Император

– В узком кругу, конечно. Но изменение в отношениях её к Павлу и Марии Александровне были хорошо видны. Возможно, именно в это время у Павла Петровича возникло подозрение, впоследствии перешедшее в уверенность, что его отец был незаслуженно унижен и зверски убит по приказу матери. Он начал допытываться у всех, кто был участником или свидетелем тех событий. Матушку Екатерину сей факт насторожил.

– Помню, в то время начали поговаривать о конфликте между Австрией и Пруссией, – сказал фон Пален. – И Павел Петрович рвался вступить в полк кирасиров армии Фридриха.

– Да, матушка Екатерина жёстко осмеяла его за этот порыв, – ответил Панин. – Но суть в том, что пыл его остыл, как только доктор Роджерсон объявил, что Наталья Алексеевна вновь беременна. В конце апреля семьдесят девятого с Божьей помощью, она родила здорового мальчика. Нарекли новорождённого Константином. Всё потому, что Россия в те годы одержала победу над Турцией, и у матушки Екатерины были далеко идущие планы по захвату Константинополя. А кто, как не русский правитель должен возглавить новую Византию. Младенец тут же был отправлен в покои императрицы, как и старший его брат Александр. Матушка Екатерина приходит к выводу, что надо вступить в союз с Австрией и приглашает в Петербург императора Иосифа. Павел Петрович, как сторонник Фридриха, был очень расстроен и унижен. К тому же новый деятельный фаворит императрицы, граф Потёмкин с нескрываемым презрением относится к Павлу Петровичу. Высокого роста, здоровый, как бык, с мужицкими повадками, относился к маленькому тщедушному наследнику, как к бедному родственнику.

– Да, было дело, – кивнул фон Пален и засмеялся. – Я как-то в торжественном карауле стоял в четь именин матушки Екатерины. Явился Павел Петрович с одной синенькой ленточкой и орденом Андрея первозванного, и выходит Потёмкин. У того-то орденов – полная грудь. Взглянул князь одним своим уцелевшим взглядом на Павла Петровича, громко усмехнулся и говорит: «Надобно вам, Великий князь, ещё какую–нибудь побрякушку повесить. Не солидно как-то для царевича». Павел Петрович вспыхнул и отвечает: «Не беспокойтесь. Мои награды ещё впереди». «Конечно, – говорит Потёмкин. – Только грудка у вас хиленькая. Будете ордена вешать, смотрите, чтобы фасад не обвалился».

– Неужели Императрица хотела посадить на трон в Константинополе Константина? – спросил я.

– Посудите сами, – ответил Панин. – К нему были приставлены кормилицы и няньки из гречанок. С самого младенчества его учили греческому языку.

– Императрица была до того жестока, что и Константину не разрешала видеться с матерью? – вновь спросил я.

– Почему же, время от времени происходили краткие свидания. Марии Фёдоровне разрешалось встречаться с детьми, но только в покоях императрицы. Но после них матушка Екатерина приходила в крайнюю степень раздражения и частенько несправедливо отчитывала внуков за нерадивость или дурные привычки, якобы заимствованные от отца. Вскоре возникла ещё одна интрига. Император Австрии посоветовал матушке Екатерине отправить наследника с невесткой в путешествие по Европе. Что он все в Петербурге сидит? Пусть мир посмотрит, себя покажет. Императрица согласилась, но сама объявлять не стала, иначе Павел Петрович принял бы её предложение в штыки. Поручила Николаю Репнину надоумить наследника самому попроситься в Европу. Репнин дружен был с Павлом Петровичем и мог уговорить его. Вскоре Павел сам потребовал отпустить его в путешествие, и тут же получил разрешение.

– И тут ваш дядюшка…, – пропел фон Пален.

– Конечно, мой дядюшка, старый интриган, как бы случайно заговорил о путешествии с наследником. А не хочет ли его матушка спровадить в Европу, да составить манифест, в котором объявит наследником внука Александра. А Павла потом оставить с какой-нибудь дипломатической миссией где-нибудь в Италии и не пусти обратно в Россию. Вот тут Павел Петрович занервничал. Хотел отказаться от поездки, но не тут-то было. Его чуть ли не силком с супругой запихнули в карету и отправили вон из России. Хотел путешествия – получи.

– Думаю, поездка была весьма приятной, – высказался фон Пален. – Его сопровождали сановники, множество слуг, писари, доктора, и даже поваров матушка Екатерина выделила.

– Мало того, императрица послала в путешествие астролога, который обязан был консультировать наследника перед каждой важной встречей, согласно показаниям звёзд. При этом Павел Петрович и его супруга ехали под вымышленными именами: граф и графиня Северные. Глупее ничего придумать нельзя. Как будто никто не узнает в них наследника российского престола и его супругу.

– Павел вновь увидел своего кумира Фридриха Великого?

– спросил я.

– В том то и дело, что одним из условий путешествия было: ни под каким предлогом не заезжать в Берлин. Сперва Варшава, где их любезно встретил король Станислав Понятовский. Потом Вена, где австрийский император в честь дорогих гостей закатил грандиозный бал-маскарад, да ещё устроил военный парад. Дальше они отправились в солнечную Италию. Триеста, Венеция, Рим…. Весьма странное обстоятельство, но сам Папа принял наследника и долго беседовал с ним. Впервые наследник Российского престола был принят понтификом. Потом они отправились в Неаполь, где Павла Петровича ждала неприятная встреча с Андреем Разумовским, бывшим другом, так подло поступившим с ним. Поэтому в Неаполе задержались ненадолго, укатили во Флоренцию, где были приняты герцогом Леопольдом Тосканским, а за тем – во Францию. Наследнику провинциальная Франция не понравилась. Дело было перед революцией. Настроение народа мрачное. На троне уже восемь лет Людовик шестнадцатый, бездеятельный и нерешительный правитель. Дороги разбиты, деревни опустели, на рынках цены высокие, а товар негодный. Чета Северных посетила госпиталь в Леоне, затем армейскую мануфактуру в Сент-Этьен и, наконец, торжественно въехали в Париж. Остановились в доме русского посланника князя Барятинского.

– Слышал от знакомого француза, бежавшего из революционной Франции, что Павла приняли в Версале с такой помпезностью, будто он не наследник, а уже император великой державы, – вставил фон Пален.

– Действительно, – согласился Панин, – король Людовик и

Мария-Антуанетта устроили торжества на несколько дней.

Спектакли сменяли костюмированные балы, шикарные обеды и поездки на пикники. А уж когда их принимал принц Конде, такого пира давно не знала Франция. Блюда подвались исключительно на серебряной и золотой посуде. Павлу и его супруге первыми предлагали яства и напитки. А ночью была устроена охота на оленей с факелами. В тоже время, наследник поразил французов отличным знанием истории, хорошими познаниями в изобразительном искусстве и философии.

– Но были и иные слухи, – возразил фон Пален. – Вы говорите о письмах Гримма, который сей вельможа писал из Парижа императрице. А принц де Линь говорил, что Павел подозрителен и весьма обидчив. Государственный министр Эдельшейм в своих мемуарах записал, что встретил великого князя во время его визита в герцогстве Бад, отметил, что он высокомерен, слаб и страдает приступами эгоизма.

– Не могу спорить с их утверждениями, потому, как не присутствовал при встречах, – сдался Панин. – Возможно, так все и было, а возможно – врут. Это же – французы. Они считают себя эталоном нравственности и цивилизованности. Остальные народы для них – варвары. А наследник после Франции с тяжёлым сердцем возвращался в Россию через Голландию, Франкфурт и Вену.

– Кстати, где-то там Павла приобщили к масонской ложе, – вспомнил фон Пален.

– Может быть, – кивнул Никита Панин. – Хотя, он вовсе не тяготеет к учению братства вольных каменщиков. Ему ближе рыцари ордена Иоанна Иерусалимского. Скандал разразился после приезда четы в Петербург, – продолжил рассказ Панин. – Мария Фёдоровна привезла с собой из Франции огромный гардероб. Мария-Антуанетта посоветовала ей купить наряды у известной модистки мадмуазель Бертан. Матушка Екатерина просмотрела счета за платья, шляпки, туфельки и приказала отправить все обратно. В это время лучший друг Павла, Куракин, за дерзость был выдворен в ссылку. Да тут ещё мой дядюшка, так любивший своего воспитанника, скончался в конце марта. Никто из родственников так не убивался, как Павел Петрович. Рыдал перед его гробом, как дитя. Но вот, дядюшку моего схоронили. Наряды отправили обратно в Париж. А Мария Фёдоровна родила дочь, великую княжну, Александру. Матушка Екатерина на радостях подарила сыну Гатчину и совсем отстранила от государственной службы: мол, пусть занимается семейными делами, что ему в политику лезть? Вот, с тех пор он и живёт безвылазно в своём Гатчинском государстве, совершая переезды из Гатчины в Павловское и обратно. Явные его враги отошли в мир иной. Григорий Орлов уже умер, после приступа чёрного бешенства. Светлейший князь Потёмкин скончался, да и многие другие фавориты, а Павел Петрович все строит в Гатчине своё государство, с таким увлечением, как маленький мальчик играет в солдатиков. Такие, вот дела, господа.

– А давайте выпьем! – предложил фон Пален, – желая развеять грустную обстановку после рассказа Панина. – За нас! Счастья нам и процветания!

Петербург

Петербург мне показался серым и холодным, под хмурым осенним небом. Не такой я себе представлял столицу. Чёрная Нева. Мокрая серая мостовая. Серые дома. Серые люди, спешащие укрыться от ледяного ветра. Фон Пален попросил остановиться возле трёхэтажного особняка со скромным фасадом. Над входом нависал балкон с ажурным ограждением. Мы с ним вышли. Попрощавшись с Паниным. Его карета покатила дальше по неровной брусчатке. Фон Пален постучал в дверь тростью. На стук открыл старый кривоносый лакей в синей ливрее.

– Как доложить? – спросил слуга.

– Граф Пётр Людвиг фон дер Пален.

Вскоре лакей вернулся и пригласил нас пройти. Когда мы поднимались по лестнице, фон Пален тихо сказал:

– Прошу вас не распространяйтесь о том, что мы были в Гатчине, и, тем более, не вздумайте взболтнуть о вашем назначении командиром батареи.

Я попросил разъяснить – почему.

– Видите ли, здесь собирается общество, в котором к наследнику, Павлу Петровичу, относятся несерьёзно. Как бы лучше сказать: как к дурачку. Хозяйка здешняя, Ольга Александровна, супруга камергера Александра Алексеевича Жеребцова. Она же сестра Зубовых. Знаете таких?

– Конечно же…. Братья Зубовы, графского рода, – вспомнил я.

– Вот! – многозначительно поднял вверх указательный палец фон Пален. – Возможно, встретим одного из них. Помните: Николай Александрович Зубов – старший из братьев, ученик и зять фельдмаршала Суворова, обер-шталмейстера. Узнаете его сразу: огромного роста, здоровый, что Илья Муромец. Второй Зубов – Дмитрий Александрович генерал-майор. Он самый скромный из братьев, придворными интригами не интересуется. Сейчас занимается казёнными подрядами и винными откупами в Петербургской и Московских губерниях. Третий, Платон Александрович, тот красавец, что наш Панин: высок, строен, складен. Он нынче фаворит императрицы. Её Величество подарила ему Рундальский дворец в Курляндии Я с ним раньше встречался несколько раз. Честно вам скажу, кроме смазливой физиономии, больше ему гордиться нечем: ни в военном деле, ни в политике он не проявил себя. Но благодаря угодливости и близости к императрицам приобрёл чин генерала–фельдцейхмейстера. Младшего Валериана Александровича сейчас в Петербурге нет. Он отправлен воевать в Персию в должности командующего армией. О братьях я вам рассказал, теперь об Ольге Александровне. Сестра Зубовых, которая содержит сей салон – весьма привлекательная особа, но ещё та бестия. Держитесь с ней почтительно. Она имеет огромные связи, умна, дерзка и очень образована. Я вас ввожу в высокое общество, и прошу во всем меня слушаться. Первое правило в этом осином гнезде – рот на замок.

– Так если будут расспрашивать?

– Говорите больше о своём героическом отце.

– А что за дело, в котором я должен участвовать? – напомнил я ему наш разговор в карете.

– Скажу о нем позже, – неопределённо ответил фон Пален.

Нас встретила невысокая, красивая женщина лет тридцати с круглым очаровательным лицом. Она была в элегантном светлом платье с белой розой, приколотой у левой груди. Глаза тёмные, взгляд острый. Пунцовые пухлые губы чуть тронула улыбка. Неожиданно сильным голосом, для столь хрупкого создания, с удивлением произнёс:

– Пётр Алексеевич, рады видеть вас в столь неурочный час.

– И я безмерно счастлив вновь вдохнуть аромат белой розы, – напыщенно ответил фон Пален, целуя её белую пухленькую руку.

– С чего вы вдруг явились в Петербург в начале ноября.

Обычно ваша персона блистает на рождественских балах?

– Дела, – развёл руками фон Пален.

– Ваш протеже? – наконец заметила она меня.

– Не совсем мой, скорее – протеже Панина. Прошу любить и жаловать.

– Семён Добров, из Новгородской губернии, – представился я и поцеловал протянутую руку. Кисть красавицы хоть и бледная, оказалась горячая и упругая.

– Ну, если сам Панин рекомендует, да ещё в лице Петра Алексеевича, у вас хорошее будущее, – похвалила хозяйка. – Господи, что за наряд на вас? – ужаснулась она, оглядывая мой синий мундир прусского артиллериста, выданный в Гатчине.

– Извините, нас, Ольга Александровна, мы только с дороги, – смущённо улыбнулся фон Пален. – Не успели переодеться. Сразу к вам. Вы уж на нас не серчайте за столь безобразный вид.

– Прошу, господа, располагайтесь, – пригласила нас Жеребцова в гостиный зал.