Абсолют

Это было ужасно тяжело. Мы все были раздавлены этим жутким исходом. Но еще ужаснее всего было то, что происходило дальше. На несколько лет мы просто оказались в аду. Едва выздоровевшая Кэрол испытала неподъемный для своей психики шок. Эта привязанность к псу… она потеряла самое дорогое, что у нее было в жизни. Она легче перенесла бы смерть собственной матери, и я не драматизирую. Уверена, Свен сказал бы вам то же самое. Кэрол ушла в себя, она практически перестала говорить, постоянно плакала. Мы пытались отвлечь ее, но с нами она выходила на контакт, только лишь чтобы обвинить в том, что мы не кормили Банни. Сама она ела буквально крохи. Кэрол отворачивалась от еды и начинала плакать. Она обвиняла нас в жутких вещах, ненавидя нас, подозревая, что мы специально уничтожили ее пса. Она просила убить ее, так же как Банни. Мы приводили психолога домой, мы приглашали даже ветеринара, чтобы тот объяснил произошедшее с Банни. Но что он мог объяснить семилетней девочке? Он говорил о том, что собаки долго не живут, он говорил о том, что существуют собачьи болезни, которые не излечить, но она и слушать не хотела. Затем он отвел ее в сторонку и рассказал ей что-то такое, во что Кэрол поверила. Поверила со слезами на глазах и никогда нам об этом не рассказывала. Впрочем, никто и не смел поднимать эту болезненную тему в будущем.

Но лучше не становилось. Время шло, и наша дочь начала умирать прямо у нас на глазах. Умирать от голода. В обеспеченной семье. С полным холодильником еды. Каждый вечер за семейным ужином она съедала в десять раз меньше необходимого. Мы смотрели на это, и нам тоже не лез кусок в горло. Лишь только у Марко был отличный аппетит, он ничего не понимал и развивался, как того требует возраст. На свой девятый день рождения Кэрол весила как шестилетняя она же. Каким-то непостижимым чудом она все же при этом росла. Дальше она начала терять сознание в школе. Каждый звонок телефона, когда Кэрол не было дома, вызывал у меня панические атаки. Я ужасно боялась, что с дочкой снова могло что-то случиться. Она сводила нас с ума. Ее мало интересовала жизнь, окружающие и учеба. Она не переживала за средние и плохие оценки, она была опустошена морально и физически. Школьный психолог считал ее абсолютно здоровой психически. Ее поведение было адекватно, без проявления агрессии. Частный психотерапевт тоже не мог достучаться до нее. Вскоре врачи поставили диагноз – дефицит массы тела, и мы водили ее в клинику на витаминные капельницы. Но и это была только лишь временная мера для поддержания иммунной системы, и она не решала проблему.

Наступил день, когда на очередном приеме у врача мне сообщили, что у дочери анорексия и что нам придется положить Кэрол в больницу, где ей поставят более точный диагноз и начнут срочное лечение. Так как тот темп, с которым Кэрол теряла вес, не обещал ничего хорошего, до точки невозврата, когда организм уже не сможет воспринимать пищу, оставалось всего два килограмма, и рисковать в данной ситуации не представлялось возможным. Также я узнала, что по статистике подобных заболеваний у детей в таком возрасте и с такими симптомами, шансов уже немного. Врач был со мной откровенен, так как это был знакомый моего однокурсника, и тот попросил его отбросить любую врачебную этику и дать мне максимально реалистичную статистику и оценку происходящего. И он сказал мне правду. Он сказал: «Проблема в том, что у Кэрол даже не анорексия, она мало ест, но она не занимается булимией, у нее нет комплексов внешности, как это обычно случается у больных анорексией подростков. Ваша дочь физически здорова, она проходит любые психологические тесты. Ваша дочь просто не хочет жить. А такие вещи медицине и психологии неподвластны. И когда наступит та самая граница, врачам ничего не останется, как накачать ее химией. Ее сознание будет просто затуманено, она снова начнет есть, но это будет не она. Это будет не ее выбор. Вы сохраните тело своей дочери, но не ее осознанную личность. Бывают случаи исцеления. И вам необходимо срочно что-то предпринять. Потому что, когда она переступит порог больницы, то реальных шансов останется уже немного. Сейчас их тоже немного. Я не знаю, чем вам помочь, кроме правды».

Я вышла из больницы, держа Кэрол за руку. Я чувствовала ее ладонь и понимала, что это то, чего я хочу, – иметь возможность просто держать ладонь своей дочери до конца жизни, но не ее жизни, а своей. Вечером я все рассказала Свену. Я совсем перестала замечать перемены в муже. Мы просто молчали. Свен переваривал услышанное, а я смотрела на него. Он заметно исхудал за последний год. Наши счастливые семейные ужины были в прошлом, теперь они состояли в основном в наших уговорах Кэрол что-нибудь съесть либо в немой тишине. Иногда мы ложились спать и вовсе без ужина. Я кормила Марко, а Свен выпивал стаканчик виски и ложился, часто прямо в гостиной перед телевизором. Я посмотрела на мужа и заметила, как он облысел, как потускнели его глаза. Наверняка я тоже сильно сдала за этот период. Мы жили в постоянном напряжении и страхе, все шло под откос, и вот финальная точка. Я никогда не видела слез мужа. Но вот он, опершись лицом в ладони, рыдал, тихо всхлипывая. Мы решили в тот вечер, что не станем ждать вселенское чудо, и завтра же я схожу к врачу, и мы договоримся о скорейшей госпитализации дочери.

На следующий день, забрав дочь из школы, я сразу же направилась в клинику, наш врач поддержал мое решение, и через двое суток мы должны были собрать все необходимое и привезти дочь. Я вышла из кабинета воодушевленная, я твердила сама себе, что мы приняли верное решение. Необходимо было действовать, мы не могли смотреть, как умирает наша дочь. Наши жизни ничего не стоили против ее жизни, но такого выбора нам никто не позволял сделать. Выйдя из клиники, я все же разрыдалась. Я держала в руке ладонь Кэрол и вспомнила свои вчерашние размышления о своем желании держать за руку дочь еще пятьдесят лет и дожить до тех времен, когда моя дочь сможет держать за руку уже собственную дочь – мою внучку, а может, внука. А я, их древняя итальянская бабушка, буду готовить им панна-котту на десерт. Десерт со вкусом бабушкиной любви, ну и, конечно, шоколада. Мои мечты рушились у меня на глазах. Я чувствовала самообман: «Боже, что я делаю? Неужели свои последние осознанные дни наша и без того ненавидящая нас дочь проведет с чувством, что ее предали и оставили собственные родители?» Но это был наш последний шанс.

* * *

– Прости меня, Кэрол. – Мы присели на скамейку во дворе клиники. Я посмотрела на дочь, но та не реагировала на мои слова.

– Просто знай, что мы любим тебя. Мы все любим тебя.

Я закрыла глаза, и слезы щекотали меня по лицу, некоторые докатывались до самой шеи. Калифорнийское солнце жарило на мне мои же слезы и испаряло их, словно и не было… Я приехала сюда в поисках счастья, и вот я здесь. Счастливая мамаша, променявшая карьеру в науке на семью. Я, мои слезы и калифорнийское солнце – все это представляло из себя самый трагический дистиллятор воды, какой только можно было изобрести. Затем я почувствовала щекотку в районе щиколоток. Слезы уже капали прямо на ноги. Щекотка повторилась сильнее, и я открыла глаза. Это были не слезы. Это был маленький щенок, который задорно ерзал у нас с Кэрол под ногами, нюхал мои туфли и приветливо размахивал хвостиком. Я смотрела на него и толком не осознавала, о чем думаю и говорю. Я даже не подумала о щенке и Кэрол в контексте тех трагических событий, что с нами произошли. Я просто улыбнулась щенку и начала с ним разговаривать:

– Эй, приятель, ты откуда такой пушистенький здесь оказался? Как тебя зовут, милашка? Где твой ошейник?

Ошейника на нем не было. Щенок тем временем начал легонько грызть ботинки Кэрол. Я заметила интерес в ее взгляде.

– У тебя нет хозяина и нет имени. Значит, будешь без имени.

Кэрол, может, ты дашь ему имя?

Кэрол с улыбкой посмотрела на пса и ответила:

– Это Майки. Он похож на Майкла.

Дочь гладила щенка, а тот покорно упивался этим наслаждением.

Я спросила:

– Майки, ты голоден? – Пес грустно заскулил.

– Кэрол, я взяла с собой сэндвич для тебя, поделишься с нашим другом?

Кэрол заметно оживилась, я увидела в ее глазах ту самую самоотдачу и готовность жертвовать всем ради другого. То, что она делала ради Банни когда-то.

– Да, мама, давай накормим его.

Я достала из сумки сэндвич.

– Но при одном условии, дорогая: ветчиной угощаем Майки, а булочка и листья салата остаются за тобой.

Кэрол не терпелось угостить щенка.

– Хорошо, мам!

Она взяла сэндвич, вытянула оттуда ветчину и начала кормить щенка. Я увидела прежнюю Кэрол, в том, как она смотрела на щенка.

– Не забудь про наш уговор.

Моя дочь жевала булочку с салатом без всякого интереса к еде. Но она улыбалась, глядя на счастливую мордочку Майки. Я смотрела на происходящее и думала о том, как мало иногда нужно для счастья – всего-навсего, чтобы твоя дочь ела, осуществляла простые механические движения челюстью, удовлетворяя свою простейшую биологическую потребность.

Это был мой шанс достучаться до дочери, разбудить, дать новый импульс для ее жизни. И Майки был лучшим помощником в этом, я снова заговорила с ним:

– Бедный, малыш. Сегодня тебе повезло встретить Кэрол. Но что будет завтра, кто тебя накормит и пожалеет, кто будет твоей семьей?

Я поступала ужасно с этической стороны, давя на жалость Кэрол, манипулировала ее чувствами. Но что мне оставалось? Смотреть, как умирает дочь? Мы неоднократно предлагали ей завести нового домашнего питомца, но это лишь отпугивало дочь, она видела в этом предательство дружбы с Банни. Но сейчас у нее был живой контакт с существом, нуждающимся в любви и спасении. И я видела, как у дочери тряслись губы, проступали слезы, она не могла отвернуться от Майки. И сквозь слезы она спросила у меня:

– Мама, мы можем забрать его с собой?

– Дорогая, никто из нас не сможет взять на себя ответственность за него. Ему нужна будет забота и внимание. Ему будет нужен друг.