Аз Бога Ведаю!

– Отдай мне сына!

Все смертные оцепенели, услышав этот глас, но ничего не увидели. Разве что легкий ветерок стелил дорожкой травы.

Отбросив страх, она вступила в поток: кровь обварила ноги, обагрила стан. Хмельная местью душа вмиг отрезвела, и разум просветлел.

Среди пьяной тризны, среди живых и мертвых она бродила, как слепая, и сама по сути была ни мертвой, ни живой. Она опускалась к воде, но вспоенная кровью река была огненной, она сходила на холмы – там буйствовал горячий ветер, обжигающий землю. А призрак – Креслава с княжичем – бежал и бежал впереди и все выше тянул в небо. Та, что вызвалась сопровождать князя Игоря в Последний Путь, теперь уводила по нему сына Святослава!

Тогда княгиня опустилась на колени и взмолилась к сыну, как молится только мать:

– О светлый мой сыне! Останься на земле!

И чудо свершилось! Этот тихий шепот услышал Святослав.

– Отпусти меня, Креслава, – попросил он. – Мне любо на пути твоем. Но мой рок – пройти земной. Мать позвала меня.

– Добро, тресветлый, отпущу, – согласилась трехокая. – Но прежде усыплю тебя, чтобы Тьма не погасила свет твоих очей. Спи до поры, придет срок, и я разбужу тебя.

На руках, как в колыбели, она укачала князя. Он смежил веки, и сладкий сон, наполнив его суть, истек из приоткрытых уст. И грезились ему не сны-обманы, не сказы чародея Дремы, а светлые Чертоги. Во сне князь вел беседу – то слушал, тихо улыбаясь, то шевелил устами, произнося никому не ведомые слова.

Княгиня же, помолившись к сыну, припала к земле: исслабла телом и духом, ровно от тяжких трудов. И в тот же миг очи исполнились слезами и хлынули ручьем! И были они первыми за все время тризны.

Омытый взор стал ясным, и пламя алое исчезло. Она увидела рощу – капище древлян, а посередине ее великий дуб – суть Дерево Жизни. Из-под корней его бил светлый ключ, а в кроне щебетали птицы.

Под Древом, на листве, спал безмятежно Святослав, и Знак Рода в мочке уха хранил и жизнь и сон…

8

Он ощутил себя могучим; он мыслил править миром…

И правил бы, но рохданит, живущий под звездой, водрузил Венец и отнял покой. Много дней каган метался по степи со свитой, наезжая то в Итиль, то в райский сад на озере Вршан, и всякий раз вновь возвращался к Саркелу – к месту, где утратил уверенность в собственном могуществе. Мучимый, мыслями о мироправстве, он согрешил – вдруг пожалел и проклял ритуал, который заставлял задушить отца и лишь после этого сесть на трон. Не у кого было спросить совета. Каган оставался один как перст! Хитроумный обычай отрубал весь драгоценный опыт, накопленный царствующими отцами и дедами.

Хазары знали: незримый каган богоносен и восседает рядом с богом. Но лишь он один изведал, что между ним и богом – бездна! Что сам он – суть холоп, и подвластен ему гарем да евнухи при нем. Подзвездный рохданит – вот истинный правитель мира! Покуда он существует – всесильный, вездесущий, стоящий вровень с богом, – Великий каган лишь его короткая тень в полуденный час.

Владеющий таинством бытия согласится ли когда с подобной участью? Он жаждал править миром, искушенный учением в Иудее!

Тесна была ему Хазария, и те окрестные народы, подвластные кагану, и те государства, где посредством своих тайных послов он управлял царями и князьями, не удовлетворяли этой жажды. Кроме того, обременяли обязанности богоподобного – с утра молиться богу, выпрашивая беду и смерть врагам, а вечером и ночью, кроме молитв сакральных, он должен был творить таинственные, магические действа. Их суть была проста, если смотреть глазами профана. Приобщенный Шад приносил священный список хазар, умерших в течение дня, и список новорожденных. Каган в тот час же принимался за дело, подобно творцу, ваял хазарский народ, и труд его напоминал труд каменщика, созидающего храм. Как камень притирают к камню, чтобы возвести стену, так и он священнодействовал над именами мертвых. Белый хазарин должен был лежать в круге белом, но не в земле, где жил, а далеко от дома, в тайном месте, чтобы его род никогда не мог отыскать могилы и похитить золото, похороненное вместе с ним. Хазарская казна хранилась не во дворце, а в тайных кладовых-могилах. Все золото мира со временем должно было лежать в земле, с прахом тех, кого полюбил и избрал господь. Чем выше род почившего, тем более чести получал покойник, тем безвестнее была его могила. Иных увозили в степь за Дон, иных к днепровским кручам или в междуречье Дона и Итиля – и тайно, ночью, хоронили, не отмечая места даже диким камнем. Если бы осмотреть окрестности царства с высоты летящих в поднебесье птиц, то эти незримые могилы образовали бы круг.

Но никто из смертных не мог оторваться от земли и взлететь. Даже сам Великий каган не поднимался в небо, но, обладая взором богоносца, мысленно обозревал пространство и избирал места для захоронений. Как каменщик творит узор из камня, так и он творил этот Обережный Круг. Прах белых иудеев хранил владыку мира – золото. Будучи даже мертвым, богоизбранный хазарин служил Хазарии. Золото же, имея сакральную суть, умножало силы государства и создавало незримую стену вокруг него.

Неразумные народы расселялись по рекам и морским берегам, говоря так: «Это есть пути-дороги, что мир собирают воедино». Но мир собирала не вода, бегущая всегда по кругу, но реки золота, которые незаметно текли по всей земле. Следовало лишь повернуть их к себе. Чтобы истоки золотых рек, зарождаясь повсюду и питаясь родниками, добрели, полнели и полноводными устьями тянулись бы к Хазарии. А для этого следовало создать округ царства магический притягательный круг, ибо желтый металл всегда тянулся к себе подобному, как луна к земле или земля к солнцу.

Эти деяния были сутью Тайных Знаний.

Черных же хазар тоже хоронили в белом круге, но им ставили дорогие надгробья, высекали надписи и никак не таили от глаз. Явные, они скрывали суть оберега и тайну золотых белых кладбищ. А чтобы дикие народы не смели шевелить земли, кочуя по степям, посредством тайных советников всем инородцам внушалась мысль, что земля – живая и священная. Кто вздумает пахать ее или копать, того настигнут болезни и смерть, а род лишится потомства.