Аист. Абсолютно правдивый роман в стихах

Опускают молча в яму гроб дощатый
С ним, в его же день рожденья двадцать пятый!

5

Вспомнил всё Серёжка: смертное мгновенье
И случившееся перевоплощенье —
В первый раз его так лёгкость опьянила,
Будто чья рука вес тела удалила!
Миг ещё прошёл, и снова измененье:
Он прозрел, но необычно было зренье,
Видел он одновременно всё и всюду,
Но отнюдь не удивлён тому был чуду.
Видел он, как речка матово блестела,
А по ней плывёт безжизненное тело,
И тогда Серёжка думает спокойно:
«Это я там». И ему совсем не больно.
Нет, в нём радостная блажь и облегченье,
Что его земные кончились мученья.
Как же жизни наслажденья донимают,
Если близкие тебя не понимают!
Но ни злобы, ни презренья, ни упрёка
Нет в душе Серёжки, даже и намёка,
Ни к друзьям, что часто ранили словами,
Ни к его всегда сухой, прохладной маме.
Да, конечно, коль в резоны углубиться,
Как понять того, кто ждёт годами птицу?
Ведь любого, вон, спроси, он скажет: «Значит,
По такому дом дурной тихонько плачет!»
Даже Сашка, что Серёжке верил свято,
Относившийся к нему милее брата,
Но и тот с годами как-то отдалялся,
Знать, в нормальности Серёжки сомневался!
Он и сам порою думал: «Может, разум
Из меня со смертью птицы вышел разом?
Я ни с кем не вёл бесед в ночи до света
О прекрасном и желанном мире светлом?»
Но всегда, когда в себе он сомневался,
В нём всё тот же голос тихо раздавался,
И настолько этот голос был реален,
Что Серёжка убеждался: он нормален!
И тогда те треволненья и печали,
Что друзья, о нём заботясь, источали,
Он легко воспринимал, без раздраженья,
Своего к ним не теряя уваженья.

Но однажды он проснулся, тих, спокоен,
Зная: жизнью он своей уже не волен,
И впервые в нём покой и много света,
И он понял, что свершится скоро ЭТО!

6

Тихо выслушал Серёжка возраженья,
Что нельзя, мол, отмечать впрок дни рожденья,
И сказал спокойно, даже равнодушно:
– День рожденья этот мой, и мне так нужно!

– Ладно, парни, что кричать, – пробасил
Лёва, —
Спорить с Серым, все мы знаем, бестолково,
Хочет справить юбилей свой – ради бога,
Шизанутым и упёртым – путь-дорога!
Только если что вдруг сложится нескладно,
К нам претензий не имей, Серёга, ладно? —
Речь закончил Лёва, руки потирая,
Как Пилат, Христа к Голгофе посылая.

А Серёжка не смотрел в глаза ребятам!
Да, себя осознавал он виноватым,
И сжимало сердце жалостью и болью,
И оно, хрипя, захлёбывалось кровью!
Рассказать бы всё друзьям, душой не плача,
Но Серёжка знал: они поймут иначе,
Хорошо, коль посмеются, посудачут,
А возьмут и в дом «хи-хи» его упрячут!
Он и сам узреть не мог в чаду наитий
Даже малой части будущих событий,
Пусть он ждал их и со страхом, и с волненьем,
Но и с радостно-зудящим нетерпеньем!
Знал одно Серёжка: что бы ни случилось,
Как бы нынче жизнь его ни изменилась,
Он теперь другой – взрослее и мудрее,
И желает одного лишь: поскорее!

7

Пили весело и много, не щадили
Ни сердец, ни почек, ни в мозгу извилин!
Да не просто это пьянка, – повод важный:
Двадцать пять в год исполняется не каждый!
Пусть в один год всяк из них на свет явился,
Но Серёжкин день всех более ценился,
Ведь всегда ребят пятёрка отмечала
День рождения и отдыха начало!

Солнце яростно июньское сияло,
Алкоголь в стаканах быстро нагревало,
Водку тёплую кровь впитывала губкой,
Тело делалось смешным, улыбка глупой,