Мой ВГИК, или глаза Бога. Перепросмотр

– Итак, что ты делал с друзьями второго мая этого года?

– Понятия не имею! А вы?

– Не надо хамить, товарищ. Днем, второго, вас задержала милиция в поезде метрополитена.

– Ах, это! И из-за этой ерунды… И вообще, это не она нас задержала, а мы ее!

– Ты неверно оцениваешь ситуацию.

– А что такого? Какая-то мымра обозвала Тамарку проституткой. Это нашу-то недотрогу! Тамарка ответила. А та встала и за руку притащила к нам милиционера из другого конца вагона. Вы бы поглядели, как он упирался – смех!

– Ничего смешного! А какой у тебя был вид?

– Обыкновенный. Ах да! Сердце на лбу было нарисовано. Помадой. И еще – мы босиком были. Тамарка ногу натерла и разулась, а мы – за компанию.

– А плакат? У кого из вас был плакат? В протоколе зафиксировано: плакат «Ищу работу».

– Ах да! Была картонка. Для хохмы.

– И кто же из вас хохмил?

– В протоколе же зафиксировано. Вовка никак на работу не устроится.

– Его уже трудоустроили.

– А я смотрю, пропал, не заходит. А это вы!

– Можем и тебе помочь.

– Спасибо, не нуждаюсь.

– Не зарекайся. Мы можем пригодиться друг другу.

– Да что вы можете? Трудоустроить принудительно?

– Мы все можем. Мы знаем о тебе достаточно.

– Да что вы знаете!

– Мы всё знаем. Ты увлекаешься горными лыжами. Ходишь на танцы, где выступает «Авангард». Знаешь кое-кого из этой группы. И мы все можем. Мы предлагаем тебе свою помощь. Можем удачно трудоустроить после института. Или провалить на экзаменах.

– За что такая честь?

– Тебе и надо – только последить за некоторыми ребятами. Конечно, все зависит от тебя. Но напомню, выбор у тебя невелик: или – или. Иди и подумай! И еще: никто не должен знать о нашем разговоре…

«…В наше время так легко и сытно быть шпионом. Орел наш, благородный дон Рэба озабочен знать, что говорят и думают подданные короля…» (А. и Б. Стругацкие, «Трудно быть богом»)

Я досидел до конца экзамена и отвечать пошел самым последним, когда в аудитории уже никого кроме нас двоих не было.

– Присаживайся! – сказал Авербух и указал на стул.

– Я не готов, – сказал я, стоя рядом с преподавательским столом. – Я не могу.

Авербух вскинул голову и внимательно на меня посмотрел.

– Да ладно! Что так?

Я не мог смотреть ему в глаза. Мне было стыдно. В голове вертелось только одно: и он – тоже?! Я был ошарашен, растерян и не видел для себя иного выхода.

– Вы меня не поняли. Я – не могу! – повторил я и положил копию повестки на край стола.

Это было похоже на обвал. Я был одновременно и жертва, погребенная под обломками, и гора, освободившаяся от лишнего груза. Тяжесть и облегчение. Как после схода лавины.

Экзаменационный билет я положил рядышком, забрал свою зачетку и вышел вон.

Прежде, чем настраивать себя на армию, я сначала немного потрепыхался.

Я знал, что будет непросто. Только не знал, как.

Для начала я сдал оставшиеся экзамены.

Затем попытался перевестись с ФЭСТа на ИЭФ – инженерно-экономический факультет. Я переговорил с деканом этого факультета, и он пообещал помочь и по осени зачислить меня на третий курс без дополнительных экзаменов, – ФЭСТ высоко котировался в Лестехе, и его студентов с удовольствием принимали на другие факультеты. Добрый декан направил меня на летнюю практику в учебно-производственные мастерские, и я там честно отработал положенный срок. Но с переводом ничего не получилось. Декан смущенно извинялся и намекал, что на него надавили.

Стало проще. Если бы декан взял меня на факультет, не было никакой гарантии, что особист не продолжил бы свои наезды и искусы. Ясность избавляла от страха неизвестности. Определенность освобождала от забот. Хотя бы на пару лет.

Я ушел в армию 10-го ноября 1973-го года. Я служил в частях ПВО. Когда срок службы перевалил на третий год, я добавил на рукав третью годовую нашивку, и ребята уважительно стали называть меня «моряк».

Я демобилизовался 30-го ноября 1975-го года.

Куратор нашей институтской группы, правильная и строгая молодая дама, стращала нас армией, будто тюрьмой, пытаясь воспитать страх и послушание. Когда я через два года демобилизовался и пришел в институт забрать оставшиеся там документы – по-моему, профсоюзные – мы нос к носу столкнулись с ней на «сачкадроме», просторном фойе на первом этаже. Она с напряженной улыбкой сообщила, что теперь я могу восстановиться на ФЭСТе на ту же специальность – «системы дистанционного управления летательными аппаратами». Я, конечно, рассмеялся бы ей в лицо, но вы же знаете мою скромность и нелюбовь к демонстрациям! Я вежливо отказался. Мне показалось, она вздохнула с облегчением…

Меня ждала увлекательная жизнь и работа на филиале киностудии Министерства обороны СССР в Болшево – сначала в качестве осветителя, а потом в должности ассистента кинооператора. А еще через пять с половиной лет, в 1981-м году, пройдя предварительный творческий конкурс, я успешно сдам вступительные экзамены и буду зачислен во ВГИК на сценарный факультет.

Такой же предварительный творческий конкурс я прошел и в Литературный институт. Но я выбрал кино, потому что экзамены у киношников были на месяц раньше, чем у литераторов.

Так я оказался в мастерской Василия Ивановича Соловьева и Людмилы Александровны Кожиновой. Позже к ним присоединится Валентин Константинович Черных, автор сценария оскароносного фильма «Москва слезам не верит», наш третий мастер, который очень скоро станет самым первым.

Экзекуция

В «учебке» в Загорске, перед «малым дембелем», мне сразу присвоили звание сержанта, как отличнику по всем статьям. Не видать бы мне этого звания, – да я о нем и не мечтал никогда, хотя по паспорту чистился «хохлом», а все знают, кто такой хохол без лычек, – не стал бы я сержантом, если бы меня не освободили от физкультуры.

Зимой я еще худо-бедно пробежал на лыжах «десятку» на третий разряд, но по весне я бы ни в жисть не осилил зачетные пять кэмэ в полной выкладке и противогазе! Мне подфартило: от смертельного кросса меня спас панариций на большом пальце левой руки. Садюга-фельдшер вырвал ноготь, залупил кожу на пальце и с удовольствием почистил фалангу стерильным рашпилем; намазал косточку мазью, вставил кусочек марли и забинтовал. Потом он несколько раз с удовольствием вырывал эту марлю, снова чистил кость, накладывал мазь, вставлял новую марлечку и снова туго забинтовывал. Все это время я был освобожден от физкультуры.

Так я получил внеочередное звание сержанта.

Меня оставляли в учебке инструктором, но я отказался, потому что подал заявление в Военный институт иностранных языков и посчитал нечестным попусту занимать место в учебке и освободил вакансию более подходящему выпускнику.

Я ушел в армию, в регулярные войска – в Подмосковную «тайгу». А там, когда пришло время поступать в Военный институт, мне пришел отказ – в связи с тем, что я превысил возрастной ценз. Мне уже был двадцать один год, а у них там брали только молоденьких, как девочек в балетную школу.