В плену иллюзий

2 июня

Сегодня объявили санитарный день. Морили рыжих тараканов. Я очень обрадовался этому давно назревшему мероприятию. Просыпаясь иногда среди ночи, я постоянно обнаруживал этих наглых и вездесущих созданий у себя на лице и руках, а то и на других частях тела. Судорожно и с отвращением стряхивал их на пол, зажигал светильник над койкой и, с некоторым содроганием сдёргивая одеяло, внимательно осматривал постель и не успокаивался, пока полностью не избавлялся от этих неприятных существ. Они никогда не кусались, не пили кровь, как это проделывали клопы в моём детстве, но почему-то один их вид вызывал чувство брезгливой неприязни, а воображение, как ночью, во время сна они вальяжно разгуливают по моему телу, угнетало меня ещё больше. Воспользовавшись этим радостным событием, я вынес матрац на палубу и принялся усердно выколачивать из него «вековую космическую» пыль и то, что эти жизнестойкие насекомые оставили на нём. По счастливым лицам научных сотрудников, которые тоже бодро выносили на палубу свои постельные принадлежности и с остервенением лупили по ним чем попало, я понял, что не одинок в своих ночных мучениях, и это в какой-то степени утешило меня. В это же время, под предводительством судового врача, каюты, с наглухо задраенными иллюминаторами, тщательно обрабатывали какой-то вонючей жидкостью в надежде на массовую гибель этих не в меру расплодившихся насекомых. По его же рекомендации мы проторчали на палубе несколько часов, чтобы не отравиться самим и чтобы «безотказное дезинфицирующие средство» оказало на тараканов наиболее губительное действие…

Наконец, обгоревшие на солнце, с обновлёнными постельными принадлежностями, мы разбрелись по каютам.

Гидрохимик Руфина Окрошкина храбро вошла в свою каюту и с нескрываемой радостью обнаружила на полу издыхающего таракана, лежащего на спине и едва шевелившего лапками. Она открыла иллюминатор и, веником определив обездвиженное насекомое в совок, метнула его в воздушную среду. Затем, внимательно осмотрев помещение, она вдруг обнаружила между переборками небольшое отверстие и решила шпилькой от волос поковырять в нём на всякий случай и убедиться в «сокрушительном действии» хвалёного дезинфицирующего средства, вонь от которого ощущалась в каюте до сих пор. Она без колебаний засунула шпильку в дырку и принялась яростно вращать ей. Внезапно оттуда вылез здоровенный рыжий таракан и, злобно шевельнув усами, с невероятной быстротой переполз на руку легкомысленной Окрошкиной.

Это произошло так неожиданно, что та, от испуга напустив полные штаны, завизжала и, судорожно стряхнув на пол быстроногое насекомое, бросилась наутёк, потеряв при этом один домашний тапочек. Таракан же, быстро придя в себя, гордо и не спеша уполз в своё логово. Ру-фина, не замечая отсутствия тапочка, с вытаращенными от ужаса глазами, с развевающимися волосами, похожая на привидение, какое-то время бежала сломя голову, но вскоре перешла на шаг и потом ещё долго приходила в себя, блуждая по полутёмным коридорам и рассказывая всем желающим, как стала жертвой зверского нападения.

Потерянный в трусливом бегстве тапочек так и не был найден, и боцману пришлось выдать ей судовые сандалии на мужскую ногу, сшитые из жёсткой свиной кожи, в которых она теперь передвигалась по судну, словно инвалид, натирая мозоли и громко хлопая себя по пяткам. Вторичная обработка её каюты чудодейственным средством наконец принесла желаемый эффект, и боевой таракан исчез навсегда. Кроме того, боцман самолично залепил дыру какой-то липкой массой, которая вскоре застыла, таким образом окончательно успокоив впечатлительную Окрошкину.

3 июня

Экватор пересекли около двух часов ночи. Утром все проснулись в Южном полушарии, но ничего не изменилось, только штурман, прокладывая курс, теперь отмечал на карте вместо северной широты – южную, да и в распорядке судового дня всё осталось по-прежнему. После завтрака праздник Нептуна заменили общесудовой тревогой. Прозвучали три оглушительных длинных звонка. Я выскочил на палубу. Палуба словно вымерла – ни души. Вдруг появился матрос, который, зевая во весь рот, лениво тянул за собой оранжевый спасательный жилет. Я тут же вспомнил, что в нашей каюте видел нечто похожее, но, не придав этому значения, тут же забыл про него. Теперь понял его необходимость и рванул обратно в каюту, но его уже перехватил планктонолог Валера и, полусонный, не спеша шёл мне навстречу.

– Ты куда это несёшься? Успокойся – это же только учебная тревога – спешить некуда, – словно подражая матросу и зевая во весь рот, проговорил бывалый Валера.

– Да я спасательный жилет забыл взять. Вот и бегу за ним!

– Можешь не бежать. У нас в каюте почему-то только один жилет находился. Ты иди на своё место, а потом мы где-нибудь его добудем.

Пришлось мне отправиться на правый борт носовой палубы, где по инструкции я должен был находиться во время тревоги и, всё по той же инструкции, к моему полному изумлению, назначался внештатным водолазом под третьим номером, и, если возникнет необходимость, мне даже предстоит опускаться под воду в специальном снаряжении, о котором, естественно, я не имел ни малейшего понятия. Оказавшись на месте, я увидел группу матросов с постными лицами, державших в руках спасательные жилеты. Видимо, среди них притаились первый и второй водолаз. Когда я поинтересовался, за кем я должен встать в очередь перед погружением в морскую пучину, предполагаемые водолазы, очевидно, приняв мои слова за шутку, только хмыкнули и, не произнеся ни слова в ответ, простояли молча до отбоя, равнодушно глядя на трёхбалльную морскую зыбь.

Разбор данной тревоги проходил в общем кубрике. Выступал капитан: небольшого роста толстяк, с выпуклым животом и обвислыми щеками, больше похожий на министерского служащего, чем на «старого морского волка». Он был крайне недоволен тем, как она проходила, и особенно его возмутило поведение второго помощника, «который в это время спокойно спал у себя в каюте и даже не помышлял ни о каком докладе капитану». Во время выступления капитана безжалостно разбуженный второй помощник, находясь в полудрёме, сквозь щёлочки опухших глаз смотрел на капитана и, всё ещё находясь под властью Морфея, сладко причмокивал губами.

– Боцман, который по тревоге должен был находиться на баке, – нервно говорил капитан, удивлённо поглядывая на бессознательно причмокивающего второго помощника, – пошёл в противоположную сторону и очутился на корме, где и простоял всю тревогу и, поигрывая спасательным жилетом, вместо того чтобы надеть его на себя и заниматься своими прямыми обязанностями, любовался пенистой зыбью и летучими рыбками. – Наконец, обозлённый странным поведением второго помощника, рявкнул: – Хватит чмокать! Вы на научно-поисковом судне находитесь, а не в портовом борделе! Потрудитесь вести себя подобающим образом, второй помощник! С вами у меня будет особый разговор! Просто хамство какое-то!

– А что, у нас в порту уже и бордель появился? – заинтересованно откликнулся второй помощник и окончательно проснулся.

– Не надо из себя дурачка строить, вы прекрасно понимаете, что я имел в виду… В общем тревогу провели крайне безобразно – сюрреализм, да и только: матросы еле двигались, про научников я вообще молчу: некоторые метались, не зная, где им по тревоге необходимо находиться, задраивали совершенно не те двери, какой-то недотёпа задраил повариху так, что она никак не могла выбраться из камбуза наружу. От ужаса, что все про неё забыли, вопила во всё горло, причём её так умудрились задраить, что даже криков не было слышно, и действительно, о ней почему-то никто и не вспомнил, даже боцман! – при этом капитан многозначительно посмотрел на «любителя пенистой зыби и летучих рыбок». – Только после окончания тревоги бедную женщину в полусознательном состоянии доставили на палубу, где, слава Богу, она пришла в себя.

Насупившаяся повариха после обличительных слов капитана не выдержала и заголосила, словно её мучения ещё не закончились и она живо представила себе, как все садятся в шлюпки и покидают в спешке терпящее бедствие судно, оставляя её одну, и она, задраенная в камбузе, вместе с ним носится «Летучим голландцем» по равнодушным волнам Индийского океана.

– Всё же надо было праздник Нептуна провести, – с мировой трагедией в голосе прервал вопли обездоленной поварихи кривоносый матрос. – Это Нептун нам знак подаёт. Пока не поздно, не мешало бы переход экватора отпраздновать, а то нам капут может наступить. Чует моё сердце: что-то недоброе нависло над нашим кораблём.

– Это кто там кликушеством занимается? – разгневался ещё больше капитан. – Кривоносов, я, по-моему, предупреждал тебя ещё в прошлом рейсе, чтобы ты эти доморощенные пророчества оставил при себе. Так ты опять за своё принялся. Смотри, доиграешься у меня, Кривоносов. Отправлю тебя домой в первом же порту. Тогда точно года три в заграничные рейсы ходить не сможешь.

Кривоносый матрос, будто в насмешку носивший фамилию Кривоносов, что-то пробурчал себе под нос и, презрительно фыркнув, многозначительно посмотрел в иллюминатор на притаившуюся морскую стихию.

Вечером созвездие Южный Крест хорошо просматривалось по левому борту. Значит, мы двигались на юго-запад. После ужина я вышел на палубу и заметил разгуливавшего в одиночестве Грушина. Он явно был чем-то озабочен и то и дело поглядывал на Южный Крест.

– Серафим Всеволодович, я вижу, вас что-то тревожит: или Южный Крест не на том месте находится, а может быть, пророчества Кривоносова вас насторожили?

– Жду, когда первый помощник поужинает, а потом уж и я пойду. Я ведь с ним за одним столом сижу, а он расставляет локти так, что сразу три места занимает, плетёт всякую ерунду, чавкает, рыгает и плюётся, а потом сморкается чуть ли не в ладонь. Это просто отвратительно. Какая-то врождённая бестактность. У меня сразу аппетит пропадает. Да и вид у него при этом какой-то диковатый, словно приём пищи пробуждает в нём древние низменные инстинкты.

– Да он уже поужинал. Я видел, как он к себе в каюту пошёл. Так что поспешите, пока еда не остыла.

– Ну, слава Богу! – воскликнул Грушин. – А в словах Кривоносова что-то есть. Я чувствую в нём некое дарование, – бросил он на ходу и резво засеменил в столовую.

4 июня

– Завтра утром мы должны быть в Момбасе, – обрадовал меня шеф, когда после завтрака я зашёл в нашу лабораторию. – Там мы должны взять на борт руководителя проекта доктора Баркетта и первую группу стажёров. Кроме этого, необходимо пополнить запас продовольствия и пресной воды. Всё это займёт несколько дней, так что предстоит увольнение на берег. Ты с кем хочешь в группе пойти?

– Если можно, то с Серафимом Всеволодовичем. Вы же знаете – это моя первая экспедиция, и он мне здорово помогает своими советами.

– Хороший выбор. Он замечательный учёный и сам по себе, как человек, интересный. Я бы к вам с удовольствием присоединился, но, к сожалению, не смогу: у меня, как у начальника экспедиции, завтра дел будет по горло.

Сегодня проводили первое занятие для так называемых наблюдателей, среди которых неожиданно оказался и я, видимо, потому, что числился водолазом под номером три. Наша функция заключалась в том, чтобы внимательно наблюдать из подводного аппарата «Посейдон», похожего на миниатюрную подводную лодку, за работой трала. Сможет ли этот аппарат опуститься на глубину несколько десятков, а то и сотен метров, покажут первые испытания. Сознаюсь, я сидел на занятии и думал: «Хорошо, что я водолаз под номером три и мне предстоит не первому залезть в этот сомнительный аппарат, кроме того, я же ихтиолог и в испытатели не нанимался. Это меня здесь – на всякий случай – подрядили в водолазы».

Вечером Грушин мне радостно сообщил, что завтра состоится увольнение на берег и нас включили вместе с ним в одну группу.

– Серафим Всеволодович, а почему группами в увольнение пускают, разве одному нельзя сойти на берег в инпорту?

– Нельзя, друг мой. Вы что, забыли, в какой стране живёте? Мало того, в каждой группе назначается старший, и обязательно – член партии, а без этого никого не пускают в увольнение.

– А кто у нас будет старшим?

– Володя – старший трал-мастер – член партии. Видите, как ему повезло: везде старшим оказался. Я шучу, конечно, а так парень он свой, кстати, как и вы, песни сочиняет и под гитару их исполняет.

– Я, по-моему, видел его. Он как-то с гитарой по коридору торопливо шёл: худой, смуглый такой.

– Он и есть. Только он с гитарой по коридорам ходит. Я думаю, вы с ним подружитесь, а когда будет смотр самодеятельности, что здесь на судне постоянно проводят, что-нибудь вместе нам споёте.

– Ладно, всё это потом, а сейчас меня завтрашнее увольнение интересует. Вы, наверное, знаете, кого ещё включили в нашу группу.

– Группа будет состоять из четырёх человек: мы, Володя и ещё наша переводчица Эльза Ивановна. Я предлагаю сразу же отправиться на осушку, чтобы поискать там разную живность, познакомиться, так сказать, с местной морской фауной, и с биологической точки зрения это будет весьма интересно и познавательно, а уж во второй половине дня город посмотрим. Как вам подобный план – устраивает?

– Конечно, устраивает! Мы там сможем и искупаться. Я ведь в Индийском океане никогда не купался.

– Само собой, только плавки захватить не забудьте.

5 июня, суббота

Утром проснулся, первым делом посмотрел в иллюминатор и застыл от восторга. Мимо в утренней дымке проплывал берег: стройные кокосовые пальмы возвышались над буйной тропической растительностью, из которой то тут, то там выглядывали аккуратные белые домики с красными черепичными крышами, похожие на коттеджи. Небо укрывали тяжёлые кучевые облака, сквозь которые били лучи восходящего солнца, и всё это великолепие отражалось почти в зеркальной лазурной воде. Быстро одевшись, я выбежал на палубу, где уже толпились у борта матросы и словно зачарованные смотрели на эту красоту. Наше судно не спеша двигалось в сторону порта Момбасы. Вскоре к борту причалил катер «Pilot», из которого выскочил африканец в белой форме, быстро поднялся по трапу и с независимым видом прошёл в капитанскую рубку. Это был местный лоцман. «Pilot» тут же отвалил и последовал за нами в некотором отдалении. Прошло минут сорок: я писал этюд, любуясь невиданной мной доселе природой. Уже давно объявили о завтраке, а я всё стоял и не мог оторваться от этого завораживающего зрелища. Только когда мы вошли в порт и загремела якорная цепь, возвестившая о том, что судно встало на рейде, я пришёл в себя.

После завтрака нам выдали по двадцать кенийских шиллингов – купюрой зеленоватого цвета, на одной стороне которой красовался портрет президента Кении Джомо Кениаты, а на противоположной – семья резвящихся львов. В полдень подошёл катер и сорок человек увольняющихся, радостно галдя, стали спускаться по трапу. Катер от такого груза осел порядочно, явно больше нормы, но рулевой даже бровью не повёл, видимо, здесь это считалось в порядке вещей. Причалив к берегу, мы длинной цепочкой потянулись к выходу из порта: мимо подъёмных кранов, каких-то вагонов, пакгаузов, разноцветных грузовых контейнеров и стальных, с полукруглым сечением, рельсов. Выйдя за ворота порта, остановились в нерешительности, но тут же нашлись бывалые вожаки, и мы снова, вытянувшись в цепочку, устремились в город. Солнце находилось в зените, почти вертикально, но жара переносилась легко: свежий морской бриз приятно охлаждал кожу. Всюду цвела белая франжипа-ния, тонкий аромат которой напоминал чарующий запах магнолии, но не такой навязчивый. Вскоре цепочка быстро распалась, и мы почему-то оказались втроём: Грушин, Эльза Ивановна и я. Члена партии, старшего трал-мастера Володи, нигде не наблюдалось.

– Видимо, к своей траловой команде присоединился, – предположил Серафим Всеволодович. – У них там свои интересы.

– А разве так можно: без старшего в группе? – удивился я.

– Конечно, можно. Так многие делают, – спокойно ответил Грушин, – только если что случится – будут со старшего спрашивать.

В Момбасе мы провели три дня. Ходили на литораль около отеля «Oceanic», где купались и бродили по коралловым отложениям в поисках раковин и более или менее сохранившихся кораллов, выброшенных на берег при шторме, или просто сидели на берегу и наслаждались видом океана, а то и, вольно раскинувшись на тёплом белом песке, загорали на тропическом солнце, обдуваемые прохладным морским бризом; с интересом наблюдали за играми местной детворы, которая однажды утащила у рассеянной Эльзы Ивановны фотоаппарат, легкомысленно оставленный при купании на подстилке и который мы всё же нашли спрятанным жизнерадостными и резвыми детишками неподалёку – в крабовой норе – и заваленным, для маскировки, береговым мусором. Осматривали сам город, главную улицу которого украшали скульптуры громадных перекрещенных слоновьих бивней в виде двух арок. Побывали в районе коттеджей, которые сияли своей белизной и красными черепичными крышами. Было сразу заметно, что здесь обитали состоятельные жители города: в каждом дворе находился дорогой современный автомобиль, слуги ухаживали за садом, выбивали ковры или жгли мусор, а сами дома выглядели так, будто их только вчера построили. В бедных кварталах узких замусоренных и пыльных улиц блуждали полупьяные и часто одетые в изношенную или просто рваную одежду весёлые бедняки. Они были абсолютно раскованны и с удовольствием с нами общались и, судя по всему, были довольны своей жизнью. Я верил им, думая про себя: «Что же в этом удивительного. Они родились в этом природном раю, где сплошное лето, и зачем дёргаться, когда можно, не думая ни о чём, и так прожить. Привычка, знаете ли». И словно в подтверждение этого, вдруг увидел молодого парня, вальяжно и не спеша дефилирующего по улице босиком, в рубахе, порванной в лоскуты, которые развевались на ветру, но в новых расклёшенных брюках бордового цвета. Его чуть надменное лицо выражало полное удовлетворение собой и своей жизнью.

– Серафим Всеволодович, – в восхищении от увиденного, восклицаю я, – видели, какой фартовый молодец прошёл? Одно загляденье!

Но он не видел: к детской радости Серафима Всеволодовича, его взгляд был прикован к громадной ящерице, внезапно перебежавшей нам дорогу, и с воплем: