Ростов-папа. История преступности Юга России

Денежный дождь прекрасно орошал амбиции допущенных в «зону» удачливых коммерсантов, которые могли себе позволить роскошные дома, наряды, экипажи, украшения, театры, вина, драгоценности, – безбрежное поле деятельности для будущих воров и грабителей.

В ценах 1827 года биндюжники (ломовики-извозчики) ежедневно зарабатывали 3–5 рублей серебром (биндюжником, к слову, был Мендель Крик, отец знаменитого Бени Крика, по прозвищу Король). На только что открытом «Привозе» фунт простого хлеба стоил 1 копейку, фунт мяса – 1,5 копейки, гусь – 15 копеек, индейка – 20 копеек, корова – 8 рублей, овца – 4 рубля.

При этом у местного бизнеса сразу начала просматриваться этническая составляющая: судоходство контролировали греки, оптовую торговлю – итальянцы и немцы, банки и маклерские конторы – евреи, виноторговлю – французы, колониальные товары и табак – караимы.

Естественно, быстрые и легкие деньги наводнили город предприимчивыми господами и дамами. Для одних работа нашлась внутри таможенной зоны порто-франко – они ежедневно ходили туда через границу. Для других – не меньше работы было за ее пределами: по обслуживанию «офшорника» и удовлетворению самых разнообразных потребностей тех, кто там трудился.

Первые смогли обеспечить себя хорошим доходом и предпочитали селиться внутри «зоны», в благоустроенных деловых кварталах (что потом аукнулось им во время обстрела Одессы союзным флотом в апреле 1854 года). Вторые выбирали для поселения примыкающие к «зоне» слободки Молдаванка, Бугаевка, Пересыпь, Слободка-Романовка, Дальние и Ближние Мельницы и др. Контингент здесь был победнее, но не менее предприимчивый. Из здешних поселенцев пополнялись ряды контрабандистов, которые начинали свою деятельность полулегально – под покровительством самих таможенников, не справлявшихся с громадными грузопотоками и отправлявших товары за известную мзду мимо конторы. Это было только на руку не вошедшим в порто-франко негоциантам, не нашедшим жилья внутри «зоны» и не желающим платить пошлины, которые лишь стимулировали расцвет приморской контрабанды. Ею в слободках занимались все от мала до велика – в лермонтовской «Тамани» показано участие в контрабанде мужчин, женщин, детей и даже убогих. Они обустроили себе целые склады в одесских катакомбах, караванами вывозя оттуда в центральные губернии заморские товары.

Романтическими контрабандистами тогда восхищались многие, в том числе и служители муз.

Кстати, и Александр Пушкин практически в одно и то же время посетил оба знаменитых в будущем бандитских города. В Ростове он побывал в июне 1820 года, в Одессе начал службу в канцелярии «полумилорда-полукупца» графа Михаила Воронцова в июле 1823 года. И имел возможность вдохнуть южнороссийского колорита обеими ноздрями.

В тогдашней Одессе этого колорита было в изобилии. Княгиня Вера Вяземская вспоминала, как 25-летний секретарь канцелярии Пушкин трое суток (между 15 и 25 июля 1824 года) провел на судах, стоящих в одесском порту, где кутил со шкиперами и контрабандистами.

Я жил тогда в Одессе пыльной…
Там долго ясны небеса,
Там хлопотливый торг обильный
Свои подъемлет паруса;
Там все Европой дышит, веет,
Все блещет югом и пестреет
Разнообразностью живой.
Язык Италии златой
Звучит по улице веселой,
Где ходит гордый славянин,
Француз, испанец, армянин,
И грек, и молдаван тяжелый,
И сын египетской земли,
Корсар в отставке, Морали.

Заметим, корсар в отставке – не фигура речи. 30-летний капитан брига «Элиз» Гаэтано Морали, мавр из Туниса, щеголявший по Одессе с непременными двумя пистолетами за поясом, действительно имел пиратское прошлое. Чем вызывал неподдельный интерес у местной молодежи и самого поэта, как и всякая байроновская личность, имевшая отношение к криминальным типажам.

Обострение борьбы за квадратные метры жилья и негоции внутри «зоны», выливавшееся во всякого рода коррупционные скандалы и налоговые недоимки, попробовал было урезонить император Николай I, планируя упразднить устаревший режим порто-франко, но его отвлекла Крымская война. Императору удалось лишь увеличить обязательную часть платежей с 20 до 40 % от стандартного таможенного тарифа. И только при Александре II сладкая таможенная конфета для Одессы была ликвидирована, но к тому времени государство уже ежемесячно теряло от контрабанды до 400 тысяч целковых, вынужденное противостоять целой армии контрабандистов.

После отмены «офшорника» такое огромное количество профессиональных «вольных добытчиков» было уже не нужно. Часть их ушла в легальный портовый бизнес, а часть предпочла трансформировать свои устойчивые многолетние навыки и связи в создание криминального сообщества. Свободного от государевой опеки и живущего на иждивении легального бизнеса за счет его открытого грабежа и махинаций. Этому способствовал и пестрый национальный состав, позволявший вербовать в шайки представителей этнических землячеств. В первую очередь, еврейского, учитывая плотность семитского населения приморского города. Именно эти относительно организованные преступные сообщества описаны в «Одесских рассказах» Исаака Бабеля, произведениях Ильи Ильфа и Евгения Петрова (Остап Бендер – высококлассный мошенник), Власа Дорошевича, Владимира Жаботинского, Валентина Катаева, Юрия Олеши, Эдуарда Багрицкого, Юрия Трусова, Льва Славина и др.

Контрабандистами в Одессе в основном были греки, как соплеменники главных судовладельцев на Черном и Азовском морях. Грабители частенько наведывались из соседней Бессарабии. Так, знаменитый налетчик и будущий красный комбриг Григорий Котовский возглавлял сплоченную шайку, а в Одесском оперном театре даже продавал свои кандалы после амнистии в 1917 году. Взломщики высокого класса наезжали из Царства Польского.

Высоким классом отличались воры и в Одессе. Богатый город требовал к себе более «деликатного» отношения – в смысле изъятия ценностей у имущих классов. Здесь обычным гоп-стопом не возьмешь, это не городская окраина. Тут требовались воспитание и образование, умение вращаться в кругах элиты, дабы получить доступ к большим деньгам и ценностям. Поэтому одесские воры, например знаменитая Сонька Золотая Ручка, тратили серьезные средства на «экипировку», портных-сапожников, одежду, изучение иностранных языков и хороших манер. Простая девочка Соня из еврейской семьи Блювштейн не смогла бы запросто выдавать себя за «княгиню Софью Андреевну Сан-Донато». Раскусили бы мгновенно.

В Одессе возникла одна из первых в России «школ» воровского искусства, сформированная из интернациональных кадров, в которой бывалые ширмачи (карманники) обучали начинающую блатной путь молодежь. Здесь же «трудились» одни из лучших в империи карточных шулеров, слава о которых гремела потом и в советское время, да и гремит поныне.

Впрочем, и собственных кадров было в избытке. В мае 1919 года самый знаменитый одесский налетчик Мишка Япончик (Мойше-Яков Винницкий, прообраз бабелевского Короля – Бени Крика) без труда сформировал из местных уркаганов «54-й имени Ленина советский революционный полк» в составе 45-й стрелковой дивизии Ионы Якира в количестве 2202 штыков (часть составляли анархисты и студенты одесского Новороссийского университета). Он даже успел чуток повоевать, пока честные босяки не поняли, что классовая борьба явно не их конек.

Писатель Константин Паустовский вспоминал: «В предместьях – на Молдаванке, Бугаевке, в Слободке-Романовке, на Дальних и Ближних Мельницах – жило, по скромным подсчетам, около двух тысяч бандитов, налетчиков, воров, наводчиков, фальшивомонетчиков, скупщиков краденого и прочего темного люда». К их числу следует добавить оставшихся «в деле» контрабандистов, мошенников, содержателей притонов и игорных домов, проституток, мелких жуликов и т. п., разбросанных по всему полумиллионному (на момент революции 1917 года) городу.

Одесса давала им возможность получать средства к существованию теми способами, которые представлялись наименее затратными и наиболее приспособленными к привычному образу жизни. Город стал для них родным домом и не фигуральной, а настоящей alma mater. Благодаря одесской «криминальной дивизии» еще в конце XIX века по-родительски приютивший ее город стали ласково величать «мамой». Отсюда и закрепилось в народе «Одесса-мама».

Писатель и сценарист Эфраим Севела (Ефим Драбкин) подчеркивал: «В мое время Одесса была мамой и все мы, ее дети, называли этот город Одессой-мамой. Вы спросите, почему? И я вам отвечу. Одесса славилась такими ворами, такими бандитами, каких свет не видывал и больше, я думаю, не увидит. Народ измельчал. Одесса была столицей воровского мира всей Российской империи – по этой причине ее ласково называли мамой».

«Прибыла в Одессу банда из Ростова»

Генезис столь же южного Ростова был во многом схож с одесским, хотя имелись и принципиальные различия в формировании «семейной пары».

Как и Одесса, ставшая опорной базой для дунайского направления восточной политики империи, Ростов стал тыловой базой для ее кубанского направления. Однако если Одесса-Хаджибей начиналась в первую очередь как морской порт и промышленный центр (для нужд Дунайской армии и флота), то Ростов – как пограничная крепость и таможня, контролирующие порубежную торговлю на местных ярмарках.

Следовательно, в отличие от Одессы с изначальным преобладанием промышленного капитала и концентрацией работных людей на предприятиях и в порту, в Ростове доминировал капитал торговый, которому не требовалось большое количество рабочей силы, зато необходимы были изворотливые купеческие мозги.

Для успешного занятия торговлей нужны дипломатическое лицемерие, архитекторская сметка, шахматистская находчивость, дьявольская хитрость, византийское коварство и ловкость истинных карманников. Отсюда и залихватская пронырливость, изобретательность и несгибаемость ростовцев и ростовчан во все времена.

В составленном для князя Григория Потемкина «Описании Азовской губернии от 1782 года» об окрестностях крепости Димитрия Ростовского говорилось: «Церквей деревянных – 3. Домов – 400. Населения цивильного: Купцов – 131, мещан – 154, цеховых – 70, разного звания людей – 419». Таким образом, один купец приходился на 60 душ населения.

Если в 1841 году в Одессе имелось 60 заводов и фабрик, насчитывающих в штате не меньше тысячи рабочих, то в провинциальном на тот момент Ростове функционировало не более десятка мелких мастерских, на которых трудилось полсотни ремесленников. В то же время здесь обосновалось более 1,5 тысячи представителей купеческого сословия на 12,6 тысячи населения (в Одессе к этому времени было свыше 80 тысяч жителей).

Появление промышленности в Ростове на полвека отстало от одесской. Но к этому времени в городе уже сформировался мощный торговый капитал, базирующийся как на донской продукции (лошади, уголь, зерно, кожа, рыба, сало и пр.), так и на транзитной торговле экспортными товарами дальних губерний (лес, металл, пенька, мед и др.). Ведущую роль в формировании городской жизни играли не фабриканты, а купцы. Что наложило мощный отпечаток на ментальность торгашей-ростовцев: по сей день визитная карточка донской столицы – установленная в центре города бронзовая статуя разудалого коробейника.

В отличие от Одессы не было у Ростова и своего «еврейского лобби». И хотя еще в 1850 году помощник новороссийского губернатора Аполлон Скальковский уверял, что Екатеринославская губерния (в нее входил Ростовский округ) – «это обетованная земля евреев», на самом деле ситуация на берегах Дона сильно отличалась от положения на берегах Одесского залива. В Ростове еврейская диаспора составляла незначительный процент населения, достигнув максимума в 1905 году – 10,3 % (13,7 тысячи) – при общей численности горожан почти 120 тысяч.

Поначалу заметной роли в экономической жизни города она не играла – слишком далеко на восток от традиционных мест проживания ее забросила судьба. Основным занятием евреев Ростова было шинкарство (зачастую с собственной винокурней и постоялым двором), ремесленничество и торговля. Порой в одном лице совмещались виноторговец, лавочник и скупщик (последние и создали базу для будущих ростовских блатер-каинов – скупщиков краденого).

Лишь к концу века, после реформ Александра II, позиции еврейской диаспоры в Ростове окрепли, и в ней появилась своя коммерческая элита (в Одессе она играла ведущую роль почти за столетие до этого). Еврейские торговцы были заняты в зерноторговле, мукомольном и строительном бизнесе, биржевом и банковском деле. Многие подались в кантонисты – в крепости св. Димитрия дислоцировался полубатальон кантонистов, для чего в Ростове даже была выстроена Солдатская синагога (единственная сохранившаяся по сей день). Купечество 1-й гильдии и ремесленники освобождались от двойной подати, на них же (как и на лиц с высшим образованием, медицинский персонал, солдат-кантонистов и отставников) не распространялись запреты черты оседлости.

Городской голова Ростова Аполлон Кривошеин в 70-х годах XIX века писал: «Евреи составляют весьма незначительную часть населения. Это преимущественно ремесленники и торговцы, оптовые складчики и заводчики, врачи, аптекари, маклеры, посредники, кабатчики. Еврейская торговля хлебом незначительна (главная – у греков и армян). Евреи не влияют вредно на экономическое положение, а часто приносят пользу, имея непосредственные отношения с заграничными торговыми домами и довольствуясь скромными барышами. Поэтому они являются явными конкурентами крупных фирм».

Будущий первый президент Израиля Хаим Вейцман, посетив весной 1903 года Ростов (его жена Вера была дочерью ростовского купца Исая Хацмана), заметил: «Чем дальше от черты оседлости, тем лучше отношения между евреями и неевреями. В Ростове, например, еврейские и русские врачи и адвокаты общались между собой очень тесно и живо».

«Чем дальше» – это дальше от Одессы, где обостренная конкуренция издавна накаляла страсти. В Одессе при столь значительном скоплении семитского населения многие евреи влачили жалкое существование и даже занимались совершенно несвойственным им трудом: работали мусорщиками, биндюжниками, драгилями-извозчиками, грузчиками в порту.

В более спокойном Ростове подобные случаи были крайне редки. К примеру, отец «короля провокаторов», главы Боевой организации эсеров Евно Азефа благообразный Фишель, кроме семерых детей, имел даже собственную портняжную деревянную будку-флигель на престижной Пушкинской. Старожилы рассказывали, что еще в 50-х годах ХX века на улице стояла перекошенная халабуда с поперечной вывеской «Портной АЗЕФЪ». При этом все дети получили образование, а сам Евно, будущий сотрясатель покоя августейшей семьи и Корпуса жандармов империи, после гимназии даже учился в политехникуме в германском Карлсруэ.

Собственно, и еврейские кварталы располагались компактно, в престижном купеческом центре Ростова, что само по себе свидетельствует о вполне устойчивом статусе диаспоры в целом.

Кроме того, в Ростове были достаточно сильны позиции германских (производство продуктов потребления), греческих (судоходство, торговля, табачный бизнес) и армянских (мануфактура, галантерея, сельхозпродукция, недвижимость) коммерсантов.

С изменением экономических условий в Ростове второй половины XIX века, с промышленным подъемом и резкой активизацией коммерческой деятельности портовый Ростов меняет ритм жизни, начиная догонять портовую Одессу.

В Области войска Донского начали работать крупные угольные рудники, что подстегнуло прокладывание сюда железной дороги. И как следствие – запуск ряда мощных металлургических предприятий для изготовления железнодорожных рельсов, котлов, паровозов, сельхозмашин и других товаров, которые вывозились через Ростовский порт.

А это, в свою очередь, поставило вопрос о необходимости привлечения в портовый город финансового капитала, большого числа технического персонала и в еще большей степени – рабочего. И без того хорошо развитое коммерческое начало Ростова просто зафонтанировало.

Посетивший город харьковский репортер писал: «Когда свежий человек попадает в Ростов-на-Дону, энергическая физиономия вечно занятого, всегда куда-то спешащего ростовского жителя сейчас бросается ему в глаза. Тихой с «размерцом», плавной и покачивающейся походки, как у нас, – вы тут не заметите. Даже дамы и те двигаются по ростовским панелям быстро и порывисто, точно им тоже некогда».

В то же время этот неудержимый коммерческий ритм, в отличие от тех же Одессы с Таганрогом, не сумел породить творческий и культурный бум. Ростовчане были слишком заняты наверстыванием финансовой состоятельности по сравнению с конкурентами, поэтому вопросы просвещения и тяги к прекрасному остались в стороне.

Историк XIX века Григорий Чалхушьян свидетельствовал, что «портовый город Ростов имеет особенную черту, прирожденную всякому портовому городу с преобладающим торговым населением, черту, резко бьющую в глаза и делающую ростовца именно не похожим на русского… Вне торговли его трудно себе представить, оттого здесь и нет интеллигенции, нет общества и все граждане разделяются на два класса: богатых и бедных, таким образом, интеллигенцию заменяет денежная аристократия».

Впрочем, посетивший в 1840 году город французский консул, путешественник и ученый Ксавье Оммер де Гель считал иначе: «…общество в Ростове несравненно приятнее, чем в большинстве губернских городов… Здесь полное смешение народностей, вкусов, понятий, и каждый устраивается великолепно».