Особо опасный опер

– Передай Герману, что наш Быня выйдет по его бригаде. Да, нарядчику сможешь сказать, чтобы карточку перекинул?

– Сейчас отрядный пойдёт в открытую, через него передам.

– Харэ, давай…

Вернувшись на нары, Шпана, мельком взглянув на Вадима, поинтересовался:

– Чё сидишь как истукан, Валера? Сон интересный приснился? Перевариваешь?

Вадим понимал, что отмалчиваться постоянно у него не получится. Выдавать себя за Валеру, не зная ничего о его жизни, характере, положении в этом тюремном обществе, тоже не получится. Лучший вариант – косить на провал в памяти, что Вадим и сделал:

– Ничего не понимаю, – сказал он, удивившись собственному голосу. Откуда то изнутри организма вырывался рокочущий бас. Полный такой животной силы, что Вадим даже поперхнулся от неожиданности. – Кто я такой. Что здесь делаю? Ничего не понимаю…

– Чё, гонишь что ли? В дурку решил съездить? – С насмешкой спросил Шпана, настороженно присматриваясь к нему.

– Да не гоню я! – Рявкнул Вадим неожиданно громко и с каким то волнением и надрывом. – Говорю же ничего не помню!

В камере мгновенно наступила тишина, все головы повернулись к Вадиму. В их взглядах любопытство было смешано с каким то непонятным испугом.

– Ты, Валера, не волнуйся… и, главное, не психуй. – Шпана положил ему руку на плечо. – А то мы тебя знаем. Распсихуешься, куда мы тут гаситься будем? Тут речки нет! – Добавил он с улыбкой. Его поддержали подобострастно – угодливыми смешками.

– Да я и не психую. Просто не помню ничего… Какая речка? О чём ты?

– Ты чё, в натуре ни хрена не помнишь?! Подожди! Карташ! Вы вчера случайно с Бурым ничего не пили? Может таблетки какие попробовали или курнули чего? Я видел, вы на съёме о чём то шушукались в загоне…

– Не, ты чё, Вова, – сидевший на постели слева от Вадима крепкий с виду мужик помотал стриженой налысо головой. – С последнего этапа в механизацию наш земляк пришёл, тоже визовский, вот я Бурому и рассказывал последние новости, что от него слышал. А насчёт бухалова, – после того случая летом – Бурый вообще ни капли не пил, я слежу, да он и сам не хочет. Колёса и травку он никогда в жизни не употреблял. Тут чё то не то… Слышь, Бурый, а ты вообще ничего не помнишь? Нас то узнаёшь?

– И вас я не знаю, и как я здесь оказался не понимаю. А то, что я помню вот к этому, – Вадим обвёл рукой камеру, – никакого отношения не имеет. И почему я Бурый?

– Потому что фамилия у тебя Бурдаков. Да и вообще ты по жизни бурый, в смысле борзый, чуть что, – прёшь буром, как трактор. Напролом. А силой тебя Бог не обделил, за пятерых отмерил. Помнишь, как ты летом бухой всю нашу бригаду в речку загнал? И нас со Шпаной не узнаёшь? Мы с тобой уже три года пайку ломаем. Что ты вообще помнишь?

– Подождите. Какое сейчас число, месяц, год?

– Девятое, нет, уже десятое ноября восемьдесят второго года, – Шпана широко улыбнулся, сверкнув золотой фиксой, – мне до звонка ровно неделя осталась. Семнадцатого свалю от хозяина.

– Тысяча девятьсот восемьдесят второго года? – Переспросил Вадим, ошалело глядя на Шпану.

– Ну не восемьсот же, – хохотнул тот.

– Так вот… – Вадим выдержал паузу, лихорадочно прикидывая, что можно сказать, а что – нет. – Так вот, вчера у меня было 15 марта 2011 года. Мне было пятьдесят шесть лет. Офицер запаса, шестнадцать лет на пенсии, лежал в больнице в городе Витебске, готовился к операции по удалению камня в желчном пузыре. У меня была жена, с которой прожил более тридцати лет, двое взрослых детей. Последнее, что я помню, это как меня вкатили в операционную, сделали укол в вену и дали понюхать маску с наркозом. Проснулся здесь.

Вадим говорил негромко, но чувствовал, как его мощный бас наполняет собой всю комнату. Его слышали все сокамерники. Шпана смотрел на него с жалостью, как на больного. У Карташа отвисла челюсть. Он пару раз судорожно сглотнул, потом медленно протянул, растягивая слова:

– Ни хрена себе, как у тебя башню сорвало. Такое в натуре только под наркотой может померещиться. Офицер запаса, жена, дети… Какие дети, ты с малолетки отсюда не вылазишь! На свободе был один раз несколько дней и опять сюда…

– А вот этого я совсем не помню. Бурый… Валера… зона, ни малейшего проблеска…

– Подожди Карташ, – Шпана огляделся вокруг и рявкнул, – ну, хуля уставились! У нас тут свой базар… Слиняли все! Быстро!

Вокруг мгновенно стало пусто. На верхних нарах они остались втроём. Хотя куда можно слинять в закрытой камере Вадиму было непонятно.

– Слышь, – добавил Шпана вполголоса, обращаясь к Карташу, – ты обратил внимание, что он базарит как то не так… Бурый больше трёх слов подряд вообще редко когда говорил, а тут целая речь. И ещё как то, – Шпана замялся, подбирая слово, – грамотно уж больно, что ли…

– Точно ты подметил! А я смотрю, чё то не то… и не пойму, что именно.

Глава 6

В этот момент с лязгом распахнулась входная дверь, и уже знакомый Вадиму голос с коридора объявил:

– Завтрак. Первая хата, вы одни остались.

– Ты жрать то хочешь? – Шпана участливо взглянул на Вадима, – пойдём похамаем, потом продолжим.

Вадим действительно уже давно ощущал чувство голода. Молодой здоровый организм Валеры требовал своё. Запах еды, наполнивший камеру, вовсе не показался каким-то отвратительным, скорее наоборот. Видимо Валера привык к такому питанию. И мочевой пузырь давно уже требовал облегчения.

– И не только жрать, – Вадим посмотрел на перегородку у параши.

– Это у нас запросто, – понял его Шпана и полез вниз, за ним Карташ.

Вадим неловко спустился с нар, под внимательными взглядами сокамерников прошел к перегородке, с удовольствием помочился в деревянный бочонок, подошёл к умывальнику, вымыл руки, ополоснул лицо, потряхивая кистями рук, растерянно оглянулся в поисках полотенца.

– Держи свой полотенчик, – подвернувшийся Карташ услужливо протянул ему вафельное полотенце. Вадим вытер руки, вернул Карташу полотенце и проследил, куда он его повесил. Потом вместе с Карташом они подошли к двери, где через прямоугольное отверстие получили от баландёра по железной миске с порцией пшённой каши заправленной жиром.

– Привет Бурый! Где твоя кружка, – стоявший рядом с раздатчиком осуждённый держал в руках черпачок, которым он отмерял норму сахара из железной миски и отсыпал в подставленные кружки.

– Привет, – машинально ответил Вадим и чуть было не добавил «Кислый». Эту хитрую лисью рожу он сразу узнал. Осуждённый Кислицын был дневальным второго корпуса в годы его молодости, пользовался доверием администрации, «стучал» в оперчасть на тех, кто ему не нравился или мешал в чём-то. Пользуясь тем, что у него были ключи от кабинетов начальника отряда и оперчасти, однажды обнаглев, поставил брагу в кабинете оперчасти. За что был списан в бригаду по заготовке дров на лесобиржу.

Вадим вспомнил, как Кислый унижался, падал на колени, и размазывая слёзы, просил простить его. Потом на бирже освоился, убедился, что убивать его никто не собирается, даже выбился в бригадиры. После работы по вечерам вместе с другими бригадирами сидел на совещаниях в кабинете начальника колонии. Зазнался.

Когда при освобождении, получил в кассе отделения деньги, заработанные в течении срока, купил водки в поселковом магазине, тут же её оприходовал и навеселе направился в аэропорт. По дороге он встретился с идущим на обед Рагозиным, тогда ещё старшим лейтенантом. Чувствуя себя вольным на равных с бывшим начальником, Кислый заявил ему, что знает всё о делишках руководства и стоит ему только добраться до «большой земли», здесь у многих погоны снимут.

На что Вадим, усмехаясь про себя, спросил с серьёзным лицом:

– Ты никому не говорил об этом? До Большой Земли ещё добраться нужно. Тут иногда по трое суток улететь никто не может. А с теми, кто много знает, сам понимаешь что случиться может. Как ты думаешь, сколько таких знатоков в этом лесочке закопано? Мы ведь за вашу шкуру отвечаем только пока вы у нас числитесь. И искать то вас никто не будет. Ну не доехал и не доехал. Мало ли где мог потеряться. Вы ведь там даже родственникам своим и на х… не нужны, только проблемы создаёте.

Насчёт трупов в лесочке Вадим конечно присочинил, но Кислый сразу как-то протрезвел, настроение у него явно испортилось, и он молча засеменил в сторону аэропорта.

И сейчас, глядя на черпачок в руках у Кислого, Вадим знал, что там на дне как бы случайно прилипло около пяти граммов сахара, в результате чего порция каждого осуждённого уменьшалась на эти самые граммы. Умножаешь на 150 – 200 человек в бараке и имеешь около килограмма сахара с каждой раздачи.

«Ладно, живи пока,» – подумал Вадим, и подойдя с полной миской каши к столу, спросил:

– А где моя кружка?

Шпана, сидевший за столом, молча приподнялся, достал с полки на стене зелёную железную кружку, снял с неё самодельную крышку из фольги и протянул Вадиму. Тот, подойдя к двери, просунул её в окошко, раздатчик налил черпаком чая, а Кислый ловко зачерпнул из миски сахар своим черпачком и высыпал его в кружку. Разглядеть дно в мелькнувшем черпачке было невозможно.

За столом пустовало только одно место, – рядом с Карташом напротив Шпаны. Вадим молча сел туда и набросился на кашу. Аппетит был зверский.

Последние года полтора Вадим придерживался строгой диеты. Врачи убедили. Разъяснили бестолковому пациенту, что если он хочет ещё хоть немного пожить, то должен отказаться от жирного, копчёного, солёного, маринованного, жареного и т. д. и т. п. О спиртном нужно забыть вообще. Что собственно Вадим и сделал. Но всё было уже так запущено, что помогало это мало. А тут он уплетает за обе щёки какую-то зековскую кашу с мелкими кусками свиного сала и хоть бы что.