– В монастыре монахов нет. Одни опричные слуги. Все – перерезаны. Иные, видно, сопротивлялись: лежат странно. У кого птицами глаза не выклеваны, – смотрят так, будто черта увидели.
– А кони?
– Коней нет. У коновязи мётла да собачьи головы. Седел, оружия тоже нет.
– В подвал спускались? – спросил Штаден.
– Борони Господь! – испуганно перекрестился Рукавов.
Штаден хлопнул себя по колену.
– Вы, русские, дикий народ! В подвалах-то кто-нибудь живой и схоронился. А кроме того, где монастырское добро? Или покойники его попрятали? Или оборотень унес?..
Он встал и пошел к воротам.
Неклюд посмотрел ему вслед мученическими глазами, потом, обернувшись к товарищам, снова кивнул и со вздохом поспешил за Штаденом.
Дверь в закрома была тоже распахнута. Добротная дверь с кованой перевязью: в замке торчал обломок железного ключа.
Штаден велел свернуть факел, зажег, и начал спускаться по древним каменным ступеням.
– Хорошо строили, крепко, – как в Литве. Может, пленные ливонцы? – елейным голосом сказал сзади Коромыслов.
Неклюд хмыкнул, но промолчал.
Штаден прошел низким сводчатым коридором, вошел в кладовую. Из-под ноги прыснули с шорохом мыши.
И тут же откуда-то раздался неосторожный звон.
– Проверь! – приказал Штаден Неклюду. – Да не бойся: видишь, покойников тут нет. А вот живой, я думаю, есть.
Он нагнулся, рассматривая залитые воском глиняные сосуды. Постукивал по ним, по каменным стенам. Приговаривал:
– Maus, maus! Komm heraus!..
Опричные с факелами, грохоча сапогами, побежали по подвалу, заглядывая во все кладовые. И точно: вскоре раздался чей-то не голос даже – голосок.
– Дяденьки! Ой, дяденьки! Не убивайте!..
И через минуту перед Штаденом оказался совсем молодой монашек, почти мальчик. Светловолосый, с перепуганным насмерть лицом.
– Ты тут один? – строго спросил Штаден. – Никого больше нет?
– Никого! Один я живой.
Мальчишку выволокли на свет.
– Ну, рассказывай! – приказал Штаден.
– Не видел! Христом Богом, как на духу – ничего не видел! Меня настоятель с вечера в подвал посадил. Я только слышал – кони сильно ржали, да по временам вроде вскрикивал кто-то…
– А что, много странных приехали?
– Ой, много! Коновязи не хватило! Спали даже на земле.
– А чьи они?
– Опричные, а то чьи же? Не в черном, как вы, но с собачьими головами при седлах!
Штаден кивнул. Шустрый малец. Хорошо. Многое приметил.
Он нагнулся ниже и спросил:
– А за что ж тебя наказали, – к мышам сунули?
– Да… – зарделся юнец. – Я к Маланьке бегаю…
– Кто это – «Маланька»?
Юнец зарделся еще пуще, до багровости, и Неклюд невольно хохотнул:
– Баба! Поди, из ближней деревни, а?
– Ну… – подтвердил юнец; его даже слеза прошибла.
– И что? Настоятель выследил?
– Не… Монаси донесли. Они к ей тоже бегали, да меня там, на огородах, и пымали. Сначала мужикам отдали – ой, больно дерутся мужики-то! Чуть до смерти не убили. А потом отняли и к игумену привели. А он строг – страсть! И велел меня бросить в подвал. Народу был – полон двор; игумен хотел после со мной разобраться…
Штаден задумчиво потер массивный бритый подбородок.
– Значит, повезло тебе.
Он оглянулся на Неклюда, на Коромыслова.
– Правду говорит?
– А кто его знает, – проворчал Неклюд.
– Ноги ему подпалить. Огонь – он завсегда правду отворяет, – деловито подсказал Коромыслов.
Штаден молча, выпуклыми глазами посмотрел на дьяка. Ничего ему не ответил. Повернулся к мальцу:
– А монахи-то где?
– Так сбёгли! – не моргнув глазом, ответил малец.
– И игумен сбёг?