Бог бережёного

В предпоследний год существования Советского Союза на улице Домаха родился Алексей Береженый. Время было непростое, Союз стремительно летел в пике, по всему городу наплодилось немереное количество всевозможных уличных банд и молодёжных криминальных группировок. Отец Алексея – сын металлурга Виктор Иванович – не пошёл по стопам отца, работал в милиции, и часто потом рассказывал, как ему приходилось иметь с ними дело. Главаря одной из банд по фамилии Шпак однажды удалось поймать с поличным на железной дороге, где криминальная бригада грабила состав. Но самый гуманный в мире, ещё советский на тот момент суд, оправдал преступника, и он снова вышел на свободу.

И вот тогда у отца появилось плохое предчувствие. Да и Алёшина мама Оля всё время говорила: «Витя, я тебя умоляю, уходи ты из этой милиции. Или давай как-нибудь выберемся отсюда, не могу я тут жить. Давай снимем квартиру в любом районе города. Только подальше отсюда». Отец соглашался, но не делал никаких решительных шагов. Всё-таки своё жильё, пусть и на Домахе. Поэтому привычно повторял: «Оленька, я ищу квартиру, ищу, не думай ничего».

Предчувствие не подвело отца. Бандиты убили возвращающуюся с работы маму поздним вечером тёплого лета прямо у Рыбной площади. Пуля прошла навылет и застряла в старом тополе, откуда её извлекли как вещественное доказательство безумного преступления, которое так и не было раскрыто. Отец всё понял, что это была месть ему. И поклялся найти убийцу и отомстить. Но сначала он всё-таки решил вопрос смены места жительства, и вместе с маленьким Алёшей перебрался в квартирку своей матери на безликом, зато экологически чистом Восточном жилищном микрорайоне.

Найти убийцу жены и отомстить преступнику отцу так и не удалось. Распалась страна, и следы многих криминальных авторитетов запутались в дебрях новых государственных образований. А потом, спустя годы, предчувствия стали трогать душу и разум уже растущего Алексея. Ему всё время стало казаться, что с отцом, если он не уйдёт из милиции, обязательно случится что-то нехорошее. Но Виктор Береженый, будучи на тот момент уже начальником следствия, на все предостережения отвечал сыну, что надо дотянуть до пенсии, осталось недолго. Не дотянул. Инсульт сразил отца прямо на рабочем месте, откуда его и увезли на карете скорой медпомощи прямо в морг.

Стать милиционером и продолжить дело отца Береженый решил не сам. И даже не бабушка настояла. Будучи с детства человеком физически крепким, в уличных драках закаленным, Алексей не упускал случая поучаствовать в каких-нибудь юношеских разборках, где, как правило, всегда играл первую скрипку. Точнее – играл первый нож – в случае опасности Береженый никогда не смущался вынимать из-за пояса подаренный отцом нож с эбонитовой рукояткой, широким лезвием и глубокими кровостоками. Ни разу не применял, но эффект на противника оказывал нередко ошеломляющий. А ещё на зависть всем сверстникам и к страху оппонентов натренировался безупречно бросать это оружие, да с такой точностью, что с нескольких метров легко попадал острием в прикрепленную к бревну баночную крышку.

Однажды с обнажённым ножом был задержал патрульными милиционерами и доставлен районный отдел, а при допросе у дознавателя услышал: «Лёша, ты же сын самого Виктора Ивановича Береженого. Как тебе не стыдно? Это же холодное оружие, уголовная статья! Здесь работать некому, а ты дурака валяешь, память об отце мараешь…»

Знаменитую Мариупольскую школу милиции, что тонет в зелени тополей на проспекте Строителей, Береженый закончил с отличием. Поработал патрульным, покатался по разборкам квартирных краж в следствии, пока, наконец, не грянул 2014 год, и у Алексея появилось тревожное предчувствие начала гражданской войны, где каждому человеку, независимо от места жительства и политических пристрастий, предстояло сделать выбор стороны.

В середине апреля, когда над зданием городского совета Мариуполя вместо сброшенных ниц жёлто голубых полотнищ уже развевались флаги Донецкой Народной Республики, в городе началась стрельба. В один из вечеров около здания части внутренних войск были расстреляны участники протестных митингов. В воздухе ещё стоял запах пороха и крови, а официальный Киев по всем телеканалам уже безапелляционно и угрожающе объявил, что доблестные украинские спецслужбы ликвидировали каких-то неустановленных террористов, пытавшихся захватить военную часть. Но Береженый, как, впрочем, и все его коллеги, знал, что были убиты простые мариупольские парни, и этот расстрел был сознательно организован неустановленными спецслужбами.

Один из выживших, но раненых в апрельском побоище так и рассказал Алексею: «Как всегда, тусовались возле горсовета, тыщи полторы народа стояло, вдруг подъехали на «Жиге» какие-то мужички. Говорят, мол, мы «беркутовцы» из Донецка, пострадали на майдане, а их какую-то девушку, активистку, задержали наши вэвэшники и держат в части. Надо, мол, решить. Ну, что, пацаны – человек тридцать – сорвались и, сломя голову, двинулись к части, у нас с вэвэшниками был договор – они не трогают митинги, мы не вооружаемся и не трогаем их. Вышел к нам командир, сказал, что никакой девушки у них нет, и что задерживать людей вообще не в их компетенции. И тут началось… Стреляли по людям непонятно кто, неясно откуда, то ли с территории части, то ли из-за жилых домов. Народ врассыпную. Кого-то покрошили прямо перед воротами части, а кого догоняли и добивали люди в чёрном… Экипированы, как черти».

Люди в чёрном. Тогда в Мариуполе эти три слова вызывали оторопь даже у самых отважных. О людях в чёрном говорили повсюду, но кто они – существовали только слухи, намёки и предположения. Как-то знакомый офицер шепнул Береженому: «Лёша, может быть, там есть и наши, но люди говорят, что это иностранцы. Или американцы или британцы или израильтяне. Впрочем, для нас это не имеет никакой разницы». Звучало зловеще, ибо сразу же появилось предчувствие, что в Мариуполе готовится что-то более кровавое и массовое. После майского сожжения Дома профсоюзов в Одессе это кровавое и страшное переместилось в Мариуполь и случилось в День Победы – 9 мая.

Новость о том, что украинские войска вошли в город и устроили бойню отказавшихся подчиняться приказам киевских начальников милиционеров, облетела город за считанные минуты. В Мариуполе царила анархия – старая власть разбежалась, новая, избранная на народных сходах, не имела полномочий. Милиция была единственным легальным органом, которую признавали все горожане, независимо от политической ориентации, и которая оказалась способна контролировать порядок. Но именно по городскому управлению МВД и был нанесён удар – ворвавшиеся на бронетехнике в город вооружённые люди расстреляли здание, похоронив в нём несколько десятков милиционеров. Это была даже не провокация центральной власти, а чистейшей воды показательная карательная акция.

Уже к вечеру увидевший дымящееся душами сгоревших тел место массового расстрела своих коллег Алексей понял, что милицейскую форму украинского образца он больше не наденет никогда. Рапорт об увольнении он написал через четыре дня, когда в местной газете прочитал отчёт под заголовком «На День Победы армия уничтожила из пушек и автоматов горуправление милиции и стреляла по безоружным горожанам», и решил, что наступил момент окончательного выбора стороны уже полным ходом заваривающейся войны.

Главный фронт её тогда стоял в Славянске, на севере республики. Сколько раз проезжал Алексей мимо левобережной площади Победы и видел оставленную кем-то крупную надпись «Мужики все в Славянске. А ты?». Надпись давила на сознание, вызывала боль и одновременную радость, заставляла искать какой-то компромисс со своей блуждающей совестью. Там, на севере, идут бои, гибнут мирные люди, рушатся дома и судьбы, а тут, на юге, познавший шок город не может прийти в себя и, наконец, включиться в борьбу за свою правду.

Вместе с Береженым уволился из МВД его добрый приятель – Олег Жигалин – лейтенант из дежурной части райотдела, добряк, весельчак, большой любитель сладкого. Тоже сказал, что в милиции такой страны, где власть убивает представителей права, служить не намерен.

«Ну, что, едем в Славянск?», – спросил как-то Олег, встретившийся Алексею в рядах «восточного» рынка.

«Ты думаешь, нас там ждут?», – переспросил Береженый машинально, хотя ответ знал – конечно же, ждут – ополченцы Славянска чуть ли ни ежедневно призывали всех граждан доброй воли идти на помощь.

«А что делать здесь? Высматривать, когда к тебе домой приедут, грохнут сразу или увезут в аэропорт? Какие перспективы вообще?», – холодно парировал Олег.

«Может, как-то договорятся, и устаканится?», – неуверенно протянул Алексей, он никак не мог смириться с тем, что начавшаяся и растянувшаяся впоследствии на долгие годы война – самая настоящая. И в ней, в отличие от компьютерных игр, нужно убивать врага не виртуально, а реально. И недруг, ещё вчера бывший твоим соотечественником, в свою очередь делает то же самое.

«А дальше что? И кто с кем договаривать будет? – буркнул Олег. – Ты не понял, что девятого мая мы прошли точку невозврата? Или мы их, или они нас…».

Береженый часто вспоминал эти слова лейтенанта Жигалина, страстного любителя сладкого. Говорили, что когда его похоронили в Славянске, ополченцы поминали не водкой, а соком и компотом. И Алексею было очень жаль, что он так и не смог побывать на могиле в одиночку уехавшего воевать товарища. Предчувствие Береженого тогда шепнуло ему, что в Славянске ничего доброго ему не светит – ни доходов, которых он и не искал, ни славы, ни победы, ни чуда, которые не намечались даже в слабо обозримой перспективе развивающейся бури событий.

Жаркое лето 2014 года перешло экватор. Алексей не строил никаких планов, они в тот момент казались ему просто бессмысленными. Лишь в голове порой звонко отстукивали слоги фразы «Мужики все в Славянске. А ты?», да тянули за живое судороги самых разных недобрых предчувствий.

«Езжай в Москву к тёте Гале! – как-то приказным тоном скомандовала бабушка. – Чего здесь высиживать, когда вон оно как дело разворачивается? В Москве всё-таки спокойно, может, там работёнку какую найдёшь по душе. А не найдёшь, просто хоть поглядишь, город посмотришь, узнаешь, что куда у нас тут движется – в какую сторону. От Москвы ведь всё у нас зависит…»