Запрещенная Таня

– Что ты такое говоришь? – глаза Коли заметались по стенам комнаты.

– Наверное, я о том, что надо бы следовать собственным лозунгам.

– Татьяна, – прошипел Коля, – сейчас не время.

– Да, – кивнула она, – не время и не место. Скажи еще, что по законам военного времени сейчас шлепнут без некролога. Так у нас и в мирное время было так же. Раз. И пропал человек.

– Таня, прошу тебя, – пробурчал Коля.

Лицо его стало белеть, глаза сильно моргали. Татьяна испугалась, что сейчас у Коли начнется приступ. Она быстро достала две таблетки люминала и дала Коле, а разговор решила продолжить уже в другом месте и с другим человеком.

Миша был счастлив увидеть ее. Его университет частично уже эвакуировали, но он под эвакуацию не попадал. Не были у Миши ни семьи, ни детей, а мать – старушка не учитывалась советской властью. Все это его не смущало, тем более, что ему добавили часы лекций и студентов.

– Представляешь, – громко сказал Миша, – если так пойдет и дальше, то я стану завкафедрой еще до зимы.

– Это война, – сказала Татьяна, – потери двигают наше общество быстрее, чем мирная жизнь.

– Я не попаду под мобилизацию, – так же громко сказал Миша, – у меня и язва была, но главное туберкулез. Он, вроде, прошел, но плеврит остался. В эвакуацию не берут, но и на фронт тоже. Буду расти здесь. В тылу!

Татьяна переступила через кучу грязи – город убирался все хуже и хуже:

– Почему они молчат?

– Кто они? – не понял Миша.

– Наши власти. Отцы города.

– Ну как так молчат? – почему-то Миша посмотрел по сторонам. До комендантского часа было еще рано и патрулей на улице было мало.

– Они не говорят нам всей правды, – упрямо повторила Татьяна, – на фронте совсем не так, как говорят в сводках. Они все это скрывают и от нас и от вас.

Как хорошо, что Миша не знал ее пару лет назад. Коля сейчас бы оборвал ее и прошептал бы: «Ты что. Опять захотела в подвал большого дома?». Миша ничего о ее запретном прошлом не знал и не перебивал ее. Во всяком случае, пока.

– Во время войны, – очень серьезно сказал Миша, – никогда не говорят всего. Враг имеет уши везде.

– Ты имеешь ввиду нашу советскую власть, – обычным тоном спросила Татьяна.

– Советскую власть? – опешил Миша.

_ Да. Под внутренним врагом, имеющим уши.

Миша резко остановился и дернул Татьяну за локоть:

– Что ты такое говоришь?

– А я думала, что ты не решишься на такое. Во всяком случае, пока мы не переночуем вместе, – с легким смешком отстранилась она.

Миша сумрачно смотрел на нее. Он стоял и машинально тер большим пальцем правой руки фалангу указательного пальца. Татьяна поняла, что он уже думал об этом, хотя и боялся думать.

– Ты думаешь, все они, – Татьяна кивнула в сторону уже пустой мостовой, где недавно ходили люди, – не думают об этом?

– Не думают, не все думают, – тихо сказал Миша, – те, кто много думали, уже вообще не думают.

Татьяна засмеялась чмокнула Мишу в шоку и побежала домой легким шагом влюбленной женщины.

22

Они шли с Мишей, который ждал ее после работы. Миша жил в коммуналке с мамой школьной учительницей. Сын пошел дальше и стал кандидатом наук и доцентом. Миша смеялся, что после того как он защитил диссертацию мама перестала говорить ему о литературе, но часто напоминала, чтобы он одел шапку:

– Она считает, говорил он, что все ученые такие рассеянные, что все забывают.

– А ты не такой, – улыбнулась Татьяна.

– Как видишь, нет, – Миша рассмеялся, – ведь тебя не забыл.

– Не надо, – Татьяна, сказала это какие-то серьезно- скрипучим голосом, – не надо. Сейчас не время и не место. Скорее всего, не время.

– Время всегда одно, – как-то неуклюже отметил он.

– Ты ничего не знаешь обо мне. А я не хочу тебе ничего говорить. И если ты думаешь, что в стихах можно понять человека то заблуждаешься.

Они несколько минут шли молча. Город был темен – светомаскировка делала свое дело. Часто встречались патрули милиции и домкомов. Страшно не было, но казалось настороженность разлита в воздухе.

– Знаешь, – неожиданно тих, сказал Миша, – мы с мамой жили восемь лет с соседом. Кто он уже, наверное, не важно. А вчера во время налета.

Миша замолчал. Он обернулся по сторонам. И как-то странно поправил кепку.

– Что во время налета, – машинально переспросила Татьяна.

– Во время бомбежки сосед открыл окна своей комнаты, включил все лампы и закричал, гладя на надвигавшуюся волну черных германских самолетов: «красота-то, какая немцы пришли!», – очень тихо рассказал Миша, – наверное, его комната уже свободна.

Татьяна хрустнула пальцами:

– Ты думаешь это очень интимно? Рассказывать истории, за которые дают немалые сроки? Может ты считаешь, что это меня возбуждает? Или это позволит тебе подобраться ко мне ближе?

– Нет, нет, – сказал он, – я о том кто кого и как долго знает. Можно знать человека очень долго, а потом получить такое.

Она кивнула:

– Можно и так, а можно и наоборот. Если тебя это интересует, то я замужем. Он хороший человек, а жизнь у нас как у всех. И не лучше и не хуже. Разве, что детей нет.

– Хороший человек, – тихо сказал Миша, – хороший, а не любимый.

– И не начинай, – прервала его Татьяна, – в семейных отношениях много основано не на сиюминутных чувствах, когда кипят эмоции, а на то, что пережито вместе. Это фундамент семейной жизни, а эмоции, порывы только краска на стенах этого дома.

– Ты мне говоришь это потому, что знаешь, что я не оставлю тебя? – поинтересовался он.

– Да, согласилась Татьяна.