, я на тебя обижусь. И помогать не буду. Слышишь?

– Слышу, – отозвалась Любка.

– Держись твердо. Решила бросить – бросай.

Римма улыбнулась, погладила Любку по голове.

– Да ты таких Вовчиков сто найдешь! На чёрта тебе этот алкаш?

Любка глянула Римме в глаза – отстраненно.

– Там скользко, – сказала она. – Иди осторожно.

– Я знаю, – ответила Римма. – Я всегда осторожна.

Расстались хорошо. Прошлись еще по Михалычу: тоже, старый козел, хорош. Как так, лезет со своими лапами, ласковый – оторви да брось. А как до дела доходит, начинает из себя инвалида строить, про болячки свои ныть. Хорошо хоть соли успел наколоть, прежде чем удрать. А мог бы и раньше психануть. Коз-зел.

Любке еще предстояло на соли убиваться. Но у нее хоть операторы – мужики нормальные. Оба с понятием и не задохлики какие. Хотя и Любке хватит. До ночи провозятся.

– Там два ведра почти полных, – наказывала Римма, одеваясь. – Фильтр не сработался, но ты посмотри…

– Ага, – кивала Любка, – хорошо.

И посматривала на Римму нетерпеливо.

Римме показалось, что та рада была, наконец, ее выпроводить. Ну, понятно. Получила за Вовчика, вот и дуется. А как ты думала? Молчать буду? После того, как ты сто раз тут ревела, жаловалась и клялась мне: никогда-никогда? Если ты забыла, то я помню. И тебе, дуре, не дам забыть. Потом же еще и благодарить будешь.

В норковой шубе, в норковой же круглой шапке, в дорогих замшевых сапогах Римма смотрелась очень внушительно. Любка, несмотря что подруга, взирала с завистью. Другие пережить не могли. А Римма себя не стесняла. Она получала тут чепуху, даже не снимала с карточки. Зато получал муж – и в этом была ее сила.

– Валеру не будешь ждать? – спросила с улыбкой Любка.

Знала, что не будет, но улыбкой давала понять, что ничего страшного не произошло, перемелется.

Римма нахмурилась в ответ – не тянуло ее улыбаться. И из-за Валеры, и Любка неожиданно расстроила со своим Вовчиком. Как предала, что ли. Еще одна.

– Сам дорогу знает, – сухо ответила она.

Любка кивнула.

– Ну да.

Римма хотела выйти через заднюю дверь, ту, что была возле кабинета начальника. Но решила выходить через переднюю – пусть видит. Спустилась вниз, прошла мимо дежурки – и вдоль котлов устремилась к двери. Знала, что Костик увидит ее и доложит Валере. Она не ждала, что Валера побежит следом. Не в его привычках. Но пусть знает, что она уходит, не дожидаясь его. Это четкое послание, и он прочтет его верно.

И сделает выводы.

Пусть только не сделает!

Открыв дверь и пропищав напоследок зуммером, Римма вышла в ночь.

Одна.

Редко ей приходилось возвращаться с работы одной. По пальцам можно пересчитать. А вот так, зимой, ночью – никогда. Но просить же не будешь: проводи. Какое! Это после случившегося? Щас.

И Римма смело двинулась вперед.

Через территорию комбината пробиралась медленно. Под ногами мерзлые бугры, обломки кирпичей, снежные заносы, огрызки льда, растертые машинами. Дорога называется! Пока до проходной доберешься – от сапог одни махры останутся. Освещение скудное, приходилось подсвечивать себе фонариком. Здесь все с фонариками ходили, привыкли.

Пройдя через проходную, пошла быстрее. Думала, по асфальту, но по асфальту – лишние полкилометра. И ветер в лицо – вот что остановило. Пошла, как ходили обычно: напрямую, через деревню.

И быстро раскаялась.

Идти через деревню было откровенно страшно. Римма даже не ожидала, что ей будет так не по себе. Громадная фигура Валеры, вечно бредущая следом за ней, настолько внушила ей мысль о безопасности дороги, что она как-то этой дороги и не замечала.

Теперь же шла и боялась, как маленькая девочка.

Боялась всего.

Переулков. Узких, черных, как норы, откуда мог вывалиться, кто угодно.

Кустов. Они шевелились под ветром. И казалось, что кто-то таится в них, и лезет навстречу, раздвигая сучья нетерпеливыми, крючковатыми пальцами.

Машин. Редких, но оттого еще более опасных. А что они ездят по ночи, когда все нормальные люди давно дома сидят? Ясно, кто ездит…

Собак. Те хрипло лаяли на нее из-за заборов, передавая друг другу по цепочке. А что, если выскочит которая? И шубу порвет, и все другое. Ужас!

И когда впереди вдруг показались два шатающихся собачьих силуэта, Римма застыла на месте. Все. Конец.

Собаки шли прямо на нее, опуская головы то выше, то ниже – будто подкрадываясь к добыче. Это были, скорее всего, обычные деревенские барбосы, но в этой ночи, в безлюдье и зловещем завывании ветра они показались Римме настоящими людоедами – чистые звери.

Она остановилась. Они неуклонно, беззвучно приближались, то низко припадая к земле, то резко вскидывая головы, вырастая до устрашающих размеров. От темноты оба казались черными, как смоль, и от этого еще более звероподобными.

Цепенея от страха, Римма оглянулась.

Никого.