Её голгофа

Лиза улыбалась, но Петр Иванович почувствовал в голосе её обиду. И ему стало досадно, что он, косвенно, так сказать, но разогнал её поклонников.

– Я могу не заходить… – тихо сказал податной инспектор, не глядя на девушку.

– Что вы… что вы! – испуганно заговорила она. – Да разве я вас упрекаю? Я просто говорю то, что есть в действительности! А, да ну их всех! – махнула она с досадой рукой. – И хорошо сделали, что ушли!

Помолчала немного, о чем-то думая, а затем быстро спросила:

– Вы сегодня вечером… что делаете?

– Я?.. Как вам сказать… Да то же, что и всегда! Вот приду сейчас домой, поужинаю… напьюсь чайку… почитаю кое-что и баиньки!.. А вы почему спрашиваете?

Лиза замялась.

– Нет, я так…

– Вы что-то скрываете…

– Да, право же, ничего! Ну, просто я хотела предложить погулять часок по воздуху! Сегодня такой чудный вечер! Сейчас закрываем магазин и обидно идти домой.

Петр Иванович согласился. Почему, действительно, не пройтись с ней куда-нибудь?.. Увидят?.. Да начихать ему на всех!

– А куда мы с вами пойдем? – ласково спросил он Лизу.

– Да куда хотите! Можно пойти в Потемкинский сад… Вы там не бывали? О, туда непременно нужно сходить! Правда, сейчас уже почти темно. Всего сада вы не увидите… Но зато посидим на берегу Днепра… Один вид чего стоит!

Лиза подсчитала кассу, передала ключи подручному и, не ожидая закрытия магазина, вышла с Петром Ивановичем на улицу. Шли долго, молча, ускоренным шагом, стараясь не смотреть на прохожих. Попадались знакомые Лизы, громко с ней здоровались, а затем оборачивались и смотрели с усмешкой вслед.

В конце большой улицы Лиза первая нарушила молчание:

– Завтра весь город будет знать, что я с вами гуляла!

– Ну, и пусть знает! – просто заметил Петр Иванович.

– Вы не боитесь?

Он повернулся к ней.

– Чего?

– Ну, все-таки… Скажут: околдовала уже и его! Ведь, меня тут все сиреной называют! Вам не приходилось про это слышать?

– Приходилось! Да какое нам дело, Елизавета Афанасьевна, что про нас с вами говорить будут?! Мы – не маленькие дети!

Орлицкий говорил серьёзно, с оттенком-достоинства. И это передалось Лизе. Она стала говорить о том, что и она никогда не обращала внимания на то, что про нее говорят.

– Важно самой себя уважать, не правда ли?.. Важно не делать того, за что приходится после краснеть!

– Ну, конечно!

Пришли в сад и долго гуляли по дорожкам, среди чащи кустов. Лиза расспрашивала о Петрограде, интересовалась жизнью большого города, спрашивала про театры, собрания. Небо было темное, но свободное от туч, покрытое звездами. На другом берегу, отлогом и песчаном, пряталось в деревьях рыбацкое селение и волчьими глазами горели в мазанках тусклые огни… Вдали что-то чернело узкой черной полосой, и был это, очевидно, лес, убегавший к горизонту… Тихо плескались волны Днепра о прибрежные камни и шуршала в камышах запоздавшая льдина… Но весь лед прошел еще на прошлой неделе и оставил только реке запах сырости, да смутный туман, поднявшийся над водой.

Не было холодно, но Петр Иванович поднял воротник пальто и плотно сжал под скамейкой ноги.

Это заметила Лиза и участливо спросила:

– Неужели вам холодно?

– Не особенно… Но я вообще слаб здоровьем!.. Теперь весна, самое опасное для меня время!

– Может быть, уйдем?

– С полчасика еще можно посидеть… А там уже и опасно!

Стал осторожно расспрашивать Лизу о родителях, где училась, как провела детство. Но девушка отвечала с неохотой, и Петр Иванович замолчал. Узнал только, что в данный момент Лиза сирота, что есть где-то у неё многосемейный дядя, которого она не видела уже лет восемь. Училась она в Костромской гимназии, но не окончила и вышла из пятого класса. Сюда же попала лет восемь назад, приехав бонной в семью инженера, прослужила у него три года и вот уже пять лет служит в колбасном магазине. И с удовольствием ушла бы оттуда, если бы подвернулось что получше.

Чувствовал Петр Иванович, что Лиза не совсем с ним откровенна, многое скрывает, не договаривает, но решил, что все это от застенчивости, от недоверия к людям, и не стал больше расспрашивать. А вот о себе рассказал многое, особенно из периода университетской жизни; как голодал, боролся за существование. Но не осталось у него горечи и злобы на людей, а, наоборот, – любит он всех, верит, хочет, чтобы верили и ему… Любить природу, и особенно нашу, русскую, такую печальную, как и сама русская жизнь… И травку, что растет у него в саду, и кустик сирени, и свою грядку с капустой… И во всем видит жизнь, стремление к солнцу, к выси небесной…

Лиза слушала его внимательно, изредка спрашивая, чего не понимала. И сидели так они больше часа, он – возгоревшийся, говоривший так искренно и красиво, и она – опустившая голову, молчаливая… Поднялась, наконец, со вздохом. Сказала:

– Пойдемте! А то, действительно, становится сыро…

Опять пошли по извилистым дорожкам, направляясь к выходу… По дороге она расспрашивала Орлицкого о том, как он устроился:

– Я слышала, что у вас очень миленькая квартирка! Уютная, говорят, такая…

– От кого же вы слышали?

– Доктор Штейн говорил… Он, кажется, ваш приятель?

– Да! Мы с ним давнишние друзья!

И опять вспомнился невольно Петру Ивановичу ресторан, извозчик и Лиза, юркнувшая со Штейном в подъезд… Опять на язык просился мучительный вопрос… Насилу сдержался, чтобы не спросить…

– А хотела бы я посмотреть, как вы живете! – сказала вдруг Лиза.

– Так приходите как-нибудь, и увидите!

– Правда?.. Можно?.. Вы не шутите?

– Вы меня обижаете…

– Нет, нет, Петр Иванович, я не к тому… А видите ли… – она замялась. – Может быть, вы и сказали от души, а потом раскайтесь… К чему, мол, все это? Пойдут сплетни… пересуды!..

Орлицкому стало смешно. Какая наивная! Уж кому бояться сплетен, так это ей – девушке, а отнюдь не ему – холостому человеку!

– Так я приду непременно… в это воскресенье! В котором часу?

– Приходите к обеду, к трем!