Власть подвала

– У вас, а не у меня.

– Со своими проблемами я разберусь сам. До свидания.

– Подождите.

Мне не нравился ее тон. Она снова не просила, а приказывала. Таким тоном говорит малолетняя сволочь с первыми пупырышками грудей в компании пьяных мальчиков с уголовными мордами. Мальчики вдоволь поиздевались над какой-нибудь несчастной жертвой и отпускают ее. Жертва уже собирается сбежать, но малолетка орет: «Стоять! Сюда!» Именно такая интонация, хотя и очень разбавленная ситуацией. Похоже, что она просто не умеет по-другому. Она умеет только приказывать и заставлять и никогда не пробовала понять, простить или попросить.

Насилие как стиль жизни.

– Почему я должен ждать?

– Вспомните ту женщину, которую вы оживили. Она умерла.

– Я так и думал. Но вы ведь получили то, что хотели.

– Нет. Она нас обманула. Она дала неверные сведения.

– И что?

– Денег нет.

– Я вас предупреждал. Никто не может нарушить закон возмездия.

– Мне нужны эти деньги.

– О какой сумме мы говорим?

– Семьдесят тысяч долларов.

– Так мало? Я думал, что речь идет по крайней мере о семи миллионах.

Семьдесят тысяч вас не убьют.

– Зато вас убьют. Если вы не вернете эти деньги в течение месяца, я удваиваю ваш долг. Если вы не вернете деньги и после этого, то не доживете до сентября.

– Я думаю, дело обстоит по-другому, – сказал я. – Если ВЫ не вернете долг за месяц, то сумму удвоят. А если ВЫ не вернете и после этого, то ВЫ не доживете до сентября. Я прав?

– За тобой все равно прийдут раньше, …….

Оборот речи, которым она завершила разговор, был просто потрясающ.

9

Когда они вошли, ничто не предвещало беды. Впрочем, мои предчувствия всегда обманывали меня: все важное происходило без всяких предчувствий, а самые мрачные и самые светлые предчувствия никогда не оправдывались. Не верьте предчувствиям, змея всегда ужалит вас неожиданно. Это я говорю вам как профессионал. Итак, они вошли.

Троллейбус был набит почти до отказа. Дышать было нечем. Двое разместились на ступеньках, а двое вплотную ко мне. Я терпеть не могу наглых подростков, но это не предрассудок – просто я не выношу вида той умственной и, главное, моральной тупости, в которой они постоянно и с удовольствием пребывают. Они нежатся в ней как свинья в грязной луже. Некоторые из них станут людьми, но сейчас от них просто несет нравственным идиотизмом. Мне не нравится этот запах.

– От это самый клещ! – говорил один, – Тут такой понт, я выплываю из-под воды и прямо сразу пяткой ему в хавальник. Он сразу откинулся.

– Ну ты царь! – поддержал беседу другой. Третий в это время задумчиво размазывал по своей шее жвачку, первоначально прилепленную за ухом.

После этого они стали отпускать друг другу оплеухи и довольно чувствительно при этом содрогаться. Троллейбус все-таки был полон.

– Вы, педики, хватит до меня дотрагиваться! – довольно спокойно сказал мужчина, стоявший неподалеку. Двое самых дерганных стояли как раз между ним и мной. Мужчине было около сорока. Довольно красив, слегка необычен. Что-то странное в лице, сразу не поймешь. Вначале мне показалось, что он не русский, вроде помеси с цыганом, но потом я понял, что ошибся. Скандал потихоньку раскручивался. Я отвернулся к заднему стеклу. Равномерно убегала дорога, едва смоченная недавним дождем. Дождь не смягчил жару.

Он вышел на довольно пустой остановке и сразу повернул в сторону бульвара.

На бульваре сейчас не было вообще никого, хотя обычно здесь выгуливали собак.

Четверо подростков вывалили вслед за ним. Их намерения были ясны. Я не большой любитель уличных драк, но, раз на то пошло, мне пришлось выйти тоже.

Как только троллейбус отъехал, я понял, что ошибся. Из передней двери вышли еще четверо. Теперь их было восемь против двоих. Всем лет по пятнадцать. Трое худые и длинные, остальные бесформенные, с наплывами жира в разных местах. Судя по мордам, маменькины сынки. В трусах и майках, со спортивными сумками.

– Папаша, а мы тебя не звали, – тонко намекнул один.

– А я тоже не люблю педиков, – ответил я.

Место было отличным, как будто специально выбранным судьбой. С трех сторон плотные деревья и кусты, с четвертой дорога, на которой никого. Даже если кто-то появится, он не станет вмешиваться.

Последний раз мне приходилось драться дет двадцать назад и я совсем забыл как это делается. Удары посыпались градом, но я не столько разьярился, сколько удивился тому, что удары почти не причиняют мне боли. Их кулаки и кроссовки были как будто ватными. Просто они еще были детьми и привыкли драться с такими же детьми. Я примерился и влепил одному из них отличный удар куда-то в область носа. Нос сразу расплющился и на губе появилась отличная кровоточащая ссадина.

Удары сразу прекратились. Кулаки все еще летали в воздухе, но не приближались.

Стая почувствовала страх.

Один из них удалился и поднял кирпич.

– Ну и что, ты умеешь этим драться? – спросил я. – Иди, иди сюда!

С древности людям твердили: познай себя да познай себя. Познать себя невозможно. Я взрослый человек, который еще минуту назад был уверен, что знает о себе все, теперь понял, что ничего не знает. Мне понравилось. Это было чувство какого-то полузвериного, полубожественного наслаждения, и высокого и мерзкого одновременно. Мне хотелось, чтобы драка длилась, я хотел получать удары и наносить удары, я хотел боли и хотел причинять боль. Синие молнии ярости.

Оранжевый океан гнева – я вдруг почувствовал себя таким сильным, что смог бы броситься в бой с вдвое большей стаей – и победить. Сейчас я мог рычать как зверь и рвать глотки зубами. Сейчас я был способен на любое безумие – и, кажется, они прочли это в моих глазах.

И вдруг все закончилось.

Они исчезли.

Остался только человек, лежащий на дороге.

Он приподнялся и сел. Он прижимал рукой рубашку на животе. Рука была в крови.

– Ничего, – сказал он, – только кружится голова. Если я сейчас отключусь, слушай главное: никаких врачей. Никого не зови. Это не смертельно, это заживет.

Можешь бросить меня здесь, брось меня здесь, положи и уйди. Я…

И он упал на спину.

10