Полная версия
Купить и скачатьДобавить В библиотеку
Братство боли
Автор:
Жанр:
Год написания книги: 2018
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
«Листья под снежной коркой…»
Листья под снежной коркой,Русла замерших рек.Век у листвы короткий.Ровно до снега – век.Скрипы калиток, сходенСлышатся за версту.Тихо и безысходно —В этом сквозном саду.Но зачастит в апрелеС кровель, и хрустнет наст.В оттепель станет прельюПалый промерзлый пласт.Смоет водою талойЗаледенелый слой.Станет листва отвалом,Свежей парной землей.Снова заслышу веще,В проблесках синевы,Как надо мною плещетПлоть молодой листвы.«Куда ты бежала, трава…»
Куда ты бежала, трава,Когда небеса грохотали,Как будто питомцы ПетраЧугунные ядра катали?Куда ты стремилась, скажи,Летела, волною стелилась,Какие сочтя рубежиЗа непреходящую милость?И пахло в саду резедой,И ливень сочился сквозь щели,И долго во тьме грозовойСмятенные травы шумели.И шепот по склонам ложбинСтруился, едва различаем:– Нет, мы никуда не бежим,Мы просто к земле припадаем.«Верни величие листку…»
Верни величие листку,Глухой просёлочной дороге,Надломленному колоскуИ чуть мерцающей протоке.Среди истерзанных дерев,Над срубом высохшей криницыТы ощути священный гнев,Как у поруганной гробницы.У края мертвенной стерниНе торопись, постой подоле…Верни величие, верни,Земному трепету и боли.Осень
1Когда замедляют движение древесные смолы,И я замечаю, что ячейки вылущенного подсолнухагеометричны, как пчелиные соты;когда в озимые борозды бросают зерно,и влажная скорлупа орехаразжимает объятия,мы выходим вдвоём из дома,не торопясь, спускаемся по ступеням террасыи ставим столпод виноградный свод.Когда облетает старый сад,и в зареве полдня плывут по ветрузолотые нити сиротства;когда земля источает благодатное тепло осени,и в этом недолгом тепле я пронзительно чувствую —спелую тяжесть яблок,тягучую сладость патокии томящую медлительность женщины,что готовит случайному гостю место ночлега,вот тогда, понимая друг друга без слов,мы ставим столпод виноградный свод.Когда вдалекегромко бухает утроба барабана,а голос трубы прихотлив, весел и неудержим;когда хозяйка размеренным ножомрежет сырой брус брынзы,и в отдалённой комнате высится стопка калачей,витых и весомых,как куски корабельного каната;не стоит, мой друг, тужить о прожитых днях,сорокалетия срок – это только середина пути.Даваййка поставим столПод виноградный свод.2Пусть смеркается день,и с пустынных полей тянет темью и холодом,и по пыльным проулкамвозвращается с выгона стадо,покачивая на ходутяжёлыми, как рукомойни, сосками;звон вечерних подойниковне враждебен музыки свадеб.Пусть лежит на крыльцежелтый свиток листа,но сентябрьские заморозки не опалили покабезымянного братства травы,и земля не забыла ремесла плодородия.Руки замерли на струнных орудиях,и разверсты уста для вдохновенной хвалы,но во мне не смолкает нота тревоги,неотвязная нота тревоги,как упорная капля, дробящая камень,как режущее слух прикосновение стали к стеклу,всё та же проклятая теза:«Человек есть существо, которое погребает».«Пока ещё пишутся оды…»
Пока ещё пишутся оды,Хотя, говорят, бесталанны.Ругая причуды погоды,По парку фланируют франты.Пока благолепны фронтоныИ так полнозвучны фонтаны.Под сенью садовой ротондыМилуются нимфы и фавны.Но что-то вершится незримо,А, значит, вдвойне неизбежней.Полоска весеннего дымаПлывёт над галдящей скворешней.И пашни не знают износа,И грозы гремят над юдолью,И жизнь моя, словно с откоса,Летит, задыхаясь от боли…«Это кто скок – поскок…»
Это кто скок – поскок —с бодунца-леганца —по весёлой тропинке, ведущей к пивному ларьку?– Это он! – отвечают деревья воскресного парка,удручённо качая листвой.Несмышлённый пацан,постоялец промышленной зоны,неумелый подпасанок ремесла.Как он тянет пивко запрокинутым горлом,в распахнутой пёстрой рубахе.Выставляет вперёд свои певчие губыи свистит на манер озорного скворца,клубы пены сдувая с бокала.Всё, пацан, впереди!Ты научишься жить в промежутках,между спазмами боли,и поймешь, что любовь —это прикосновение к вечности.И напишешь хмельные стихи,ожидая неслыханной славы…И вернешься сюда, в свою нищую юность.Пригуби же пивка в этом парке, под шелест листвы,под шелест листвы…Щегол
Эта жажда творить – мне понятна до боли.Я по птичьему рынку неспешно прошел.Как поет вдохновенно в железной неволе,Желтоглазый щегол,Желтоглазый щегол.Только случай творить не представился, вроде…Как же право такое певец приобрел?В тесном горле его бьется тяга к свободе,Желтоглазый щегол,Желтоглазый щегол.Как привычна толпе злая страсть к кривотолкам,Только что мне сейчас неразумный укор.Отсчитаю рубли и с блаженным восторгомОтпущу тебя в небо,Желтоглазый щегол.Удивит продавца этот жест безответный…Пусть в душе моей снова – раздор и раскол.Как взахлеб торжествует он в роще рассветной,Желтоглазый щегол,Желтоглазый щегол.Дудочка
На рассвете исчезаютВ море корабли.Тихо дудочка играетНа краю земли.Так светло и незабвенноДля тебя одной.И проходят незаметноГоды стороной.Все давнишние печалиЗамерли в груди.Словно ты еще в началеДолгого пути.Словно зарево сирениВидится в окне.И спускаются ступениК плещущей волне.Манят яркой новизноюЗаводи реки.И гудят в весеннем зноеМайские жуки.Мир наполнен чудесами.И – над синью вод —Снова светлыми ночамиДудочка поёт.Кафе в парке
1Слышите шум вековых тополей…Он заглушает высокие колокола вселенской печали,гулкую разноголосицу дня настоящего,громкие призывы,начертанные на линялом кумаче.Это старый прибрежный парксотрясает осенний непрошенный ветер,как пену, взметает клочья бумаг,путает пряди женских волос,срывает с прохожих кепки и шляпыи они, подхваченные порывом ветра, уносятся вскачьпо пустым песчаным дорожкам.И только здесь – в это невозможно поверить —стоит незыблемый штиль уюта.Кафе «Бриз» называется эта обетованная заводь.Над серым пустырем асфальта,обрызганным перламутровымикаплями голубиного помета,нависает прозрачный пластиковый козырек.Как пристань спасения и благоденствия,возвышается буфетная стойка,парное оконце выдачи заказных блюд —амбразура порционной снеди —притягивает взоры страждущих чревоугодников.Влажные, непокрытые скатертями,столики, шаткие, как трапеции,придают любой застольной беседенеподдельное веселие и счастливую непредсказуемость.Нет, вы никогда не встретите здесьпотертой плюшевой роскоши районного ресторана,вычурных завитушек лепниныв стиле сталинского ампираили древа-анчар в непомерной дубовой кадке.Голый казарменный конструктивизм —вот стиль наших летних общепитовских забегаловок.2Спешите сюда, в эту славную заводь,о, мужи палимые жаждой!Влачите сюда свои похмельные шаткие стопы,суровые адепты портвейна,тонконогие, как кузнечики, рыцари сухих вин,добродушные прихлебатели жигулёвского пиваи чинные приверженцы коньячных созвездий.Ведь только здесь вы воспаритев запредельные небесные выси(как просто уйти, ускользнуть, укрыться)или проникните в недоступные земные глуби,(вот и боль притупилась, колющая боль в сердце)что будет после о чем вспомнить,будет долго о чем вспомнить, будет о чем…Память блаженна в хмельном забытье!Забудь, очарованный бражник,имена погребенных отцов,эпоху культа и день ее сокрушения,неистовую веру, неразбавленную невинной кровью,горечь отчаяния и немощь бесправия.И не стоит поднимать взгляда выше уровня знамен,чтобы не видеть над собой этой прорвы пространства,грозовой клубящейся бездны,не стоит задаваться извечным и простым вопросом —«кто я есмь?»и не повторять без конца, как заклинание,короткую фразу-перевертень —«Отче, что?»На окраине страны
(воспоминание о 80-х)
Вдалеке от трёх вокзалов,От пяти углов вдалиХрипло радио вещало,Подорожник цвёл в пыли.Молотком дробили цокольНа другом конце земли.Вдалеке – и чуть поодоль —Жили люди, как могли.Были вьюги и торосы,Люди кутались в пальто.И на веские вопросыОтвечали: – Ну, и что…Приказным речам не веря,Оставался каждый глухК плеску прений, к скрипу перьев,К звону копий и кольчуг.Не о том они мечтали,Если в праздничных статьяхТусклым ногтем отмечалиТе места, где о харчах.Если хочешь жить харчово,На планиду не пеняй.Снова площадь кумачова,Значит, праздник Первомай.Люди пили на досугеВ милой призрачной глуши.Разновидность вечной скуки —Эти праздники души.Так и жили, не тужили,Без особенных страстей,Невесёлые транжирыЖизни бросовой своей.И взывал к ним горлом слабым,Проклиная злобу лет,Гений местного масштаба,Обезумивший поэт.Воздушный змей
Пока дышу, пока живу истоками,Всем говорю – Господь, благослови!Проходит жизнь…и все-таки, и все-такиТак хочется мне веры и любви.Бываю переменчивой, как облако,Что соткано из подвенечных грёз.И если вдруг ты оказался около,Тебе не удержать счастливых слёз.И ты поверишь в назначенье лучшее,И обретешь пристанище от бурь.Я – облако, скользящее, летучее…И подо мной – бескрайняя лазурь.Скалистый берег тянется и тянется.Волна так первозданна и светла.Я – облако, задумчивая странница.Мои собратья – вольные ветра.Но иногда живу надеждой тайноюИ верю в наши млечные пути.Порадуй душу весточкой нежданною,Воздушный змей над морем запусти.Пускай случится чудная мистерия,Что так желанна столькими людьми.…И на крыле натянутой материиТвои слова о вере и любви.«Черно-сизое крыло…»
Черно-сизое крыло.Птица вольного полета.Сердце радостью свелоНепонятного от чего-то.Сочетание цветов,Словно иней на асфальте.И далекий светлый зовБез надрыва и без фальши.Проживет свой птичий векВ этом царственном обличье.Полноводье вешних рекОтразит её величье.Ты такая же, пойми,Не терзай себя украдкой.Ведь отлична меж людьмиСвоей смелою повадкой.И тебе, моя душа,Улыбнется каждый встречный.Жизнь безмерно хороша,Оттого и быстротечна.Туда, где два солнца
Туда, где два солнца над краем земли.Туда, где нас помнят еще молодыми.Шумят ковыли,И плывут корабли.Дыхания слиты, и мы – нераздельны, едины.Два солнца, как знак бесконечности… вериться нам,Так будет навек.Перед нами – в цветах – распростерлись долины.И эхо нам вторит – едины… едины.Прощай, моя радость! Зашло твое солнце за край,За грань горизонта. Оно никогда не вернется.Прости, если плачу… навзрыд, невзначай.И грею ладони, как в мертвой золе,в лучах твоего уходящего солнца.Колокола тревоги
Николаю Сундееву
… стирается след на песке,и воды забвения смыкаются над головой,последние очевидцы – седые блаженные старики —лежат распрямлено в плоскодонных челнах.Бронзовый колокол, подернутый патиной времени,методично отсчитывает удары,и каждый удар кажется последним.1Я увидел с вершины холма руины нашей реки.Широкое русло, изрезанное морщинами зноя,росохлый помост деревянного паромаи обвальную насыпь дамбы,заросшую травой запустения.Я подолгу вглядывался в рельеф неширокого русла,стараясь помочь своей слабой памятии сделать попытку определить,где пролегал прямой и отвесный ров фарватера,вполне пригодный для веселых экскурсионных катеров,где открывались крутые откосы и чистые отмели,в которых сверкала на солнце рыбная молодь.Но русло реки было ровным, как степной шлях.Время стерло выступы дна и сыпучим прахомнаполнило впадины,и только речные бакены, наполовину вросшие в грунт,тяжелые, краеугольные бакены —верстовые столбы реки —напоминали мне прежнийприветливый нрав речной глади.Вереница печальных паломниковтянулась по мертвому руслу реки.Лица их были черны,в уголках губ запеклась пена проклятия.Дети, обреченные умереть первыми,судорожно хватали губами раскаленный воздухи из последних сил тянули сухие былинки рукк материнским ладоням.– Сын мой, кровинка моя! —шептали уста матери – почему в ту бездумную ночьне закрылись створы чрева моего,и ты начался во мне,почему ты не захлебнулся во влаге моей утробы,и колени мои приняли тебя в назначенный день.Услышь, Господи, безутешный плач матери!Дай смиренной смерти сыну моему,без стенаний и корчей,без крика и предсмертной мольбы,чтобы умер он, как счастливо засыпал в недавние дни,насытившись густым материнским млеком.2Куда же шли они, обреченные усталые путники,по мертвому руслу реки?Солнце скрывалось за гранью горизонтаи появлялось вновь – по левую руку скорбного шествия.Какая сила неодолимо влекла их —все дальше и дальше —словно сор прошлогодней листвы, подхваченныйпредгрозовым ветром?Люди шли к морю, надеясь найти на его берегахпристанище последним дням своим.Но не знали они, что море – мертво.Но также, как встарь,бил на причале бронзовый колокол,и только у каменных глыб волноломане раздавалось больше гулких ударов стихии,не звучали на берегу голоса местных загорелых уроженок,занятых своим суровым рукоделием —починкой заскорузлых от соли рыбацких сетей.Бил неприкаянный колокол.Стайка пришельцев шла полосой побережья.Лица людей не ощущали свежей шипучей влаги,им не щекотал обоняние запахи йода,плакучих водорослей и пеньки.Над морем колыхалось горячее марево,и впереди – на сколько хватало взгляда —простиралась бескрайняя пустыня,которая недавно совсембыла заселена мельчайшим роем планктона,косяками скумбрии, морским мхом,аметистовыми сколами медузи колченогими крабами… помните,как порой их выбрасывало на берег,и они, застигнутые врасплох,путались в пене прибоя, как в паутине…Почему это нежданно привиделось мне,ведь за окном в мягких сумерках летая вполне различаю приметы предместья —кущи садов, мазки фонарей на мостовой,чешую черепичных кровель,и вдруг в тишине – так явственно и весомо —глухие удары поминального колокола.«Не сохранилось и следа…»
Не сохранилось и следаБылой распахнутой свободы,Качавшей исстари суда,Кормившей издавна народы.Вы верно помните, как встарь,Волна – от края небосклона —Стремглав неслась и, как сизарь,Взмывала с грани волнолома.Осколки воли – солоны.Вы скажете: горьки, как цедра.Во глубине седой волныНесметные таились недра.Ветрам неведома узда,Тяжёлым килем гладь изрыта.О, вспененная бороздаОт Крита до брегов Тавриды.Я помню пасмурную рань,Стихия дыбилась, стенала,Как будто в певчую гортаньПлеснули кипяток металла.Смерч пламени и клочья туч.И корчи, и мольбы о смерти…Как необъятен и гнетущПростор испепелённой тверди.Сечёт по скулам суховей,Разносит прах во все пределы.Одна строка до наших днейКаким-то чудом уцелела…«Глаза возлюбленных морей».«Весь город – в сирени. Не к месту, не к спеху…»
Весь город – в сирени. Не к месту, не к спеху.Зачем поклоняться жестокому веку.Бродить до рассвета неведомо где,По мёртвой траве и цветущей воде.В какие просторы, провалы, пролётыУходят мои баснословные годы.– Постойте, – я жарко шептал в тишине, —Хоть малую метку оставьте на мне.Скрипит под ногами песчаная осыпь.Я времени лёт обнаружил на ощупь.У краешка губ, как зарубки тех дней,Морщины легли от печали твоей.Так бей же в упор, беспощадное время!Безжалостно гнёт молодые деревьяЛавина дождя. И не может сломать.В смиренье сокрыта особая стать.Как сыростью тянет в глухом палисаде.…И запах сирени. Не к месту, некстати.Я в ветряный полдень шагну на крыльцо,Навстречу грозе запрокину лицо.Небесная влага грохочет в оврагах,Струится по стёклам в рассохших оправах.И грома раскаты слышны вдалеке.…И грозди сирени на мокром песке.«Обживаю чужую обитель…»
Обживаю чужую обитель.Занят вечер невнятным трудом.В суете, тесноте и обидеЖизнь проходит своим чередом.За стеной не стихает привычныйРазнобой холостяцкой гульбы.В день, от прочих ничем не отличный,Вдруг прорежется голос трубы.И проймёт холодком поднебесий,И подкатит к дыханию ком.Вижу ход похоронных процессийЗа стеклом, на снегу городском.Я привык к этой плачущей меди,К женским вскрикам среди немоты.Только жаль, что величие смертиСведено до банальной тщеты.Я привык к этим шествиям грустным,И к отвалу землице сырой,И к незримым незыблемым узамМеж моею судьбой и страной.Видно, выше покоя и волиБезотчётное чувство стыда.– Я люблю эту землю до боли. —Промолчу, не скажу никогда.Бьёт нужда, и гнетёт непогода,И шумит на могилах быльё.Но не знаю иного исхода,Чем в разверстое лоно её.Ни тоски, не печали, ни злобства.Жизнь заверчена, как жернова.Все отмечены метой сиротстваТой, что выше любого родства.Но пока не призвали к ответу,Как мне много придётся успеть —Поскитаться по белому свету,Беспечальную песенку спеть.На приветливый зов обернуться,И затеплить свечу в полумгле,И не раз – в горький час – прикоснутьсяК неизбежной заветной земле.Стихи о любви
«Радостный, разнотравный…»
Радостный, разнотравный,Щедроцветущий май…Свет мой обетованный, —Слышишь – не исчезай.В жизни любовь случиласьСреди тщеты земной.Милая, сделай милость —Будь до конца со мной.Не развести насильноНас по краям земли.Знаешь, невыносимоБыть от тебя вдали.Праздничный цвет на плитыВновь осыпает май.Слышишь слова молитвы —Свет мой, не исчезай!«Ты знаешь – что такое нежность…»
«Утешайтесь надеждою»
Рим.12, 12Ты знаешь – что такое нежность,Щемящая ночная грусть?Я именем твоим утешусь,Воспряну духом и спасусь.Не надо, милая, не надоВсегдашних легковесных слов.Смотри, как над вершиной садаВстает плеяда облаков.Как ярко пламенеет лето,Как гулко близится гроза.Ты щуришь от избытка светаТакие ясные глаза.Пройдешь по улочке знакомой,Едва ответив на поклон.Как веет сладостной истомойОт жарких медоносных крон.И прибегая вновь к надежде,Как покаянью и мольбе.Я дорожу тобой, как прежде,Как прежде, радуюсь тебе.«Как сказать о любви – только прикосновением…»
Как сказать о любви – только прикосновением,первым неспешным движением губ.Ты припал к роднику,и наполнен восторженным пением,радостным пением,что раздается вокруг…Как же дни скоротечны,снова в наше предместье возвращается осень.И шумят над моей головою деревьев верхи.Всё стремится туда,где любовь свое счастье находит на ощупь,где негромко звучат в полумраке стихи…И полнолуние не затмевает твоего лица.Свет не затмевает света.«Я – камень на твоем пути…»
Я – камень на твоем пути.Поговори со мной… рукою проведипо древним мхам… там, у меня внутри,разлита нежность… там, у меня внутри,слепая завязь слов…упорные и долгие склонения —к тебе, тобой и о тебе одной.Яблочный Спас
1Середина августа. НадломленСпелый злак. И ото всех сторон —С поднебесных стройных колоколен —Снова слышен благодатный звон.Никаких обид не опасайся,Всё свершится на стезе твоей.Середина августа. До Спаса,До святого яблочного Спаса —Только горсть богохранимых дней.И не верь стоустому злословью,Дорожи смиренной правотой.Освещён надеждой и любовьюКаждый шаг твой в жизни непростой.Пахнет мёдом, яблоком и хлебомДаже здесь, у храмовых колонн.В честь твою – под лучезарным небом —Не смолкает колокольный звон.2И в августе зацвел жасмин,И в сентябре – шиповник…Анна АхматоваКакой сегодня день! И как он полон света,И птичьих голосов, и радужных дождей.Зову тебя, мой друг, но только нет ответа…Увы, ответа нет от странницы моей!И вновь зацвел жасмин… Вокруг – благоуханье.Гудит веселый шмель в запущенном саду.Шиповник – весь в цвету. И грудь теснит признанье —Будь счастлива, мой друг, наперекор всему!«В твоих глазах – сентябрьские леса…»
В твоих глазах – сентябрьские леса,Что так прекрасны в сумраке вечернем.И даль небес, и поля полоса —Колосья хлеба в золотом свеченье.В твоих глазах – сочувствие роднымИ тем друзьям, которых беды ранят…В них – свет зари над озером леснымИ свет лампады в деревенском храме.Я в них гляжусь, как будто в первый раз,Мою любовь не высказать словами.Пусть теплоту твоих прекрасных глазНичто не застит долгими слезами.«Слышится, без подвоха, среди мирских хлопот…»
Слышится, без подвоха, среди мирских хлопот —В чаще чертополоха птаха с утра поёт.Поросль стеблей колючих, словно неволи знак.Птаха поёт о лучших щедроцветуших днях.Вижу цветок багровый, колющие шипы.Словно венок терновый славной её судьбы.Значит, любые беды можно преодолеть.Вам не дано, невежды, так вдохновенно петь.Снова восстать над мраком, свет удержать в горстиИ над житейским прахом радугой расцвети.Что там молва лепечет? Ведь на семи ветрахПесня летит и плещет в солнечных облаках.«Скажи, ну, что тебе приснилось?..»
Скажи, ну, что тебе приснилось?Ответь, пожалуйста, скорей.Ведь что-то чудное творилосьВ просторной горнице твоей.Должно быть, рокот океана,Церквей старинных купола.И, звездным светом осияна,Так безмятежно ты спала.Сон ворожил, пьянил, светился.Я наклонялся над тобойИ слышал, как о сваи пирсаНеутомимо бил прибой.Светало… и блаженным стономВдруг оглашалась тишина.Как веяло морским озономИз глубины ночного сна.…Глаза твои полуоткрыты.В них – пробужденья торжество.Ты вышла, словно Афродита,Из сновиденья своего.Поле маков
Столько лет я так жаждал приветного оклика,обернуться на зов.… И уйти от невзгод.В вышине, в синеве снова светлое облаконад маковым полем плывет.И меня накрывает лазоревой тенью,на веках – прохлада,прохлада летнего торжествующего дождя.Вот я встретил тебя,доверяясь сполна одному провидению.Что сказать – эту жизнь я прожил не зря.Я увидел твой свет,я дышал твоим светом.Только это спасало от ран болевых…Я хотел бы закончить свой путь —пусть слова мои станут последним заветом —в тени твоего облака,среди этих цветов полевых.Мосты
Как любил я мосты! и дрожанье воды под пролетами,Низовой ветерок, что летит вдоль теченья реки.Жизнь полна пустоты, не желая мириться с пустотами,Мы возводим мосты, заверениям всем вопреки.Берега далеки, нам с тобой никогда не дано докричаться.Зарастает тропа давних встреч повиликой травой.Знаешь, радость моя, в чем оно наше тихое счастья —Это выстроить мост,это выстроить мост между мной и тобой.Между мной и тобой… слабый мост,колыхаемый временем.Все не так – говоришь, ты опять размечтался, чудак.По мосту я уже сделал шаг,вперекор всем запальчивым мнения,И теперь я прошу – сделай шаг, сделай шаг, сделай шаг…Как любил я мосты! и дрожанье воды под пролетами,Низовой ветерок, что летит вдоль теченья реки.Жизнь полна пустоты, не желая мириться с пустотами,Мы возводим мосты, заверениям всем вопреки.«Как жаль, что писем нет, и старые забыты…»
Как жаль, что писем нет, и старые забыты.
Живём единым днём, в предверии весны.Ты – в дальней стороне, глаза твои прикрыты.Ты слышишь только поступь тишины.Ведь тишина всегда разится с немотою,И ты с надеждой ждешь.Свет памяти – вот-вот – прольется над тобою,Как вешний дождь.Ты веруешь в дожди, наперекор пустынеВстающие отвесной пеленой.Я верую в тебя, от века и поныне.…И майские дожди гремят наперебой.«День, не отмеченный знаменьем…»
День, не отмеченный знаменьем,Один из многих долгих дней.Я становлюсь местоименьемВ несметных сонмищах людей.Я – только я, такая малость…Живу, стеснения терпя.Но ведь случалось же, случалосьБыть целым миром для тебя.Замок
Это был дом на окраине, там, где мы жили с тобойи растили нашего первенца.Когда в доме присутствует дыхание младенцамир кажется нерушимым.Ведь не зря над пролетом окна ласточка свила гнездо.Дом снесли… и построили замок.За тяжелой кованной оградой, на лужайке для теннисане слышно детского смеха.… И бесприютная ласточка кружит и кружит над крышей.Романс
Я трудно отвыкаю от тебя.Ты знаешь, это чувство мне – в новинку.Мгновенья жизни слепо торопя,В случайный дом спешу на вечеринку.Я трудно отвыкаю от тебя…В чужом дому и на чужом пируМне так претит излишняя опека.Но я веду весёлую игруИ даже говорят – не без успеха.В чужом дому и на чужом пиру…Я не страшусь ошибок роковых,Увлечена любовною игрою.Но память, словно властный проводник,Опять меня уводит за собою.Я не страшусь ошибок роковых…Судьба моя смиренна и проста.Всё кануло, что было между нами.Я о тебе не вспомню никогдаБессонными незрячими ночами.Судьба моя смиренна и проста…Ты возвратился в сутолоке дня,Так и не приняв вожделенной воли…– Прости! Но я отвыкла от тебя.Что может быть сильнее этой боли?Прости! Но я отвыкла от тебя…Перелётные кони
С заснеженных пастбищ предгорийподнялись перелетные кони,Понеслись по декабрьскому небу в иные края.И куда ж вы летите,окрыленные кони моих полуночныхвидений?Как претят вам унылые стойла и хозяйские жесткиеудила.Я сравнил бы вас с перистыми облаками,так вы легки и прозрачны…незримо текучи сквозь пальцы веков.Я сравнил бы вас с солнечными волхвами,с хвойной радостью детских новогоднихдаров.И куда ж вы летите?Где найдете пристанище?Я гляжу в небеса и глаза солоны.Приходи же ко мне, моя дивная дальняя странница!Будем долгие ночи с тобой коротатьдо веселой и певчей весны.Часы в парке
Непрестанно тревожит в навязчивом снеОтголосок далекой стихии.На окраине парка звучат в вышинеГородские часы, городские.Все ученые книги упрятаны в стол,Вянет цвет на гранитных ступенях.Словно кипень, взметается платья подолНа твоих загорелых коленях.К сокровенному месту летишь наугад.Что прелестнице свод назиданий?Над промытой листвою блестит циферблат —Безучастный свидетель свиданий.Мне бы следует скрыться в шумливой толпеИ не знать о сердечной докуке.Он шагнет, улыбаясь, навстречу тебе,Ты протянешь приветливо руки.Напряженно и гулко пространство звенит.Вот оно – долгожданное счастье.Ты стоишь недалече, и жилка частитНа виске и на тонком запястье.Не скажу ничего… Мы в поступках вольны.На душе ни тоски, ни надсады.Ослепительный день на излёте весны.… Только больше об этом не надо.Не пойму, почему же мерещится мне —Сквозь отчаянья годы глухие —Этот парк, над которым звучат в вышинеГородские часы, городские.