Оценить:
 Рейтинг: 0

Изгой Великий

Год написания книги
2012
Теги
<< 1 2 3 4 5 6 ... 13 >>
На страницу:
2 из 13
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

– Тайна заключалась в том, какую кожу используют для выделки! – прервал Таисий Килиос. – И не нашествие варваров, а твой трактат стал вреден для коллегии пергаментщиков. И ладно бы, коль ущерб потерпело только ремесло. Ты опозорил Элладу перед всей Серединой Земли, унизил эллинов, уподобив их варварам. Ты привил омерзение к пергаментным рукописям философских трудов и трактатов по естествознанию. Ты дал право римлянам осуждать ценности эллинского мира. И достоин смерти.

Сказано было так, что сомнений не оставалось: этот судья приведёт приговор в исполнение и не спросит о последнем желании.

И тут Арис вспомнил о незаконченном сочинении и попросил хладнокровно:

– Дозволь мне, надзиратель, завершить труд. Потребуется ещё месяц или чуть поболее…

Таисий Килиос взглянул с неким пренебрежением: должно быть, уже видел его обезглавленным и со снятой кожей.

– Ты неуёмный, Аристотель, – пробурчал он. – Я вынес тебе вердикт…

– Отложи казнь, эфор.

– Неужто тебя прельщает слава после жизни? Что ты хочешь сказать потомкам? Вновь возмутить их разум подобными творениями? – Он глянул на ларец. – Возвысить дикарей унижением страдающей от них Эллады?

– Потомкам поведаю, что зрел при жизни. А им уже судить, прав был или виноват…

– Хочешь суда времени? – скучающе произнёс эфор. – Добро… Пойди с моей стражей и принеси свой труд. А там уж я решу, завершать его или предать огню.

– Оба принести или только незавершённый? – спросил Арис, чувствуя, как ледяная рука смерти чуть освободила горло.

– У тебя их два?

– Да, надзиратель. Одно сочинение под именем своего господина я закончил. Другое же творил втайне от него…

– Принеси оба!

Стражники Таисия Килиоса встали по бокам и повели его на виллу, где трудился философ. И эти короткие минуты жизни, покуда он ходил за сочинениями, показались прекрасными, ибо он вновь ощутил все радости бытия. Он наполнялся торжеством, что светит солнце, ветер ласкает кожу под тонким хитоном, ещё живую, чувствительную, приросшую к его плоти, и море плещется, балуя слух; узрел и ощутил всё то, что стало уже привычным. Успел вспомнить Гергилию, утешиться надеждой, что она всё-таки родила сына, дала имя Никомах, как обещала, и даже на короткий миг восторжествовал, что умрёт и оставит на земле своё семя – наследника. И сожалел, что не сможет по достижении отроческих лет взять его в ученики.

Эфор же через слуг принял папирусы и стал читать тут же, на пристани, веля отвести Ариса в сторону и держать под охраной стражников. Философ лёг на песок и не коротал время, а наслаждался им, вспоминая, как очутился на этом берегу, где предстоит закончить путь.

В сгоревшем и разграбленном македонцами Стагире он щедро одарил свою возлюбленную Гергилию, и у философа опять не оказалось ни единого обола в кармане. Потому он, не раздумывая, нанялся на торговую галеру судоводителем, обязанностью которого было в ночные часы вести судно по звёздам. Арис давно уже привык расплачиваться за путешествия своим трудом и не брезговал никакой работой. Скоро и выгодно распродав ходкий товар, купец спешил убраться из тревожной Халкиды, поэтому намеревался идти днём и ночью, опасаясь грабителей и не приставая к берегам. Судно благополучно обогнуло мыс со святилищем на острове Скирос, и до Афин оставалось менее половины пути, когда внезапно изменился ветер и сильный борей поднял бурю: боги мстили тому, кто, отдавая хлеб страждущим, брал серебро.

Все попытки войти в гавань или хотя бы приблизиться к спасительным отмелям закончились потерей вёсел, без коих кормило сделалось бесполезным, а парус и вовсе угрожал гибелью, ибо галеру и так уносило ветром в открытое море. Из низкого, чёрного неба бесконечно сыпались копья молний, щелястая старая палуба не выдерживала натиска стихии, ливень и волны наполняли галеру водой, словно щедрый виночерпий чашу, и гребцы не поспевали от неё избавляться. Неуправляемую галеру со срубленной мачтой то вздымало к тучам и молниям, то бросало в пропасти, люди взывали к богам, ибо никто более не мог спасти, а философ, взирая на волны, оставался спокойным и почти счастливым. Даже когда ударом воды с него сорвало остатки одежды, внезапно пришла мысль о волнообразности мира и всего сущего в нём. Вцепившись в обрубок мачты, Арис лежал на палубе и мысленно носился по волнам собственной жизни: испытав чувственное падение в Ольбии, он возвысился, прикоснувшись к тайнам жизни варваров. Но вновь брошенный в бездну горящего родного Стагира, он вознёсся до небес, испытав блаженство любви на ночном морском берегу и обретя надежды; теперь же опять валился вниз вместе с галерой, но уже знал и чувствовал: непременно будет взлёт!

Ещё неделю после бури неуправляемое судно несло по воле стихии. Изнемогавшие от жажды, люди пили морскую воду, от голода ели гнилое зерно, добывая его из щелей в трюмах, жирных корабельных крыс и испытывали презрение к драгоценному серебру, которого было вдосталь. Ещё недавно чудотворно спасавшее погорельцев Стагира, здесь оно никого спасти не могло. То есть даже такая категория, как деньги, воплощённые в металле, подчинялась закону волны и подвергалась колебательным движениям. Избавление от неминуемой гибели могли принести боги и люди, вдруг явившись средь бескрайних вод, и они явились в виде морских разбойников.

На сей раз философу не удалось избежать рабства, поскольку всех гребцов вместе с владельцем корабля и его подручными пленили и переправили на невольничий рынок Персии. Вольный гражданин и богатый купец, ещё недавно помыкавший рабами, сам стал невольником – и тут не обходилось без закона волнообразности мира! Но это было спасение, ибо и в рабстве всё равно была жизнь!

Уже в который раз его выручило наставление Биона, когда связанных одной бечевой пленников выставили на торжище. Не в пример остальным невольникам Арис отринул все мучительные чувства и стал смотреть в лица купцов пристально и открыто, как если бы взирал на своих учителей. За время новых странствий у него опять отросла борода, обветрилось лицо, да и из одежды была лишь одна набедренная повязка, так что, прирождённый вольный и благородный эллин, он более напоминал варвара из диких лесов Рапейских гор, однако взирающего без ненависти и злобы.

Это и привлекло внимание одного из покупателей, по виду и одеждам жителя Рима, невесть как оказавшегося на персидских берегах: тогда философ ещё не знал, что на Капейском мысе давно уже не торгуют рабами, ибо после нашествия варваров ни один стратег понтийских полисов не отваживался ходить за добычей ни встречь солнцу, ни тем паче в полунощную сторону. И теперь рабы в Элладу поступали в основном из Персии и с берегов Красного моря. Оказалось, сей римлянин сговаривал и тайно вывозил в Персию молодых греков-гоплитов на службу Дарию, за что персы позволяли ему за малую плату подбирать на невольничьих рынках сильных и здоровых мужчин для труда в мраморных каменоломнях. Дармовых рабов он вовсе не ценил, невольники выдерживали года три, и непригодных для работы, больных, но ещё живых попросту приваливали глыбами или засыпали щебнем.

Римлянин спросил его о возрасте и вдруг, услышав речь невольника, встрепенулся, ибо признал в нём эллина. Когда же раб назвал себя, вначале не поверил, что перед ним тот самый философ, сочинитель известного ему запретного трактата о нашествии варваров, но Арис, доныне помнящий наизусть своё творение, в одну минуту доказал авторство.

Так ему и стало известно о своей славе, что уже давно была суща в Середине Земли, и это обстоятельство заставило поверить в счастливую судьбу публично казнённого сочинения. Однако римлянин Лукреций, купивший его у персов, как раба, не пожелал расставаться с приобретением. И хотя обещал волю, подчеркивая тем самым благородные порывы, но замыслил извлечь пользу, поскольку купеческий нрав преобладал в его господине. У римлянина было всё – богатство, дворцы, корабли, наложницы и уважение в своей среде; не хватало лишь славы философа, причём, как было по нраву олигархам, философа мятежного, бросающего вызов всему мироустройству! И она, эта слава, прельщала его больше всего на свете, позволяя продлить земное существование после смерти и на долгие века приковать к своей персоне внимание многих поколений.

Ещё по пути на остров Лесбос, где у Лукреция Ирия было имение, он предложил Арису послужить в качестве наёмного учёного, то есть поселить в прекрасной вилле на одном из островов, ему принадлежащих, обеспечить всем необходимым, чтобы избавить от забот о земном существовании, и всецело предаться учёным трудам. Взамен же потребовал навсегда отказаться от своего имени, которого Арис и так был лишен, ибо пребывал на положении невольника. При этом господин не оставлял даже малейшего права на выбор: в противном случае никто бы и никогда не узнал, что один из рабов в каменоломнях, внешне напоминающий скуфского варвара, – философ и ученик самого Платона, вызвавший своим трактатом так много споров среди учёных мужей Эллады и тех римских граждан, которые вели торговлю на Пелопоннесе.

– Как тебя звали в ученические годы? – спросил он, изложив свой замысел.

– Учитель называл меня Арис, – признался невольник. – И так же называла меня возлюбленная юности Гергилия из Стагира.

– И я стану называть тебя Арис, – заявил господин. – Это звучит как имя бога войны Ареса! Пусть сие созвучие тебя утешит. Отныне ты должен забыть своё настоящее имя.

Он давно уже привык воспринимать мир по-варварски, в его стихии естества и согласился на это, но были и приятные мгновения, когда Лукреций Ирий относился к своему невольнику с пониманием и почтением. К примеру, вместо капейского пергамента, на коем философ раз и навсегда отрёкся писать сочинения и даже брать его в руки, этот римлянин раздобыл много египетского коричневого папируса, который персы запретили вывозить за пределы своей империи.

Философ в который уже раз вспомнил своего учителя и решил положиться на судьбу. И так он оказался на небольшом райском островке близ Лесбоса, где и в самом деле приступил к научным философским трудам, в первые месяцы жизни испытывая такое творческое вдохновение и блаженство, что временами забывалось рабское положение. Напротив, ему прислуживали прекрасные рабыни и наложницы, так пристрастно исполняющие любые его желания, что впору было возомнить себя господином, однако сделать этого не позволяла память о Бионе Понтийском, научившем его открыто взирать в лицо всякому явлению и извлекать уроки. Сочинение, написанное после долгих странствий, к философии имело косвенное отношение и представляло собой скорее заметки и наблюдения странника, соприкоснувшегося с неведомым миром варваров. Он ещё не успел осмыслить, обобщить и облечь в научную форму то, что недавно увидел и услышал, поэтому не мудрствуя лукаво поведал о своём путешествии по Великой Скуфи и о том, что узнал от мудрецов тех земель и потом от самого их вещего старца.

Проникшиеся к ученому страннику простодушные и несколько хвастливые варвары, считающие себя мудрецами, рассказывали не только о бесчисленном разноплеменном народе и бесконечных землях, коими владели; ненароком, по несмысленности своей, они поведали тайну, которую всю жизнь пытался разгадать Бион и о которой Арис тогда даже не догадывался. Они открыли суть, истину, в чём состоит сила, незримая сплочённость и живучесть всего мира варваров, почему они неистребимы, неуправляемы, не терпят над собой никаких просвещённых законов благородных народов Середины Земли и находятся с ней в постоянном противостоянии.

А суть заключалась в том, что дикие и разнородные племена трёх сторон света, на первый взгляд, ничем не скреплённые между собой и часто воюющие друг с другом, имели некую глубинную внутреннюю связь, позволяющую им навечно сохранять варварские нравы, обычаи и устои. Каждая сторона их варварского света владела святыней в виде неких священных книг, также будто бы не зависимых друг от друга: на Востоке это была Авеста, в полунощи – Веста и в полуденной стороне – Веды. Однако все они, как и сами варварские народы, обладали неким таинственным триединством, о котором даже мудрецы имели знания смутные, либо грубовато и неумело хитрили, не желая до конца раскрываться перед иноземным философом. В то время никто из учёных мужей ни в прошлом, ни в настоящем даже не слышал о подобных святынях варваров и тем более никто не имел знаний об их миропредставлении, в основе которого лежало некое незыблемое и неведомое триединство всех вещей и явлений, внешне никак не связанных.

Можно было бы поспорить с мудрецами, отставивая своё, дуалистическое, представление о мире, принятое у благородных народов Середины Земли, однако Арис посчитал недостойным дискутировать с людьми малопосвящёнными, да и цель странствий имел совсем иную. Объявленный чудскими сколотами чумным, он несколько месяцев прожил в чуме вдали от людей, однако же так или иначе выведывал у них некие знания о мироустройстве жизни варваров: отроки, кормившие его хлебом, ненароком выдавали иные тайны. Однако от умственной лености они никогда не вникали в суть философских законов своих народов, ибо считали: не их это занятие познавать природу вещей. И лишь вещий старец чуть приоткрыл смысл священности своих святынь и первопричину, отчего образуется это их триединство. По крайней мере, объяснил, как полунощные варвары добывают Время, считая его наивысшим благом.

Точно так же добывали Время на Востоке и в полуденной стороне, за рекой Инд.

И сейчас, взлетая с волны на волну в бушующем море, как и в решающий миг, стоя в обсерватории на седьмом ярусе научной башни в Ольбии и глядя на скорбящих и плачущих возле огня варваров, взор и разум Ариса мгновенно уловили некую скрытую, странную и притягательную суть явления, смысл которого был ещё под непроглядным покровом. Однако чутьём он уже выхватил манящее направление, где следовало искать истину. И так же, как перед лицом смертельной угрозы, было непомерно обидно умереть, так и не раскрыв тайны! Философ думал об этом, когда буря рвала снасти и ломала греби; он до слёз жалел, что не успеет познать неведомое, когда морские разбойники напали на беспомощный корабль и лишь за один открытый, дерзкий взгляд его чуть не бросили в пучину с камнем на шее; и как он скорбел и плакал, когда забитого в колодки, под нестерпимым, обжигающим солнцем вели через пески на невольничий рынок.

И рядом не было учителя – врага, у коего можно было бы в последний миг спросить ответ…

В райском уединении его тоже не было, и потому Арис выкладывал эти наблюдения, чувства и мысли, ещё со школярских времён зная, что, изложенные письменно, они приобретут плоть научной формы и тем самым подвигнут его к разгадке пока что неразрешимых задач. Так и случилось: доверенные папирусу размышления однажды натолкнули его на мысль, что объединяющая суть варварских святынь заключена в знаниях, каким образом следует добывать Время! В них явно было сокрыто руководство, что предпринять и как действовать, если отпущенный их богами календарь, или Чу (так варвары называли время), безвозвратно утёк. Вероятно, доступны эти знания лишь особо посвящённым жрецам, поскольку даже цари варваров не вникали в сакральные тайны обрядов. Зато их мудрецы, называющие себя вещими, независимо, в какой бы части света они ни обитали, были озабочены единой страстью – заполучить новый календарь, новый срок Чу для существования своих земель и народов. Их огненные действа непонятны и дики: когда сжигают жилища, радуются, поют и танцуют при этом, их невероятно упорный труд по возведению новых, точно таких же городов кажется бессмысленным, безумным!

Если не знать, что они тем самым добывают Время! И заполняют им некие пустые сосуды и бассейны в своих городах, как это делают в засушливых странах во время редких дождей.

Учитель зрелости Бион был близок к разгадке этой тайны. Он всю жизнь подбирался к ней, как охотник к дикой птице, и даже ротонду башни выстроил по образу и подобию города варваров, пытаясь проникнуть в таинство их мировосприятия, понять природу их неистребимой живучести.

В Середине Земли люди взывали к богам, чтобы получить благоволение и добыть хлеб насущный. К примеру, они трудились в поте лица, дабы вырастить виноградную лозу, масличное дерево, ломали твёрдый камень для строительства прекрасного дворца или копали глубокие норы, извлекая серебро и золото, пускались в опасные путешествия, чтобы продать товар подороже и тем самым приобрести блага земной жизни. А варвары, ведя жизнь скудную, ничем подобным не отягощены, но зато одержимы, когда строят свои, казалось бы, лишённые всякой логики города! Когда возводят высоченные неприступные стены, зная наперёд, что никто на них нападать не будет. И живут замкнутые кольцами этих стен, дабы через полвека своими руками сжечь опустевшие сосуды вместе с теремами, литейными печами, скарбом и затем построить новые!

Все эти мысли о варварском мироустройстве Арис оставил в голове, а изложил лишь некие основы жизни диких, неведомых племён и народов, неизвестных даже Геродоту. Он относился к своему труду, как корабел, ещё только закладывающий на верфи корабль, однако его нынешний господин Лукреций Ирий, внезапно явившись на остров, прочёл сочинение и настолько был восхищён, что и слышать не захотел никаких доводов своего невольника. Олигарху, далёкому от истинной философской науки, всякое описанное и неведомое прежде явление казалось гениальным творением, ибо позволяло найти пути в далёкие земли и организовать там выгодную торговлю. Поэтому он распорядился немедля сшить листы в книгу, поставил на ней своё имя и в тот час отбыл в Рим.

Недолго посожалев, Арис вдохновился на новый труд, так как его переполняли мысли, а в распоряжении были щедрые запасы чистого папируса и чернил. Приученный думать на ходу, он прогуливался по острову, совершая своеобразное кругосветное путешествие, сочинял в уме, укладывая мысли в научное ложе, после чего садился за стол и излагал их на папирусе. На сей раз он задумал обхитрить господина и творил сразу два сочинения: одно под его именем, а другое, содержимое втайне даже от прислуги, – под своим. Это было дерзостью и влекло за собой опасность быть уличённым в нарушении договора, но одновременно наполняло сердце философа по-отрочески безудержной радостью творения, ибо он вновь открыто взирал в лицо великого своего учителя – врага – и мысленно побеждал его.

Так миновал год этого двойственного существования, и трактат для господина был завершён, однако тот более не появлялся и не слал своих людей. Арис сему обстоятельству радовался и всецело занялся тайным трудом, порою ликуя от восхищения и радости. Он вздумал закончить его и, не проставляя своего имени на титуле, послать с рыбаками в Афины учителю своему, Платону. И послал бы, коль к пирсу острова не причалил корабль со сдвоенным крестом на парусе – тайным знаком коллегии эфоров…

Он просидел у моря под знойным, палящим солнцем до самого вечера, пересыпая память из руки в руку, как горсть раскалённого песка, и издалека взирая, как близорукий Таисий Килиос, окружённый рабами с опахалами, читает его труды. И чем дольше он склонялся над не сшитыми ещё листами папируса, тем далее отступала смерть. Иные места в трудах эфор прочитывал дважды и затем, откинувшись на спинку кресла, подолгу о чём-то размышлял, и появлялась призрачная вера о пощаде, хотя бы на срок, позволяющий закончить труд. Когда же стемнело, надзиратель приказал установить возле кресла три светоча и продолжал читать уже при неверном, колышущемся свете! И тем самым добавлял уверенности, что жизнь продлится даже более срока, нужного для завершения сочинения! Он должен был, обязан был споткнуться на том, что рукопись обрывается на полуслове, и, уже захваченный, завлечённый историей о варварских святынях, потребовать продолжения!

А его, это продолжение, можно писать бесконечно, пересыпая мысли из кулака на ладонь и потом обратно…

Уже дважды он был приговорён и избегал смерти. Этот вердикт был третьим и последним, если исходить из варварского представления о триединстве мира.

И если это случится, то можно обрести вечность…

Песок под Арисом медленно остыл, затем стал холоден, студил до озноба. Лишь с восходом солнца, когда он начал теплеть и светочи потушили, эфор оторвался от рукописей и подозвал приговорённого. От первых слов Таисия Килиоса стало понятно, что философ напрасно обольщался, ибо не представлял, испытывая жажду жизни, что этот надзиратель за сохранением тайн Эллады сыщет в трудах мотивы, усугубляющие его вину.

– Считаю оба труда завершёнными, – заключил он, словно меч воздел над согнутой шеей.

Арис ощутил, как всё его существо собралось в горячий ком и сжалось в солнечном сплетении, словно он вновь наблюдал, как неумолимые варвары свергают учеников философской школы с седьмого яруса башни.
<< 1 2 3 4 5 6 ... 13 >>
На страницу:
2 из 13