Кровавый раскол

– А один мой знакомый, кстати очень даже известный человек в Петрограде, профессор нанял двух служанок только для того, чтобы они стояли в «хвостах» за сахаром, молоком, хлебом, мукой! – грустно сообщил Василий Васильевич.

Через два дня Анастасия Михайловна и Василий Васильевич снарядили «экспедицию» в деревню. Во главе её, по рекомендации Владимира, был поставлен Семён Будкин. В помощь ему дали ещё двух крепких мужичков из числа работников Василия Васильевича.

– Интересно, что получится из этой необычной и для меня очень странной авантюры? – вслух спрашивала сама себя Анастасия Михайловна каждое утро за чаем.

– Зная Будкина, уверен, что получится! – ни секунды не сомневаясь, уверял свою тётушку Владимир.

Экспедиция вернулась дней через десять. Телега была набита живыми гусями, утками, курами… Среди мешков с гречневой крупой зерном похрюкивал розовый упитанный поросёнок. Первым делом Семён выгрузил бочоночек сливочного масла, затем бочку мёда.

– Намаялись, Владимир Юрич! Намаялись… Но получилось! Вот смотрите! – Будкин махнул рукой на телегу.

– А что с этим теперь делать? Здесь? – ужасаясь, спросил Головинский.

– Как чё делать? Я сараюшку одну от дров освобожу. Туда курей, гусей, уток посадим. Кормить есть чем. Три мешка с зерном я привёз. Овса пять мешков для лошади…А кабанчика надо завтра же заколоть.

Теперь по – утрам Владимира будили крики петухов…

Через день Головинский приготовил настоящий фуа-гра. Паштет получился действительно вкусным.

– Володинька, я должна заметить, дорогой, что всё за что ты берёшься делать, у тебя получается очень хорошо! – с восторгом похвалила его Анастасия Михайловна.

– Спасибо! – скромно ответил очень довольный её племянник.

Теперь Владимир старался каждый день приготовить что-нибудь новенькое и изысканное. Особенного удовольствия это ему не доставляло, но очень сильно отвлекало от окружающей действительности. Ведь за кисти он не брался с марта месяца: не было ни желания, ни творческой искры. А самое главное, что тётушке его кулинария доставляла искреннее удвольствие.

День выдался жарким. Головинский вышел из парадного подъезда. Под ногами неприятно зашуршала шелуха от семечек.

– Мустафа, почему у нас грязь такая? – строго поинтересовался он у дворника, показывая рукой на заваленный мусором тротуар.

– Мустафа, хочет мести! Хочет работать. Профсоюз ему не разрашает. Забастовка говорит. – Безразличным голосом объяснил дворник, сидевший на ящике у двери.

– Бред это всё, Мустафа! Полный бред! – вышел из себя Владимир, – при чём здесь профсоюз? Тебе кто деньги платит, а?

– Барин, начну мести, так придут профсоюзы. Он здоровые такие, как раньше городовые были и морду Мустафе набъют. Рёбра поломают… Нет нельзя…

Владимир глубоко вздохнул.

На Невском, греясь на солнышке, сидели и лежали солдаты. Многие в исподнем белье. Курили огромные самокрутки из вонючего крепкого табак, грызли семечки и громко выплёвывали шелуху. На него, офицера, смотрели с презрением или безразличием. Никто не вставал, не отдавал честь…

«Боже мой, это же полное разложение армии! Это же не защитники России, а маргинальные элементы! Права тётушка, что выпало нам жить в Великую Смуту! Чем только она закончится?» – его охватило сильное раздражение.

Головинский остановил лихача.

– На Васильевский остров! – выдохнул он ямщику.

– Ваше благородие, а цену почему не спрашиваете? Я может с вас дорого возьму? – поинтересовался круглолицый гладко выбритый возница.

– Я тебе сказал: Васильевский остров! Гони! Не медли! – громко приказал Головинский.

Ямщик не ответил. Только щёлкнул кнутом, и молодой жеребец рванул вперёд.

В доме у Виктории царила странна обстановка: мебель – в парусиновых чехлах, паркет застлан кусками мешковины…

– Я уезжаю к маме, любимый! – коротко объяснила Виктория. – Булочную два дня назад разграбили полностью. Вынесли всё. Даже пустые рваные мешки. Не могу больше! Не могу! – она разрыдалась.

– Прости, Виктория! Я не вовремя. Могу ли я тебе в чём-то помочь? – Головинский обнял жкншину.

– Не надо… Ты мне только душу и сердце разрываешь. Иди… Стеша, проводи…

– Виктория, а когда ты думаешь вернуться?

– Я не знаю. Ничего не хочу знать, никого не хочу видеть. Уходи!

– Хорошенький приёмчик мне оказали! Как ушатом ледяной воды окатили! За что? – недоумевал Владимир, спускаясь вниз по лестнице.

– Вы на неё вниамания не обращайте, Владимир Юрич! У барыньки в голове помутнение случилось! Бывает так! – объяснила Стеша – высокая молодая, лет двадцати трёх девушка, с хорошей фигурой и длинной косой до пояса.

– Да как-то нехорошо получилось! Чувствую себя почему-то виноватым, – не зная зачем, признался Головинский горничной.

– Так какя же ваша вина, Владимир Юрич? Помутнение у Виктории случилось. – Вновь повторила Стеша и очень внимательно посмотрела своими серыми большими глазами на Головинского.

Этот взгляд его почему-то его смутил. Владимир почувствовал, как краснеет.

– А вы, Владимир Юрич, заходите! В гости ко мне. Я ведь в этом доме на хозяйстве остаюсь. Страшно-то одной! – Стеша засмеялась.

У Головинского от этого смеха, неожиданно, что-то дрогнуло в груди и он почувствовал, как краснеет.

– Я вам сурьёзно говорю, Владимир Юрич! Я очень буду рада, если вы наведаетесь.

– Спасибо, Стеша! До свидания! – Головинский козырнул и вышел на улицу.

Головинский широко шагал по Невскому. Под ногами противно шуршала семечная шелуха.

«Какая мерзость! Столицу империи превратили в настоящую помойку. Не метётся, не моется. Временное правительство! Петроградский совет рабочих и солдатских! Крысы, вылезшие из щелей…»– думал он раздражённо.

Кто-то, обгоняя, больно зацепил его плечом и молча прошёл мимо.

– Ну это уже настоящее скотство! – рассверепел Владимир и нагнал длинного худого верзилу в офицерской шинели без погон, который ссутулившись, почти бегом, двигался по тротуару.

– Стоять! Я сказал стоять! – закричал он ему.

Верзила обернулся. Небритое худое лицо, длинный нос, густые брови…

– Сухарецкий?! Сухарь!!! – удивлённо воскликнул Головинский.

Верзила внимательно смотрел на него.

– Головинский? Ты? – сильно удивился он.