Так не бывает

Однако Шмелёв всегда отличался хорошей памятью. Сейчас он стремился туда, где прошло его детство. Уже не Женя – Евгений Васильевич. Так иногда нас навещает давний друг детства: сваливается как снег на голову, почти забытый и почти неузнаваемый. Вот и Женя изрядно изменился. Он возмужал, посерьёзнел и повзрослел, в тёмных, по-прежнему густых волосах начинала проблёскивать седина, а глаза стали усталыми и грустными.

Именно взглядом теперешний Евгений Васильевич больше всего отличался от молодого Жени. В далёкие беззаботные времена его глаза как огнём светились. Даже старые фотографии передавали это впечатление – будто бы он мог зажечь всё вокруг себя. Будто время не властно над юным искрящимся взором, будто ничто не в силах его омрачить. Такие вот по-детски наивные, романтические мечты.

Действительность налетела гудящим на всех парах локомотивом. Она разметала палаточный лагерь, разбитый на берегу реки, прервала пение под гитару у потрескивающего снопами искр костра, затмила образ величественной бригантины, бороздящей лазурные просторы. А ведь не так уж много времени прошло. Когда же романтику заменили счета-фактуры, квартальные балансовые отчёты, внеплановые собрания акционеров?

Теперь усталый, рассеянный взгляд Евгения Васильевича блуждал по фасадам знакомых домов, изгибам переулков. Он всего лишь свернул с центральной городской магистрали – и пропали броские витрины фешенебельных бутиков, призывные огни ресторанов, рекламные щиты сотовых операторов. Затих пронзительно-резкий звук сирен и монотонный автомобильный гул. Медленно шагающий Шмелёв погрузился в атмосферу двадцатилетней давности. Новенькая брусчатка, выложенная перед заведениями, которые следили за своим имиджем, уступила место щербатому, потрескавшемуся асфальту, аккуратно отреставрированные фасады престижных магазинов – облупившимся, покрытым граффити стенам.

Евгений Васильевич и сейчас мог пройти по этим улицам с закрытыми глазами, найти нужный дом, подъезд и дверь. Он всё помнил в округе с тех давних пор, возможно, даже гораздо лучше, чем цифры последних биржевых сводок. Приближался родной двор, и тем большее он испытывал смятение. Хотелось ускорить шаг, сорваться с места, побежать – хотя торопиться, конечно, было некуда. Солидный и всегда уверенный в себе Шмелёв пытался сдерживать волнение, но неосознанно комкал в руке аккуратно сложенные перчатки.

Из подворотен соседних домов по-прежнему доносились характерные запахи старого московского быта – сырой штукатурки, коммунальных кухонь, дерева, аммиака и ещё чего-то неуловимого и сокровенного, растворённого только в воздухе таких уютных тихих двориков. Узкая улица изгибалась и медленно поднималась в горку. На середине подъёма Евгений Васильевич распахнул плащ и остановился. С непривычки ходить пешком он запыхался и решил слегка передохнуть. С удовольствием вдохнул влажный воздух, поднял голову…

По этой улице он раньше проходил дважды в день. Утром вприпрыжку спускался в школу, весело размахивая пухлым портфелем и мешком со «сменкой», а к обеду бодрой походкой возвращался домой. Улыбнувшись, Евгений Васильевич вспомнил, как он, сосредоточенный и чуточку испуганный, с огромным букетом разноцветных астр, в серой беретке на коротко стриженной голове, пошёл в первый класс. Ему, детсадовскому ребёнку, было не привыкать проводить свой день вне дома, в чужих стенах, в большом шумном коллективе. И всё равно он сильно оробел, когда услышал громкую патриотическую музыку, доносящуюся из мощных динамиков, увидел возле школы огромное скопление гомонящего народа. Шмелёв довольно хмыкнул и улыбнулся: «Да, всё это было. Боялся, стеснялся, даже хныкал…»

Он припомнил, как в младших классах убирали осенью школьную территорию. Всем выдали длинные, не по росту грабли. Исполнительные девчонки тщательно сгребали мусор и опавшую листву в аккуратные кучки. Ребята же, одетые в унылого мышиного цвета, словно сиротскую, форму, вдруг вообразили, что у них в руках не садовый инвентарь, а пики и мечи, и устроили целый рыцарский турнир. А после субботника азартно кидались охапками только что собранной листвы, сведя на нет всю выполненную работу.

Ещё одна яркая картинка. Вот они вдвоём с закадычным другом поджигают в июне комки скатавшегося тополиного пуха – и потом улепётывают со всех ног от злобной старушки, которая кричит на них противным визгливым голосом и грозится вызвать милицию.

Евгений Васильевич даже не ожидал, что так разволнуется от обилия воспоминаний. Они пробудили в нём что-то потаённое, дремлющее, запрятанное в самые глубины души. Расчувствовавшийся Шмелёв стоял и улыбался, опершись спиной о серую бетонную загородку, крутил в руках перчатки и глубоко, с наслаждением вдыхал холодный осенний воздух. Он рассматривал стену и балконы ближайшего дома, пытаясь справиться с эмоциональным всплеском, прежде чем двинуться дальше.

Он сразу узнал свой старенький двор. Дом имел форму буквы «П» и выходил на улицу пятиэтажным фасадом с аркой, где в любой сезон и время суток стоял таинственный полумрак. Справа и слева от центрального фасада уходили в глубину двора стены с массивными темно-коричневыми дверями, а в самой дали, замыкая внутреннее пространство, возвышался высокий глухой забор соседнего, как тогда говорили, кооперативного, дома. Именно около него и находился раньше заветный самодельный стол со скамейками. В самом центре двора для малышей была устроена песочница с грибком, из труб сварен турник для молодёжи, установлены деревянные лавочки для старушек и молодых мам. Огромный тополь по-прежнему главенствовал в правом углу, нависая могучими ветвями над соседними деревцами. Старые деревья, окруженные стенами и не доступные порывистому ветру, желтели последней задержавшейся в кронах листвой.

Позабытые чувства тёплым густым елеем нахлынули и заполнили светом душу. Двор был тот же и одновременно иной. В тех же низменных местах стояли вечные лужи, и так же медлительно текло здесь время. Одна старая скамейка чудесным образом сохранилась, и это была именно их скамейка. Она изрядно постарела, как-то уменьшилась, будто вросла в землю, и покосилась.

Вдруг Шмелёв испытал странное чувство. Подумалось, что это и есть его настоящее место, родной дом. Малая родина. Из-за постоянной навязчивой суеты он почти забыл о ней. Изображение перед глазами слегка замутилось, краски смазались и медленно поплыли перед глазами. Со стороны могло показаться, что высокий импозантного вида господин протирает шёлковым кашне очки от последних капель дождя. Но это был не дождь, а слёзы.

Во дворе играли чужие дети. Когда Евгений был здесь последний раз, их родители, скорее всего, ещё не знали друг друга. А может, сами строили куличики в местной песочнице? «Надо же, – смущённый собственной сентиментальностью Шмелёв горько усмехнулся, – прошли почти двадцать лет, как один день пролетели».

Он машинально посмотрел на Иринины окна. Там висели другие занавески, вероятно, жили посторонние люди. «А вдруг нет? – мелькнула шальная мысль. – Вдруг произошло фантастическое: Ира, несмотря на все перемены в стране и мире, не покинула свою маленькую уютную квартиру? Так и живёт – в продолговатой, заставленной всякой всячиной комнате с одностворчатым окном на углу дома? Нет, теперь он к ней, конечно, не зайдёт. Зачем? Может получиться глупо, смешно и, главное, бессмысленно». Тщательно просчитывающий сложные многоходовые комбинации Евгений Васильевич не привык совершать опрометчивые поступки и совсем не желал оказаться в неловком положении. Всё закончилось давно, ещё тогда. Так же внезапно, как и началось.

Хотя с Ирой он учился в одной школе, в те годы Женька её почти не помнил. В его классе было много красивых девушек, с которыми он встречался в дружной компании. Они вместе ходили в кино, отмечали праздники, выезжали на природу, ну и, конечно, играли в «бутылочку». На младших девочек ребята из его класса не обращали внимания, если подозревали со стороны «малышни» какие-то заигрывания – реагировали высокомерно.

Но однажды, спустя год после окончания школы, Женя вдруг увидел в своём дворе очаровательную стройную девушку со слегка вьющимися русыми волосами. Она в момент сразила его своей красотой.

– Кто это? – как бы между прочим, пытаясь скрыть свой истинный интерес, спросил он у друзей, которые стояли рядом.

– Жека, да ты что? – изумились в один голос ребята, – это же Ирка. Она училась в нашей школе и ушла после восьмого класса.

– Странно, совершенно не узнал, – медленно протянул в ответ изумлённый Женя, глядя вслед изящной фигурке. – Она, должно быть, сильно изменилась за последнее время, – добавил он задумчиво. И «влип». Сам не заметил, как чувство, не пришедшее в школе, расцвело в нём годом позже в полную силу.

Женя окончил школу одним из лучших в классе, хотя и без медали, и сразу поступил в институт. Ира же отправилась в техникум после восьмого класса, выучилась на кондитера и уже работала на «Красном Октябре». Она была из простой семьи. Её отец умер пять лет назад от сердечного приступа, имелась ещё и младшая сестрёнка, вот и пришлось пойти на производство, чтобы помочь матери.

Влюблённые не расставались ни на день. После занятий Евгений или возвращался домой, или оставался готовиться к семинарам в читальном зале, а в условленное время приезжал на улицу Серафимовича и возле кинотеатра «Ударник» ожидал отработавшую смену Ирину. Иногда они сразу шли в кино, но чаще через Большой Каменный мост покидали сонное, тихое Замоскворечье и перебирались на другую сторону Москвы-реки. Переулками доходили до дома, где в привычном месте их уже обыкновенно ждала весёлая компания. Друзья травили анекдоты, делились свежими впечатлениями, рассказывали смешные истории из студенческой жизни – словом, наслаждались молодостью, тем благословенным временем, когда жизненная энергия бьёт через край, а взрослые заботы ещё не тяготят. Потом Женя провожал Ирину, и они долго целовались в тамбуре её подъезда в пыльной полутьме, заставляя вздрагивать от неожиданности припозднившихся жильцов.

В общем, Евгений парил в облаках. Теперь он был студентом, ощущал себя взрослым и солидным человеком. К тому же чрезвычайно гордился, что у него – первого в компании – появилась девушка. Причём из их же обожаемого, «семейного» двора. Это так здорово – можно одновременно слушать игру на гитаре, общаться с друзьями и обниматься с любимой.

Иногда, если Ира особенно уставала на работе, она раньше всех уходила домой. Женя провожал её и возвращался к ребятам спустя десять минут с блаженно-отсутствующим видом. «Ну что, нацеловался?» – ехидничали наблюдательные друзья. Евгений ничего не отвечал, но этого и не требовалось: всё на лице было написано.

Ему по-хорошему завидовали. Подтрунивали, что, мол, классно и комфортно устроился в жизни: детсад в соседнем дворе, школа под боком – две минуты ходьбы, институт выбрал поблизости от дома, чтобы через весь город не мотаться каждый день. Да ещё и девушку умудрился найти себе прямо во дворе – ни тебе долгих провожаний и расставаний, не нужно следить за временем, чтобы успеть на пересадку в метро. Во как хитрый Женька всё продумал, во как компактно всё смог организовать!

В ответ на ехидные подколки товарищей Евгений с видом триумфатора замечал: им самим предоставлялись точно такие же возможности. Могли бы сделать так же, и всё было бы у них, как и у него, – правильно, красиво и под рукой. Острые на язык друзья возражали: они бы с удовольствием, да красивых девушек не осталось ни во дворе, ни в округе, Жека самую лучшую увёл.

Ирина и правда была хороша – высокая, гибкая, русоволосая, на пухлых губах угадывается намёк на улыбку. Женька был охвачен настоящим чувством. Он купался в своей страсти, вдыхая бесподобный запах её волос, глядя в её серо-голубые глаза. Даже шутливые внушения по поводу необузданности характера, частенько выслушиваемые от Иры, доставляли своеобразное удовольствие.

И Ирине, и себе самому Женя задавал один и тот же наивный вопрос: как он раньше не замечал её, не выделял из общей массы девушек? Польщённая Ирина отшучивалась. Говорила, лукаво улыбаясь, что её, может, раньше здесь и не было.

За спиной пронзительно скрипнула парадная дверь, погрузившийся в воспоминания Евгений Васильевич вздрогнул и обернулся. Из подъезда вышли двое ребят и девушка. Как же эта была похожа на ту, что жила здесь когда-то! Русые волосы, слегка касающиеся плеч, застенчивый, но прямой взгляд. И смех такой же звонкий, задорный, увлекающий…

Троица шла, громко переговариваясь и смеясь. К незнакомцу ребята присматривались оценивающе. Шмелёв наблюдал за ними с таким же очевидным интересом. Вот подростки понизили голоса, затем вовсе настороженно примолкли. Как и он в своё время, они знали всех местных в лицо, а большинство и по имени-отчеству. Подобно ему, делили окружающий мир на «своих» и «чужих». Рослый Евгений Васильевич, в роскошном плаще и до блеска начищенных ботинках, был чужаком. Двор теперь принадлежал не ему – этим ребятам. А он – он стал посторонним по отношению к тому, чем когда-то дорожил. Отчуждение, возникшее между ним и молодыми людьми, было очевидным. И очень явно обозначилась стена, которую Шмелёв воздвиг между своим настоящим и прошлым.

В студенческие годы беспечный Женя расстался с Ириной. Они разругались на всю оставшуюся жизнь, как он считал, из-за сущей глупости, можно сказать, ерунды. С одной стороны взыграла дурацкая гордость, с другой – проявил себя безмозглый юношеский максимализм.

В институте Евгений учился усердно. На красный диплом из-за полученных в первый год пары троек и четвёрок не тянул, но оценивали его на курсе довольно высоко. Это позволяло претендовать на хорошее место при распределении. Коммуникабельный и остроумный, он обзавёлся множеством новых друзей и знакомых. Мало-помалу появилась своя студенческая компания. Сначала, как и водится, она имела чисто мужской состав, но постепенно молодые люди обзаводились подружками. В основном это были студентки из их же института, только с других курсов и факультетов. И только одна Ирина не училась в вузе, а работала на комбинате.

Институтская компания оказалась не настолько тесной, как дворовая. Все здесь были целеустремлёнными и амбициозными, а следовательно, и более разобщёнными. Все, в том числе и девушки, строили далеко идущие планы. Вот тут-то и стала всё отчётливее проявляться разница между начитанными, образованными студентками из интеллигентных семей – и Ирой. Её не то чтобы плохо приняли в новой компании, совсем наоборот. Ещё бы, такая красавица. На неё заглядывались все юноши без исключения, многие втайне завидовали Жене. А девушки, особенно сладкоежки, с интересом расспрашивали о работе или просто мило болтали ни о чём. Но мало-помалу становилось всё виднее, что у Иры со студенческой компанией кругозор и интересы не совпадают.

Постепенно в душе Евгения росло какое-то смутное чувство. То и дело его девушка попадала в неловкие ситуации. Танцевала-то грациозная и подвижная Ирина получше многих, смеялась и беседовала за столом наравне со всеми, но как только доходило до «умных» споров или интеллектуальных игр, начинались всякие казусы.

Однажды они играли в «изображение». Требовалось без слов, с помощью одних жестов объяснить своей команде, какое слово или словосочетание загадали соперники. Подошла Иринина очередь «изображать». Она беспечно вытянула фант с заданием, прочитала его, посерьёзнела, покрутила в руке бумажку и, смутившись, призналась, что не знает такого слова. Играли азартно, поэтому начали спорить, засчитывать ли очко. Договориться заранее о таких случаях никому в голову не пришло. И тут кто-то сказал:

– Ребята, да сжальтесь вы, Ира ведь на фабрике работает. Скорее всего, она этого слова никогда в жизни не слышала.

Поражение команде не засчитали, фант переиграли, но тягостное воспоминание у Жени и Иры осталось навсегда. Выводы каждый сделал свои. Раздосадованный Женя внезапно осознал, что при всей своей притягательности в интеллектуальном плане Ира не дотягивает до уровня его институтского окружения. А Ирина просто решила реже появляться в студенческом кругу. Ей было намного комфортнее в привычном дворовом сообществе. Там её воспринимали такой, какая она была. Росли все бок о бок с младенческих лет, никто ни от кого не требовал прыгнуть выше головы.

Лёгкая трещина, раз появившись, стала давать о себе знать всё чаще. Когда Евгений звал Иру на институтские сборища, она предлагала ему любую возможную альтернативу, лишь бы не попасть опять в глупое положение на глазах возлюбленного и его друзей. Женя ей сочувствовал, но потихоньку начал тяготиться таким положением вещей. Иру он по-прежнему любил, однако свободное время зачастую предпочитал проводить с сокурсницами: нельзя, мол, студенту без интеллектуального общения. Ирина всё это видела, проблему осознавала и считала себя в ней виновной. Ей и искать решение.

Ира прилично зарабатывала. Она была фактически единственной кормилицей в семье: младшая сестра ещё училась в школе, а мама в поликлинике получала очень скромную зарплату, которой ни на что не хватало. Однажды Ирина, волнуясь, сообщила Евгению, что собирается пойти учиться на вечерние курсы, как только сестра закончит школу. Конечно, без отрыва от работы, ведь даже на время оставить её не получится. Потом она, возможно, окончит заочный институт, станет мастером, а в дальнейшем, быть может, и заведующей производством. Ира прекрасно понимала, что воплотить эту идею в жизнь будет очень не просто. Предстоит редко видеться, учиться вечерами после напряжённой смены. Но как иначе сохранить их угасающую любовь?

– Ты мне поможешь с занятиями, – доверительно спросила девушка, – ведь я уже очень многого не помню?

Начиная серьёзный разговор, Ирина преследовала благую цель, но момент был выбран неудачно. Женю в тот день за формально выполненную дипломную работу сурово раскритиковал научный руководитель. А когда обиженный на замечания Евгений покидал институт, ему встретилась однокурсница. Она всегда донимала его вниманием, вот и сейчас не прошла мимо, уколола ехидной фразой:

– К «фабричке» своей спешишь? – и иронично улыбнулась.

Так что Евгений был в весьма подавленном настроении, когда Ирина поделилась с ним своими планами. Вот и ответил резко, что заочное образование – это, в сущности, не образование, лучше не тратить время впустую. Есть, сказал он, масса способов провести досуг гораздо интереснее и с пользой для дела. Всё равно диплом о заочном обучении – бесполезная бумажка, которую лучше никому не показывать.

Оторопевшая Ира пыталась как-то спасти ситуацию, даже робко настаивать начала, что на её работе и заочный диплом будет полезен. Но Евгений разошёлся не на шутку. Он в запальчивости выплеснул на девушку всё накопившееся раздражение. Заявил, что в современном обществе существуют три класса: рабочие, колхозники и интеллигенция, – и каждый должен реализовывать себя там, где ему предопределено судьбой. И нечего без толку дёргаться! Крестьяне, горячился парень, не должны писать книги, а инженеры копать картошку на полях.

– Ты считаешь, что я принадлежу к другому классу? – только и смогла выдавить огорошенная такой отповедью Ирина. И, не оглядываясь, убежала. Навсегда.

Женя твердил себе, что Ира сама во всём виновата – не так поняла, ложно истолковала ход его мыслей. Хотя почему ложно? Если говорить начистоту, он уже давно считал, что её социальное положение снижает его рейтинг среди однокурсников. В дальнейшем это может и на карьере негативно отразиться, ведь на носу защита дипломной работы, госэкзамен, распределение.

Расставание с Ириной было только первым шагом во взрослую – одинокую – жизнь. Отдаление, а потом и окончательный разрыв с друзьями детства, с местом, где родился и вырос, не заставили себя ждать. Поспособствовала этому казавшаяся невероятной гибель великой империи. Минул только год после окончания Евгением института, как раскололась, развалилась на куски огромная страна. Забурлили смутные времена, открылись огромные, невиданные доселе перспективы, представились уникальные условия для поднятия личного благосостояния на фантастический уровень. Грех было бы этим не воспользоваться. И Евгений со всей самоотдачей погрузился в бурные волны зарождающегося национального бизнеса.

Он без устали трудился, рыскал, суетился, молниеносно реагировал и перестраивался, мгновенно принимал сложные, порой опасные решения. Рисковал, рисковал и ещё раз рисковал ежедневно, ежечасно. Игра стоила того – на кону была новая, блистательная жизнь. Уж очень хотелось покончить с убогим существованием, вырваться из малогабаритной квартирки, из милого, дорогого, но всё же очень тесного мирка, затерянного в огромном и многообещающем городе.