Куплю чужое лицо

– Це гiдко! – сказала она по-украински.

Мы попросили бульон, обычных овощей и вина и пили до самого заката солнца. В этом же доме решили и переночевать. Нам постелили за фанерной перегородкой, на большом надувном матрасе. Я перекрестился и заснул. Во сне мне привиделось, будто кто-то касался моих губ, но не в силах был проснуться и понять, действительно ли это поцелуй. Глухой ночью я таки проснулся. Мария спала, дыхания ее почти не было слышно. В открытое окно заглядывал квадратик звездного неба. Звезды были спокойными и величаво-торжественными. Ощущение покоя и счастья…

Утром я проснулся первым. Мария безмятежно спала, разметав на подушке волосы. Все женщины выглядят во сне моложе и прекрасней: не озабочены помыслами о первенстве, ничего не требуют, не раздражаются и не поучают и становятся беззащитными, трогательными и просто бесценными. Налюбовавшись, я пошел купаться.

На заре океан девственно прекрасен: все оттенки розового и голубого цветов на горизонте отражаются в волнах. Чтобы прикоснуться к волшебству, не нужны розовые очки… Я плыл в малиновой ряби. Ничего иного не хотелось.

Когда я вернулся, Мария уже проснулась. Она сидела на матрасе с сумкой в руках, вид у нее был встревоженный и недовольный.

– Ты где был? – спросила она подозрительно.

– Купался! – пожал я плечами.

– Предупреждать надо, – заметила она. – Проснулась – тебя нет…

– Ты была такой прекрасной, когда спала, и мне не хотелось тебя будить.

Она выдавила усмешку.

– Меня уже ищут, надо срочно ехать в Паттайю, – сказала она после паузы. Пауза нужна была, чтобы успокоиться. Мария нервничала и не хотела, чтобы я это заметил. Я молчал, ожидая решения своей судьбы. В драном черном трико я был жалок и смешон, как бродячий акробат с картины Пикассо. Но я не умел жонглировать даже двумя апельсинами. – Для твоей же безопасности ты должен пока остаться у этих команчей. Я появлюсь на базе, покажусь на глаза Лао и Шамилю, потом приеду за тобой, устрою в каком-нибудь недорогом отеле.

– А потом ты мне дашь свои старые черные колготки, я надену их на голову и, как ниндзя, глухой ночью проникну на вашу базу и зарежу всех ножиком…

– Чушь! Сейчас там очень сильная охрана, на каждом углу видеокамеры, лазерная система обнаружения по всему периметру… Я постараюсь узнать, где твой паспорт, ну а деньги достанем.

Мы вышли на шоссе, остановили проезжавший микроавтобус «Nissan», я подсадил ее, коротко поцеловал в сухие губы.

– Никуда не исчезай, обязательно дождись, я приеду через день, от силы – через два.

Она сунула мне несколько местных бумажек – батов. И машина – фр-р-р! – уехала. А я остался в драном трико и с тремя тысячами батов в руке.

В целом мире не было человека счастливее меня.

Я вел образ жизни червя, спрятавшегося в яблоке. Ел, спал, прекрасно сознавая, что, как только деньги закончатся, мне придется вылезать на свет божий, где меня склюет первая же ворона. На поденную работу эти нищие меня не возьмут. Своих голодранцев хватает. Я же был экзотическим голодранцем, у которого водились деньги. Мои хозяева – старик со старухой – не удивлялись моему виду и образу жизни. Они привыкли, что у белых курортников свои причуды, и вежливо улыбались мне.

Мария не приехала и на второй, и на третий день. На четвертый я расплатился со старухой, надел парашютные ботинки и вышел на дорогу. У меня оставалось еще тысяча батов.

Я тормознул помятый тарантас и приказал везти меня в Паттайю. Дорогу я помнил – и через пару часов стоял перед бетонным забором базы моих врагов.

– Лао, выходи! – крикнул я и ударил ногой по металлическим воротам. Хорошо провоцировать скандал, когда знаешь, что это самое большее, на что способен в своем бессилии. Не мог же я идти в полицию и рассказывать, как меня обдурили. Самым интересным местом в моей печальной истории, конечно, был бы запуск в небеса контейнеров с наркотиками. Полисмены оценили бы по достоинству. Потом самый быстрый и справедливый в мире суд – и расстрел из пулемета. Гуманно… стопроцентная гарантия.

Все видеокамеры на заборе и воротах развернули на меня свои пятачки. Наконец появился охранник – жилистый таец в кепке синего цвета и комбинезоне с надписью «security» на рукаве. Он презрительно посмотрел на меня из-под черных очков.

– Что тебе надо? – спросил он на английском.

– Я пришел к мистеру Лао.

– Кто ты?

– Он меня знает. Скажи – Володя.

Дверь захлопнулась. Я еще мог уйти, броситься в подворотню, выбраться на оставшиеся деньги в Бангкок, броситься в ноги клеркам российского посольства, они бы сделали запрос в МВД, через день или неделю пришло бы подтверждение, меня пустили бы на задворки посольской кухни и кормили из жалости остатками обедов. И я был бы счастлив, ощущая могущественную длань нашей державы. А может, послали бы подальше, присовокупив крепкий пинок под зад. Много вас тут шатается, прожигателей жизни! Нищие в коммуналках живут, а не по Таиландам шляются! И были бы правы.

…Но я не струсил, растоптал собственное малодушие и был вознагражден. Дверь вновь открылась, появилось уже двое. Второй показался мне знакомым, он охранял меня, когда я отрабатывал комплекс подготовки к десантированию в бассейне. Именно этот чукча нырял за мной в бассейн, когда я преспокойно улегся на дне, переключившись на экономный расход воздуха.

Они попытались взять меня под руки. Зазнавшиеся неучи…

Я тут же сделал им сдвоенную подсечку, и они слаженно рухнули на асфальт. Конечно, они владели многочисленными приемчиками, потому что вскочили, как мячики, – с желанием меня разорвать. Но тут из-за зеркальной двери вышел Лао и прокурлыкал: «Мяу-няу».

Бойцы застыли как перебздевшие новобранцы.

Его желтое лицо никогда не выражало чувств и желаний. Лунное лицо, без морщин, глаза – прорези стреляющих бойниц. Но сейчас его глазки маслянисто щурились: он был хозяином положения – двери захлопнулись. За моей спиной невесть откуда появились автоматчики. Маленькие «узики» в маленьких руках. Потребовали отдать нож. Пришлось подчиниться.

Лао был в белом кимоно, подпоясанном черным поясом. Видно, ему нравилась форма корифея карате. И все же… досада читалась в его глазах. Только долгая практика общения с азиатами дает способность по самым малейшим деталям определить чувственное состояние собеседника. У него могут дрогнуть брови, до каменной твердости сжаться рот, а самое главное – до густой черноты потемнеть глаза.

Я шагнул вслед за ним в стеклянную стену, которая тут же услужливо раздвинулась. Мы вошли в прохладный холл, который напоминал больше поднебесье купола цирка. Сверкающее полушарие люстры подавляло.

От переполнявшего восторга мне тут же захотелось выпить и закусить.

Лао бесстрашно шел впереди, осваиваясь с мыслью, что Volodya «живее всех живых». Он, разумеется, мог бы тут же дать команду своим автоматчикам, и они бы изрешетили меня. И ни один сосед не услышал бы звука плюющейся стали. Потому что в Таиланде все с понятием. Вот только одно Лао не мог уяснить – почему я такой живучий, сильно смелый, такой наглый и до сих пор не добитый. Он понимал, догадывался, что я мог прийти не один, что за его базой сейчас наблюдают из сотни точек, что я приманка, а он – рыба, которой подкинули огромный крючок с неведомой наживкой. Такая вот грубая и бездарная провокация!

Мы прошли в знакомые апартаменты, мне показалось, что здесь переклеили обои. Но потом понял, что все дело в освещении. В полдень меня в эти покои не приглашали. Эти стены имели особенность изменять окрас в зависимости от времени суток.

Меня попросили утопиться в кресле, что я с неохотой сделал. В этих обволакивающих креслах человек чувствовал себя как в подавляющем мягком плену. Видимо, навязчивый комфорт создан для того, чтобы подчинять человека.

Сам Лао сел на деревянный табурет, если можно было так назвать сооружение о четырех ногах, изрезанное вдоль и поперек национальными орнаментами и вязью. Неплохо сидеть на многовековой мудрости отцов и богов.

– Ну что, будешь дуньку валять? – спросил я без ангажементов.

– Какую дуньку? – хмуро поинтересовался Лао.

– Где ведомость, лимонное существо?

– Какая еще ведомость? – стал елозить телом Лао.

– Ведомость выплаты обещанного гонорара.

– Ах-х-хя! – это он так душевно расхохотался.

Я не расист, но, когда вот так безобразно поганят одно из лучших качеств, дарованных человеку, – смех, меня очень и очень коробит.

Лучше русского человека никто не может так славно и безалаберно смеяться.

– Куда ты пропал? А мы уже собирались тебя оплакивать!

Он сделал печальное лицо.

Автоматчики стояли в дверях с бессмысленными, надменными рожами. Такими же изображались в фильмах эсэсовцы, стоящие у дверей своих группенфюреров. Они подсмотрели такую стойку: локотки назад. Правда, были в два раза мельче «нордических».