Треба

– Часа три.

– О Боже!

– И это только до Крыма. До моря дальше.

Удивлённые глаза растерянно смотрели на меня. Не выдержав, я рассмеялся.

– Дурак! – она тоже, наконец, улыбнулась, – а ты куда?

– Под Балаклаву.

– А почему «под»? В подвале жить будешь? – не без яда спросила, наконец, посмотрев в глаза.

Желтые. Но вместе с каштановыми вьющимися волосами смотрятся отлично.

– Нет. У нас лагерь. Стоим дикарями на берегу моря.

– В палатках, что ли? – она брезгливо поморщила нос.

– Именно.

– Не понимаю этого. Без удобств. Горячей воды. Нормальной кровати.

– Suum cuique.

– Что?

– Каждому свое.

– А на каком это языке?

– Латынь. Jedem das Seine. То же самое, но на немецком. Слова одни и те же, а смысл разный.

– Это еще почему?

– Потому что на латыни это выражение обозначало высшую справедливость. А вот…

– Хватит выражаться! Билеты предъявите! – на полуслове меня оборвала строгая тётка – контролер в форме, с большой сумкой на плече и металлическими кусачками в руке.

Я полез в карман, а девушка покраснела, начав лепетать о том, что она собиралась его, билет, приобрести, но тут все резко изменилось… И она забыла.

– Голову дома, в Москве, не забыла?

– Я из Украины.

– А мне все равно. Выписываю штраф.

– Может быть, у вас можно купить этот злосчастный билет?

– Нельзя. Я вам не касса! – решительно отрезала злая контролёрша и лязгнула своими кусачками мне по билету, оставляя на нём россыпь каких-то дырок.

Штраф был небольшой, но настроение подпортил.

Какое-то время мы сидели молча, рассматривая в окнах неспешно проползающие пейзажи: дома, огороды, выгоревшую на испепеляющем солнце зелень, особых, крымских рыжих коров, больше похожих на больших собак. Мимо мелькали поля со спеющими персиками и виноградники, высаженные аккуратными рядами.

Мысли улетели в сторону. Я начал вспоминать, все ли заказы выполнил, всё ли требуемое везу, что еще нужно докупить в Севастополе. Вот, например, тушёнку необходимо везти из дома, в отличие от рыбных консерв, которые можно брать на месте. Как и спиртное. Про крупы с картошкой и всякими морковками не говорю. Они везде одинаковые. А вот сигареты… Сигареты!

– Куришь?

Девушка вздрогнула. Тоже, наверное, глубоко задумалась.

– Пойдем.

Закрыв за собой раздвижные двери в тамбур и прислонившись спиной к стене так, чтобы видеть наши вещи, я достал пачку.

– Как тебя зовут – то хоть, заяц?

– Почему заяц?

– Ездишь бесплатно.

Она рассмеялась.

– Лена.

«Высокая все-таки, – отметил я, – и немного нескладная».

Общаться было тяжело – в тамбуре стоял грохот от колес, бьющих в стыки рельс, поэтому курили молча, наблюдая, как дым всасывается в неплотно закрытые двери на улицу. Через них прямо в глаза беспощадно било злое летнее крымское солнце. В жёлтых прорезях света была хорошо видна летающая пыль пополам с голубыми табачными волнами, заполнившими помещение. Внезапно вагон оглушительно завизжал тормозными колодками пополам со всем своим полудряхлым существом, начав останавливаться. С невероятными потугами астматика, несущего тяжелые сумки, хрипя, лязгая и, казалось, теряя какие-то детали, он, наконец, затих. Подумав немного, зашипел, как потревоженный кот, вкривь и вкось раскрывая свои двери.

На перроне стояла парочка – ховайся в жито. Два худощавых парня, на вид либо только закончившие школу, либо год-два назад. Первый, чуть повыше, был одет в грязные брюки изначально серого цвета и синий пиджак, размера на два больше требуемого, на голое тело. Из старого, порванного резинового сланца торчал грязный большой палец. В руках он держал открытую бутылку шампанского. Его спутник был колоритен в никак не меньшей степени. В безукоризненно отглаженной белой рубашке, расстегнутой на три четверти, под которой была голубая полосатая тельняшка, застиранных старых коротких брюках, не доходивших даже до косточки на ноге и светлых туфлях, все в дырочку, на босу ногу. Даже из тамбура было видно, насколько парни были пьяны.

Поднявшись в поезд, тот который пониже, пошел в вагон, а второй, заметив Лену, затормозил, и начал картинно раскланиваться:

– Оп-па! Бонжур, мадам! И как нашу кисю зовут? Мамзель не желает ляпнуть «шимпанзе»? Шобы разговор для разгону завязать.

Лена отвернулась к окну. У кавалера не хватало верхнего зуба.

Двери закрылись, мы тронулись. Дальше парень говорил громче, перекрикивая какофонию давно отработавшего свой ресурс состава.

– Ты сатри! Манерная! Она у тебя всегда такая? – он щербато подмигнул мне.

– Когда как.

– Каку драли кверху… – не закончив, он вдруг резко изменил настроение и голос. Из кривляющегося, тот стал дерзким, вызывающим.

– Слышь, брателло. А дай закурить для начала!

Я внутренне напрягся. Драться особо не любил. Да, чего греха таить, до путя и не умел. Вытащил пачку, но открыть не успел. «Попандопуло» взял её у меня из руки, достал сигарету, прикурил, спрятал остальное себе в карман и посмотрел мне в глаза.