И смерть смертен

– Не смешно, – буркнул Холс.

Три месяца назад фиолет, проникнув в дом, забрал его семью. После Буц обыскал все помещения и обнаружил трещину в подвальной стене, задвинутую старым диваном. Щель Буц замазал цементом.

Все три месяца Холс просидел в гостиной. С утра до вечера смотрел старые юмористические шоу. Почти не ел. Спал часто, часа по полтора, не вылезая из кресла. И молчал. Буц переселился к нему, побоявшись оставить друга без присмотра.

Только четыре дня назад Холс ожил, выключил телек, подошёл к Буцу и предложил проверить одну идейку, насквозь пропитанную безумием. Буц согласился, понимая, что Холсу надо чем-то занять мозги. И старательно делал вид, что у него никогда не было семьи, потому что сам Холс старательно делал вид, что у него никогда не было семьи.

– Твоя идея тоже не смешная, – буркнул Буц в тон Холсу, – однако, как видишь, я с тобой до конца.

– Предлагаешь пострелять по пивным бутылкам?

Буц хмыкнул.

– По сравнению с твоей идеей, в этой плещется разум. Пенистый. Тёмный и светлый. Вот где собака разума утоплена.

– Ты не веришь в чтеца снега?

– Год назад я бы не поверил и в фиолетовый град. А теперь готов считать себя медузой, изгнанной из коллективного разума.

– О Чёрносливочном монастыре и чтеце снега упомянуто в буклете для туристов.

– Так ты решил угнать вертолёт, выкрасть альпийские экзоскелеты у родного института, перелететь Пурпурные перья, преодолеть склоны Чёрных сливок, руководствуясь рекламным буклетом?! Да, источника надёжнее прям не сыскать.

– Я о чтеце снега знаю почти с самого детства. Прочитал о нём в каком-то сборнике мифов. В легенде говорится, что чтец снега – единственный, кто знает истинную историю человечества. На днях вспомнил о нём, порылся в файлах и наткнулся на этот вот буклет. Можно “взойти” по высеченным в скале ступеням и от горнолыжной базы добраться до монастыря. За пять тысяч лет монахи не пустили за ворота ни одного путника, однако “именно вам может повезти…”. И я подумал, а почему бы и не “взойти”, чёрт возьми? Когда нет соломинки, схватишься и за камень! Да, сказал я себе, иди к Буцу и обкрадывай родной институт. Правда того стоит! – Холс щёлкнул пальцами, но веселья в его глазах не было ни на йоту. – Как-то мы с Клаф и детьми хотели провести отпуск на Чёрносливочной горнолыжной базе, но в тот год у жены от заказов отбоя не было.

Буц уставился на уносящуюся под бампер тёмную ленту асфальта с неуловимо-синим искрящимся налётом, выхваченным светом фар.

Холс впервые упомянул о семье с тех пор, как огняки поглотили их.

– Иногда я жалею, что мы развелись, – небрежно бросил энтомолог. – Дочь могла бы и мне оставить.

Буц перевёл дыхание. Вот, значит, к чему привели три месяца молчания, беспорядочного сна и допотопных комедий. Иногда… Нетрудно вообразить, что в случае реального развода переживал бы Холс. Небрежностью бы тут и не пахло, но могло бы небрежно пахнуть суицидом.

– Я вот думаю, – выровнял курс разговора Буц. – Может у монахов там плантация по выращиванию конопли. Я бы тоже никого не пускал на свою плантацию конопли. Не люблю, когда меня по телеку показывают.

– Знаешь, Буц, я когда прочитал в буклете “чтец снега”, в мозгу точно Большой Взрыв Конфетти расцвёл, аж голова закружилась. Существуй чтец в реальности, он мог бы помочь, может, дал бы какой-то дельный совет, как выкарабкаться из сложившейся ситуации. Он ведь знает человечество лучше самого человечества.

Буц молчал, раздумывая. Конечно, чтец снега – это идея фикс, скорлупа, в которой Холс спрятался от отчаяния и ужаса после потери семьи. А почему именно чтец снега? А потому что родом из детства. Чуть что, человек башкой в детство ныряет, как страус в песок. И иногда без этого никак. Либо в детство, либо в петлю.

Холсу хотелось верить, а Буц в мифы, легенды и прочую бредятину никогда не верил. Странно. Одно дело читать фантастическую книгу, а другое, если кто-то утверждает подобное всерьёз. Такому проще рожу набить. Наверное, Холсова идея вызывает доверие потому, что сам Холс никогда не обманывал, никогда не нарушал обещаний, не врал даже в мелочах. Такому человеку хочется доверять, особенно если считаешь его другом… Так, только бы в себе не запутаться.

Вот и Парапуз. Пустые замусоренные улицы, брошенный транспорт. Бледно-жёлтый грузовик, врезавшийся в витрину ювелирного магазина и усыпавший осколками тротуар. Оптимисты, видать, грабили. Или обедневшие фараоны. Умирать, так в золоте и алмазах.

До института добирались с полчаса. И не встретили ни одного человека. А вот скопления фиолета блуждали по Парапузу, как огоньки по болоту. Насколько стаек увязались за джипом, но быстро отстали, будто было лень преследовать. Удача размером с мегаполис?

Припарковав “Зевса на измене”, Холс и Буц подошли к институту энтомологии, похожему на лежащую на земле трёхэтажную мягко-серую букву “Е” с тремя выпуклыми горбами воздухотруб на крыше.

Где-то там, среди горбов, прохлаждается вертолёт.

Холс прижал карту сотрудника к чёрному прямоугольнику магнитки и потянул ручку на себя. Дверь открылась. Холс с облегчением произнёс:

– Боялся, ректор заблокирует двери. Чрезвычайная ситуация всё же.

– Любой путь полон запертых дверей, – молвил Буц. – Будешь всякий раз так дёргаться, боюсь, когда-нибудь в лифте тебя хватит удар.

– Иди к чёрту, – равнодушно ответствовал Холс и переступил порог.

Вестибюль поражал непривычной пустотой и тишиной. Бледно-сиреневый паркет, белая стойка, бежевые стулья и красно-синий автомат с газировкой выглядели так, словно знать не знали о существовании человека и вполне себе обходились без него.

– Эй! – крикнул Холс. – Есть кто?

Буц снял “Юность” с предохранителя.

– Никого, – сказал он. – Никого, кто желал бы откликнуться.

Они направились в сторожку, где хранились ключи, и откуда раздался треснутый голос, пьяно навывающий:

– Мииняяя нихтоо нее уучииллл-ил-ик ихрааать наа хххиииитаааррре! Я сссам би-ил и щи-ипааал струнЫЫЫ! И би-ил, и щи-ипаал-аал!

Вой завершился короткой, хаотичной, но изумительной по своей грязной художественности бранью.

– Волейрот, институтский сторож, – представил певца Холс. – Он тоже борется с светлым и тёмным разумом… а также с красным и белым разумом… с сорокоградусным разумом тоже борется. С чем он только не борется.

– Особенно он борется со своей трезвостью, – усугубил Буц. – Бедная трезвость сбежала от него навсегда. Никто в трезвом уме не выдержит такого пения. Это самобичевание какое-то.

– Он штатный алкоголик института. Мы его так называем.

– И он великолепно справляется! Я бы ему премию выписал. И голосовые связки вырезал, иначе любое попадание в ноту придётся отмечать как национальный праздник.

По спёртому воздуху сторожки можно было легко и быстро добраться до вентиляционного отверстия под потолком, едва видного сквозь залежи сигаретного дыма. Перегарная вонь способствовала этому с беспощадностью плети. За стареньким столом, в ободранном серо-зелёном кресле с яркими пурпурными заплатками сидел старик Волейрот с весьма противоречивым выражением лица, таким, кисло-воинственным. Причём воинственность заняла брови и осела в глазах, а кислота скопилась, в основном, на опущенных кончиках губ и в сморщенности шишковидного подбородка. Складывалось впечатление, что сторож был одержим острым, хроническим желанием завоевать мир, но и близко не представлял, с чего начинаются подобные мероприятия.

Вызывающие седые лохмы по краям лысины создавали некое подобие волосяной короны с кривыми зубьями. Ещё более седая щетина находилась на промежуточной стадии к бородке “зависть козла”.

На запятнанной красной жидкостью столешнице красовалась открытая коробка вина с нарисованной гроздью синего винограда на фоне уходящего за горизонт бледного, похожего на выцветший саквояж солнца с трапециевидными лучами. Несколько опустошённых сестёр-близняшек коробки валялись в углу на изумительно загаженном плевками, окурками и пеплом розовом полу.

За головой сторожа на стене висела картина, где пастух смотрел на стадо баранов и неизвестно чему улыбался. Наверное, когда столько времени проводишь в одиночестве, даже унылые бараны кажутся смешными.

При виде нежданных гостей Волейорт заткнулся и выкатил мутно-пьяные глазёнки, отдающие, по примеру щетины, тем же козлом.

– А, вырнулись, учяные этимилоги… А вас, учяных-разучяных, разве не прадуждали, что вхыдить в стырожку без письмянаго разврявщения описьно тля жапзни? Особно ысли стырож выружён и пин? Хее-хее.

Дополнительно и без того язвительное и лениво-протяжное “хее-хее” выразилось появлением в руке пьяницы короткоствольного ружья модели “С нами бог!”. До этого драматичного момента руку с ружьём дальновидный старик держал на полке под столовой крышкой, видимо, надеясь тем самым произвести эффект. Эффект он произвёл. Буц, находившийся за Холсом, слегка сменил положение и в нужный момент приготовился толчком в спину бросить Холса на пол и выстрелить в старика. "Юность" обычно побеждает старость. По поводу противостояния вооружённых сторожей и безоружных энтомологов Буц ничего не знал. Зато понимал, что в “нужный момент”, скорее всего, будет поздно.

Холс застыл на месте.

– Ты чего, Волейрот? – выдавил учяный этимилог дрогнувшим голосом. – Это же я, Холс.

– Эта жаты, Холмс! – передразнил Волейрот. – Ты вот саишь чачас пердо мной и дамаешь, я тапой. Рыза у мяня нет высушеного обрезозания, я тапой. Аз я яботаю стырожем, а не рузглидываю в мракоскопы старакашечье дермоишько, зачат я тапой. А я не тапой.