Роковой срок

Поскольку Ураган ведал все ходы и броды, то шел легко, а Дарий переправы наводил, плутал, коли в пыльную бурю со следа сбивался, и потому всегда позади оказывался. Однажды узрели они друг друга, будучи по разным берегам реки, царь и кричит ему:

– Довольно бегать, сразись со мной! Ведь я должен отомстить тебе за свою опороченную дочь!

Ураган хотел ответить ему как обычно, но видит, что от огромного войска у Дария осталось всего тысяч двести против сарских сто, и говорит:

– Добро, строй свои порядки, а я сейчас свои приведу.

Персы обрадовались, что состоится сражение, а то ведь они еще не воевали в сарских землях и только ходили по неведомым степям, то в пыли, ибо тащились за сарами, то в дождь и по невиданной грязи, отчего оружие и доспехи поржавели.

Объялись они ратным духом, выстроились и стали ждать неприятеля.

А сары перешли реку по броду и едут к порядкам персов вольно, без всякого строя. Впереди у них, по обыкновению, должны бы лучники стоять, за ними конные копейщики с четырехсаженными копьями, на которые они нанизывали неприятеля, словно бусины на нить. Тут же ударная эта сила назади оказалась; во главе откуда-то взялись засапожники, обычно вступающие в битву после лучников, копейщиков и меченосцев, когда уже не осыпать стрелами, не таранить и не рубить след, а резать супостата, словно баранов в загоне.

И вот эти разбитные сары, вооруженные лишь ножами и наручами, веселые и бесшабашные, ибо прежде битвы испили братину хмельной суры на брата – без этого им нельзя было воевать, они в чужой и своей крови плавали; на вид потешные эти ратники выставились прежде всего ополчения и давай зайца ловить, коего из травы выпугнули. Заяц верткий, скок-поскок, а они за ним, да стараясь живьем взять, животами на него. Остальным же воинам забава, давай свистеть да улюлюкать – про супостата забыли!

Супостат же позрел на нрав сего народа и устрашился, ибо, по его разумению, на грани смерти своей след к богам взывать, а веселиться так могли только бессмертные. Персы сначала попятились, затем развернулись, смешали строй и побежали прочь, так и не приняв сражения. А сары поймали наконец-то зайца, и глядь, а нет уже неприятеля! Стали догонять его, однако Дарий бежал так быстро, что кони под ополчением притомились.

Покуда супостат блудил по кочевым путям, гречане услышали, что Дарий разбит и обратно бежит, тоже ужаснулись и, чтоб не ссориться с сарами, мост разрушили. Когда же персы наконец-то отыскали свою переправу, настращали гречан, и те опять выстроили мост. Такие уж они были, но речь не о них, и даже супостат уже мало заботил Сарского Владыку. Иная беда открылась перед Ураганом, которую не ведали прежние государи и которая была хуже вторжения персов: земля разделилась. Одни, кто не дал воинов в ополчение и пострадал от Дария, утратив имение, винили во всем Урагана и называли войну сватовством Обавы. Другие же, не испытавшие лиха, теперь ликовали, всячески превозносили и славили государя, что он с малыми силами победил великое нашествие и теперь на долгие годы избавил государство от посягательств.

Война не приблизила саров к законам Тарги, а, напротив, отдалила их от верных старых обычаев. В прошлые времена, когда табуны, стада и прочее имение было общим, такого бы не случилось, избежавшие разора по совести поделились бы с пострадавшими, и все земли в мгновенье ока поднялись бы и оправились от опустошения. Но сейчас первые обвиняли вторых, те первых, однако не давали им ни скота, ни жира, ни колес, которые когда-то ходили на кочевых путях заместо монет.

Прогнав умученного Дария, Ураган отправился в путешествия по землям, но не вкушения славы для, а чтобы примирить обе половины народа. Однако лишь усугубил это разделение, ибо свести в один народ бедных и богатых оказалось невозможно, а редкие мудрецы, что еще встречались на пути, сетовали, что государь напрасно оказал сопротивление персам. Следовало бы впустить Дария в страну, и пусть бы он разграбил и разрушил ее всю, поскольку-де Ураган не позрел в нашествии бич божий.

И государь соглашался с ними, зная, что совесть в человеке скорее всего пробуждается на пожарище, где огонь очистил землю и люди, позрев на это ее первозданное состояние, готовы обняться друг с другом.

Соглашался, однако от таких мыслей ему хотелось бросить свой государев бич и удалиться на свою землю в недрах степей, которую он способен от восхода до заката обскакать на коне…

3

Мыслил Ураган, что нашествие персов и горе войны вразумят саров, но они после победы только возгордились и вовсе забыли о стыде и совести, похваляясь: мол, довольно в нашей земле могущества, коли мы Дария с его огромным войском разгромили. Знать, по правде живем, если боги к нам благосклонны, так что и впредь станем жить, как ныне. И напрасно было говорить им, что персов не победили, а умучили, водя по незримым сарским просторам, что не силой народа и духом одолели – хитростью, бегая от сражения, как зайцы. Оправятся персы и вновь придут, но уж тогда не станут за нами гоняться по степям – захватят побережья морей и устья рек и повяжут тем самым все кочевые пути.

Не внимали!

И вот, отчаявшись вразумить своих соотечественников жить по законам совести, видя, как угасает вольный народ и предчувствуя скорую войну, государь свершил то, от чего уже отвыкли пребывающие в неге, малодетные сары – взял с них воинский оброк! Да не жиром и дорогими скакунами, чем теперь платили, а как испокон веков было заведено, по одному мужающему отроку от рода.

В ополчение годились и стар, и млад, невзирая на пол, и собирать его было легче, ибо делали это старейшины родов, отдавая воинов племенным князьям, а те уже под своим предводительством ставили в один общий государев строй. Тут же было след отобрать способных к воинскому ремеслу совсем юных отроков, коих называли парами, и навсегда отнять из-под воли родителей, рода и племени.

Паров давно уже не отдавали под полную власть государя, потому вскоре после путешествия по землям Ураган поехал по кочевым путям, выслушивая ропот, а то и угрозы князей и старейшин, не желающих жертвовать порой единственными сыновьями. Если не отдавали, щелкал бичом над головами, выражая свой гнев, и, если это не помогало, бывало, силой отнимал и уводил с собой под проклятья и слезы родителей. Конечно, были и такие пары, что сами просились в Скуфь, особенно те, кто ходил на Дария с ополчением, но суть состояла в том, что дружина собиралась из отроков одного возраста и опыта, дабы никто не выделялся и все воинство было как единый, могучий витязь.

Обиженные на правду ярые мужи пожаловались вечевым старцам и потребовали, чтоб те либо усмирили ярый пыл государя, либо вовсе совершили укрощение, то есть заключили в каменную вежу и дали ему невесту, чтоб продлил род.

После этого вечевой предводитель, именем Валуй, явился к государю с упреком и речь завел: дескать, ведомо мне, замыслил Скуфь возродить, дабы по старым законам жить. Да ведь напрасно это, все равно не собрать столько отроков и сотворить из них витязей, сколько прежде собирали. И, мол, на что тебе малого числа войско? Чтоб гордыню свою побаловать, мятущийся дух утешить? Для иного-то дела такая Скуфь не годится.

Власть государя во все времена стояла под тяглом веча, старцы неспособны были лишить его Владычества, но могли и более строгий спрос учинить, да и вовсе лишить свободы, поэтому Ураган не решился скрывать своих устремлений.

– Не воевать я намерен, собирая Скуфь, – признался он. – А сберечь дух и волю истинных саров, покуда они еще сущи. По угольку возьму от родовых костров, по малой искре и вздую пламя совести.

– Да где же ты узрел искры, коли повсюду пепел? – загоревал Валуй. – Угасли сарские костры, а светится лишь хладный желтый жир…

– Отыщу, коль не будете струнить меня, как волка.

Ничего в ответ не сказал предводитель, взял свой рогатый посох и удалился восвояси.

Однако никто более не чинил препятствий, и Ураган от края до края сарские земли прошел, слыша вослед проклятия разгневанных родителей. А отрокам много испытаний устроил и кое-как собрал всего-то три тысячи юношей, по нынешнему числу родов, не так изнеженных под родительской опекой, еще не утративших подвижность крови, способных натянуть сарский лук и сносно сидящих в седле.

Собрал, обрядил в скуфейчатые шапки и велел парам проститься с родней навсегда, ибо по закону судьба и жизнь избранных в Скуфь теперь принадлежала государю и он мог делать с ними все, что пожелает. Воеводой он поставил своего сродника, первого ярого мужа Важдая, добывшего ему персидскую царевну в наложницы, и отправил в полуденную сторону, к горячим пескам, откуда каждый год являлось полчище конокрадов.

Ураган знал, что половина этой юной стражи потеряет скуфейчатые шапки, поскольку отцы паров, отвыкшие от воинского ремесла, как следует не обучили их ратному делу.

А коли так, то пусть дикие кочевники научат своими мечами и копьями – только они могли отделить ржу от железа.

Но вышло еще хуже – не куфья получалась, а одна ржавчина. Семь месяцев водил паров Важдай по воровским тропам, коими ходили пустынники, держал в засадах, а то и бросал отроков на перехват неприятельской конницы, вдвое превосходящей числом.

Конокрады были трусливыми да и привыкли, что наемные сакалы в бой с ними не вступали, а чаще сговаривались, поэтому пары в схватках с ними сходились редко, когда уж тем бежать некуда. И все равно за это время треть отроков полегла в песчаные курганы: менее от мечей и стрел вражеских, а больше от неведомого прежде ржавого густокровия, которое делало мужчин сырыми, слабыми, непригодными к тяжестям походного житья. А тут привыкшие к сытости под родительским кровом пары вкушали только кобылье молоко, да и то не каждый день.

Но оставшиеся в живых уже почуяли свою силу, привыкли к оружию, вкусили хмель ристалища и ехали веселыми по унылой осенней степи. Не паров бы – мужей привел назад воевода, но сакалы обиделись и, когда сары возвращалась назад, напали внезапно из глубокой балки, и вот тут-то началась настоящая сеча.

Бывшая наемная стража не воровством промышляла, а разбоем, потому с поля брани не бегала и стояла насмерть. Да и видя раздобревших саров, полагала, что их юные упитанные отпрыски не выстоят против диких кочевников и будет знатный пир у сакалов: они единственные в степи не брезговали человечиной, поедая убитых и плененных. Часто они выезжали из своих таилищ поближе к кочевому пути, дабы красть не только лошадей, но и тучных жирных саров, и, бывало, даже устраивали загонную охоту, отбивая от кочевья целый род.

С утра и до утра лязгали мечи и свистели стрелы, кони, испытывая великую жажду, хватали влажную от крови землю, но ничем не растащить было, не разделить и не развязать клубок людей и лошадей, катающийся по ристалищу.

А на рассвете, когда сарские отроки докололи копьями раненых супостатов да подняли своих уязвленных соратников, Важдай велел насыпать курган над отлетевшей ржавчиной и привел, что осталось, своему государю.

Ураган же вышел из своего шатра вместе с повзрослевшей дочерью Обавой, советчицей и утешительницей, и как увидел ее ярый муж, так сразу и покой потерял. Однако дева на него даже не взглянула, как и было заведено по законам целомудрия, а у саров по обычаю выбор жениха совершала невеста, и только государь владел правом самому выбирать жену.

Воевода духом не пал, а стал нахваливать Скуфь перед государем, дабы его дочь на него взглянула.

Едва тысяча всадников набиралась, однако перед Ураганом стояла пусть еще не истинная Скуфь, но уже не пары, а мужи взматеревшие. Да нечем особенно гордиться было: во второй раз проведи это железо сквозь огонь да раскатай молотом, не сковать меча – хоть бы на засапожный ножик хватило…

И уж более не присовокупить к ним новых паров: не дадут сыновей ни разгневанные князья, ни ворчливые старейшины, которые вовсе грозятся разойтись по степи в разные стороны или государя свободы лишить, чтоб не отнимал чад.

Однако следующей весной, как только сары ушли в кочевье, Ураган отправил Скуфь не порубежья стеречь, а зорить и грабить гречанские городки вдоль Черемного моря.

Дабы беспечно торговать с заморскими гостями и не искать каждый год, кому бы продать свой товар, многие племенные князья стали позволять заморским купцам строить причалы и жилища на своих землях. И не минуло столетия, как вдоль морских берегов и в устьях рек возникли гречанские поселения, которые вскоре обратились в укрепленные города, не подвластные ни самим хозяевам земли, ни сарскому государю. Князья и рады были бы избавиться от утвердившихся здесь гостей, ибо они уже не подпускали саров к морю и сами стали называть цену на торгах, однако те чуяли слабость некогда могучего государства и грозили тем, что пропустят в бухты и устья рек военные корабли ромеев или, хуже того, персов, когда те придут, чтоб отомстить за поражение.

Или вовсе построят Дарию новый мост, который сары спалили вскоре после войны.

Дабы унизить саров и всю их страну, гречане называли ее скотьим полем, а народ – кочевниками, разнося по всем землям небылицы о диких нравах и волчьих повадках.

Поскольку же самонадеянные гречане всякий страх потеряли, то держали только городскую стражу, а свои полки отправляли в походы за рабами, покоряя варварские народы – у них промысел был такой.

Вот Скуфская конница и напомнила им о соседстве: дождалась, когда уйдут гречанские рати, и в три месяца прошла вдоль побережья, многие селения и города позорила, а иные, где сопротивление оказывали, и вовсе разрушила. Гречане же прослышали о набеге, повернули назад и заступили Скуфи единственный путь, по которому она могла уйти в свои пределы.

Важдай не велел брать добычи, все, что горит, приказал огню жертвовать, а жир – земле или морю, но мужалые отроки, упоенные легкой победой, ослушались.

– Мы государю служим, а знать, лишены наследства своих родов, – сказали они. – Потому не пристало нам добро и жир бросать. По закону Тарги, Скуфь с походной добычи живет. Как вернемся мы домой, чем кормиться станем? К тому же нам невест искать пора и свататься. Какие дары понесем родителям дев, коли наш жир в землю уйдет?

– Ну, раз вам уже известны законы, я вам более не вождь, – послушав свою рать, сказал ярый муж. – Идите вперед сами, а я сзади пойду.