Последний отзыв
отлично написал
По всем вопросам обращайтесь на: info@litportal.ru
(©) 2003-2025.
✖
Поэты серебряного века
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Органичность, развитие высоких романтических традиций, свойственные подлинной лирике, объединяют в поэзии «серебряного века» явления, казалось бы, далекие друг от друга. Речь идет о включении в общее полотно так называемых новокрестьянских поэтов. Среди них Николай Алексеевич Клюев и Сергей Антонович Клычков, пришедшие в большую литературу непосредственно из народа и, естественно, незнакомые с западной культурой стиха (с которой нередко и справедливо сопоставляют русских символистов, акмеистов и футуристов).
Такова в общих чертах картина лирики «серебряного века», в которую входят десятки имен, частично перешедших впоследствии в литературу русского зарубежья. Причиной этого перехода стала эмиграция как следствие победы в России большевизма. «Разделяй и властвуй», – говорили наши предки. И действительно, октябрьский переворот (или революция) 1917 года не только разделил русскую культуру на две ветви, но и разбил единую картину жизни лирики на ее отдельные, чаще всего трагические, судьбы. «Культурный ренессанс», «утонченная эпоха» были уничтожены.
* * *
В этот сборник входят произведения четырнадцати поэтов, обретших свое имя в годы «серебряного века». Бо?льшая часть из них примыкала к различным течениям, однако обладала и такой оригинальностью, которая позволяет в каждом видеть вершину русской лирики. Конец 1917 года, хронологически ограничивающий творчество поэтов, вошедших в книгу, – всего лишь условный рубеж. Взгляд на творческую биографию каждого из четырнадцати позволит представить себе картину «серебряного века» более полно.
Самым старшим из поэтов этой книги является Иннокентий Федорович Анненский (1855–1909). Его причисляют то к первым, то к младшим символистам, поскольку в XIX веке стихи его признания не получили, и лишь сборники, вышедшие в новом, XX столетии, когда Анненскому было далеко за сорок, удостоились внимания. Сборник 1904 года «Тихие песни» вызвал одобрение у провозвестника русского символизма В. Брюсова, который в том же году в журнале «Весы» написал об авторе: «…Иногда он достигает музыкальности, иногда дает образы не банальные, новые, верные». Но поистине высокую оценку В. Брюсов дал «Кипарисовому ларцу» – сборнику, вышедшему в 1910 году, уже после смерти Анненского. В. Брюсов разглядел здесь близкое символистам умение устанавливать «связь между предметами, вполне разнородными», «резко импрессионистическую манеру письма».
Тем не менее организационно Анненский ни к каким направлениям не принадлежал, он стоял особняком, одиночкой и должен восприниматься в качестве предтечи модернизма. Недаром Анна Ахматова, воспринявшая «Кипарисовый ларец» как откровение в лирике, написала об Анненском:
Он был преддверьем, предзнаменованьем
Всего, что с нами позже совершилось…
Николай Гумилев учился в Николаевской царскосельской гимназии, в которой Анненский был директором. Юный поэт, издавший в 1905 году свою первую книгу «Путь конквистадоров», подарил ее Анненскому, а спустя десятилетие, в 1916 году, открыл свой сборник «Колчан» стихотворением «Памяти Анненского»:
К таким нежданным и певучим бредням
Зовя с собой умы людей,
Был Иннокентий Анненский последним
Из царскосельских лебедей.
Я помню дни: я, робкий, торопливый,
Входил в высокий кабинет,
Где ждал меня спокойный и учтивый,
Слегка седеющий поэт.
Десяток фраз, пленительных и странных,
Как бы случайно уроня,
Он вбрасывал в пространство безымянных
Мечтаний – слабого меня…
Так тесно переплетались судьбы деятелей «серебряного века». Один из менее известных ныне поэтов этого времени – Сергей Константинович Маковский, хорошо знавший Анненского, писал о нем: «Принадлежа к двум поколениям, к старшему – возрастом и бытовыми навыками, к младшему – духовной изощренностью, Анненский как бы совмещал в себе итоги русской культуры, пропитавшейся в начале двадцатого века тревогой противоречивых дерзаний и неудержимой мечтательности».
Иннокентий Анненский был филологом по образованию, одним из самых знающих людей своего времени. Великолепно образованным был и Валерий Брюсов (1873–1924) – именно он открыл для себя в начале 1890-х годов французских символистов – в дневнике этих лет назвал декадентство «путеводной звездой в тумане» и задался целью возглавить его в России. Подготовленные им сборники «Русские символисты» (три выпуска 1894–1895 годов) фактически явились декларацией модернизма. Теоретически обосновывая новое течение, Брюсов ставил перед поэтами задачу «выразить тонкие, едва уловимые настроения», «рядом сопоставленных образов как бы загипнотизировать читателя». А поэтическая практика молодого человека, которому едва минуло двадцать лет, вызвала скандал у читающей публики и до сих пор является эталоном молодежной бравады. Речь идет о стихотворении Брюсова, состоящем всего из одной строчки:
О, закрой свои бледные ноги.
Интересно, что, по свидетельству одного из современников, ранняя символистская поэзия Брюсова вызвала критику и стремление пародировать ее у известного философа и поэта Владимира Сергеевича Соловьева (личность и творчество которого оказали громадное влияние на символистов второй волны – А. Блока и А. Белого). Высмеивая стихи Брюсова, Соловьев писал: «Увлекаемый «полетом фантазии», автор засматривался в дощатые купальни, где купались лица женского пола, которых он называет «феями» и «наядами».
Цитируя Брюсова:
Непонятные вазы
Огнем озаря,
Застыла заря
Над полетом фантазий, —
Соловьев упрекает молодого человека в бесстыдном подглядывании за купальщицами и объясняет, что то, что именуется на символистском языке «непонятными вазами», в просторечье называется шайками и употребляется в купальнях «для омовения ног». «В заключение Соловьев приложил к своей критике несколько пародий на символистскую поэзию, среди них следующую:
На небесах горят паникадила,
А снизу – тьма.
Ходила ты к нему иль не ходила?
Скажи сама!
Но не дразни гиену подозренья,
Мышей тоски!
Не то смотри, как леопарды мщенья
Острят клыки!
И не зови сову благоразумья
Ты в эту ночь!
Ослы терпенья и слоны раздумья
Бежали прочь.
Своей судьбы родила крокодила
Ты здесь сама.
Пусть в небесах горят паникадила,
В могиле – тьма.
Ядовитая критика Соловьева и его пародии… произвели… оглушительное впечатление: символизм был уничтожен. Мы смеялись до слез…»
Однако тот же мемуарист, с течением времени все больше узнававший Брюсова, пришел к выводу: «Взгляд на Брюсова как на писателя с навыками учености, с тягой к ученым методам и изучению не исчез, а… навсегда у меня остался. Этим он выделялся из среды не только московских символистов, но и других писателей-модернистов того времени – в этом отношении с ним был схож только Вячеслав Иванов».
На пороге XX столетия, в 1900 году, у Брюсова выходит книга стихов «Tertia vigilia» («Третья стража» – лат.), которая свидетельствует об отходе от символистского эгоцентризма, стремления шокировать читателей. Брюсова начинают причислять к поэзии мысли, он вводит в свои стихи историю, мифологию и современные темы. Последующие многочисленные сборники закрепляют за его именем славу урбаниста (то есть поэта городских тем), блестящего версификатора (короля стихотворных метров и ритмов), знатока жизни всех времен и народов…
О Вячеславе Иванове (1866–1949), имя которого всплыло в рассказе мемуариста о В. Брюсове, говорилось в нашей статье и в связи с воспоминаниями Н. Бердяева и К. Чуковского о средах на «башне» против Таврического сада в Петербурге. Поэтические репутации нередко складывались именно здесь, в атмосфере филологических изысканий, сопоставлений с другими языковыми культурами и почти шаманствующего заклинания знанием. Гуманитарная эрудиция Вяч. Иванова, накопленная во время путешествий по Европе и подвижнического труда над старинными фолиантами, поражала его современников. В общении с Ивановым – поэтом, филологом, переводчиком и мыслителем – все стороны жизни, даже бытовые, переосмысливались и наполнялись глубоким философским содержанием. В стихах Вяч. Иванова поэтические образы наполнялись античной мифологией, передавались через сложную лексику, насыщенную славянизмами, и тяготели к богословским проблемам. По возрасту Вяч. Иванов подходил к старшему поколению символистов (родился в 1866 году), но по кругу общения и по симпатиям в России, после длительного пребывания в Европе, больше подходил к младосимволистам (А. Блоку и А. Белому).
Но если, живя в европейских странах, Вяч. Иванов всеми своими устремлениями был погружен в глубь их культур, то Константин Бальмонт (1867–1942) явился на свет действительно страстным путешественником. И если В. Брюсов и Вяч. Иванов вносили в поэзию русского символизма интеллектуальную ноту, то Бальмонт прославился как поэт музыки и света. Огонь, свет и солнце стали главными символами зрелой лирики К. Бальмонта. Два его сборника 1903 года, упрочившие за ним славу одного из ведущих символистов, соответственно назывались: «Будем как Солнце» и «Только любовь. Семицветник».
В начале первого десятилетия XX века К. Бальмонт беспрерывно ездит по европейским странам, затем посещает Калифорнию, Мексику и Египет. Будучи чрезвычайно плодовитым, он выпускает все новые и новые сборники стихов, очерки, навеянные мифами и преданиями разных времен и народов (например, сборники 1908 года «Зовы древности» и 1910 года «Змеиные цветы»). Как бо?льшая часть поэтов «серебряного века», К. Бальмонт очень много переводит и даже вводит в литературный обиход сказки и легенды народов Океании после кругосветного путешествия, которое длилось 11 месяцев…
Слава К. Бальмонта то падала, то снова росла, кому-то казалось, что он уже исписался, повторяясь в однообразных «бальмонтизмах» (то есть в выспренности стиля). Однако несомненно, что этот поэт был одним из кумиров своего времени.
Зинаида Николаевна Гиппиус (1869–1945) принадлежала к поколению К. Бальмонта. Она была женой русского мыслителя и поэта Д. С. Мережковского и прожила с ним, не расставаясь, более пятидесяти лет. Квартира Мережковских в Петербурге стала (как и «башня» Вяч. Иванова) средоточием литературно-художественной жизни «серебряного века». Обладая широкой образованностью и эрудицией, З. Гиппиус и Д. Мережковский привлекали к себе поэтов, художников, музыкантов и религиозных деятелей. Нередко молодому поэту, чтобы обрести признание в Петербурге, нужно было пройти испытание в доме у Мережковских, то есть суметь понравиться хозяйке – З. Гиппиус, обладавшей высочайшим художественным чутьем и вкусом. Такое ответственное право судить З. Гиппиус приобрела благодаря собственному неординарному дарованию. Ее причисляют к символистам первой волны, но она была поэтом самобытным, стих ее отличался мужской крепостью и энергией. Демонические мотивы, рефлексия, поиск душевной гармонии, постоянная обращенность к Богу, неудовлетворенность духовным содержанием жизни современного человека – вот что ожидало читателя на страницах поэтических книг З. Гиппиус («Собрание стихов. 1889–1903», «Собрание стихов. Кн. 2. 1903–1909»).
Постоянным посетителем Мережковских был Андрей Белый (Борис Николаевич Бугаев, 1880–1934), посвятивший Зинаиде Гиппиус свой сборник 1908 года «Кубок метелей». Он родился в один год с Александром Блоком. В течение многих лет судьба – творческая и личная – сводила и разводила этих двух поэтов. И хотя каждый достиг совершенства по-своему, «колыбель» была общая – вторая волна символизма, то есть неприятие упаднического, декадентского мироощущения, во многом присущего старшим символистам, цельность и оптимизм в восприятии мира, мистическое преображение всего сущего, поиск Вечной Женственности и увлеченность идеями религиозного философа Вл. Соловьева. Сборник А. Белого 1904 года назывался в этом смысле характерно – «Золото в лазури».
Однако с годами юношеская искрометность сменяется в стихах А. Белого новыми, трагическими интонациями, связанными и с драматическими коллизиями в личной жизни, и с переживаниями грандиозных событий в жизни страны (революция 1905 года). В книге 1908 года «Кубок метелей» появляются надрывные нотки, а в сборнике 1909 года «Пепел» уже в открытую говорится о бедах России.
В 1910-е годы А. Белый подолгу живет и путешествует за границей – посещает Палестину, Египет, Тунис. Он углубленно занимается философией, пишет прозу, теоретические исследования, критические очерки. «Перечислить все, над чем тогда думал и чем мучился, о чем спорил и против чего неистовствовал в своих выступлениях Белый, решительно невозможно, – вспоминает один из литераторов-современников. – Его сознание подслушивало и отмечало все, что творилось в те канунные годы как в русской, так и в мировой культуре. Недаром он сам себя охотно называл сейсмографом. Но чего бы ни касался Белый, он, в сущности, всегда волновался одним и тем же – всеохватывающим кризисом европейской культуры и жизни. Все его публичные выступления твердили об одном и том же: о кризисе культуры, о грядущей революции…»
В 1913 году, накануне Первой мировой войны и социальных катастроф в России, в Москве появилась книга с пышным и претенциозным названием: «Громокипящий кубок. Поэзы». На ее страницах автор сам давал себе характеристику:
Я, гений Игорь Северянин,
Своей победой упоен:
Я повсеградно оэкранен!
Я повсесердно утвержден!
. . . . . .
Я покорил литературу!
Взорлил, гремящий, на престол!
«Эпилог», 1912
Посетители литературных вечеров и артистических кафе той поры привыкли ко всякого рода дерзостям, но такая автохарактеристика явно рассчитывала на скандальный интерес к поэту. Игорь Северянин (1887–1941), которому было двадцать шесть, рассчитал верно: его книга в течение двух лет выдержала семь изданий…
Такова в общих чертах картина лирики «серебряного века», в которую входят десятки имен, частично перешедших впоследствии в литературу русского зарубежья. Причиной этого перехода стала эмиграция как следствие победы в России большевизма. «Разделяй и властвуй», – говорили наши предки. И действительно, октябрьский переворот (или революция) 1917 года не только разделил русскую культуру на две ветви, но и разбил единую картину жизни лирики на ее отдельные, чаще всего трагические, судьбы. «Культурный ренессанс», «утонченная эпоха» были уничтожены.
* * *
В этот сборник входят произведения четырнадцати поэтов, обретших свое имя в годы «серебряного века». Бо?льшая часть из них примыкала к различным течениям, однако обладала и такой оригинальностью, которая позволяет в каждом видеть вершину русской лирики. Конец 1917 года, хронологически ограничивающий творчество поэтов, вошедших в книгу, – всего лишь условный рубеж. Взгляд на творческую биографию каждого из четырнадцати позволит представить себе картину «серебряного века» более полно.
Самым старшим из поэтов этой книги является Иннокентий Федорович Анненский (1855–1909). Его причисляют то к первым, то к младшим символистам, поскольку в XIX веке стихи его признания не получили, и лишь сборники, вышедшие в новом, XX столетии, когда Анненскому было далеко за сорок, удостоились внимания. Сборник 1904 года «Тихие песни» вызвал одобрение у провозвестника русского символизма В. Брюсова, который в том же году в журнале «Весы» написал об авторе: «…Иногда он достигает музыкальности, иногда дает образы не банальные, новые, верные». Но поистине высокую оценку В. Брюсов дал «Кипарисовому ларцу» – сборнику, вышедшему в 1910 году, уже после смерти Анненского. В. Брюсов разглядел здесь близкое символистам умение устанавливать «связь между предметами, вполне разнородными», «резко импрессионистическую манеру письма».
Тем не менее организационно Анненский ни к каким направлениям не принадлежал, он стоял особняком, одиночкой и должен восприниматься в качестве предтечи модернизма. Недаром Анна Ахматова, воспринявшая «Кипарисовый ларец» как откровение в лирике, написала об Анненском:
Он был преддверьем, предзнаменованьем
Всего, что с нами позже совершилось…
Николай Гумилев учился в Николаевской царскосельской гимназии, в которой Анненский был директором. Юный поэт, издавший в 1905 году свою первую книгу «Путь конквистадоров», подарил ее Анненскому, а спустя десятилетие, в 1916 году, открыл свой сборник «Колчан» стихотворением «Памяти Анненского»:
К таким нежданным и певучим бредням
Зовя с собой умы людей,
Был Иннокентий Анненский последним
Из царскосельских лебедей.
Я помню дни: я, робкий, торопливый,
Входил в высокий кабинет,
Где ждал меня спокойный и учтивый,
Слегка седеющий поэт.
Десяток фраз, пленительных и странных,
Как бы случайно уроня,
Он вбрасывал в пространство безымянных
Мечтаний – слабого меня…
Так тесно переплетались судьбы деятелей «серебряного века». Один из менее известных ныне поэтов этого времени – Сергей Константинович Маковский, хорошо знавший Анненского, писал о нем: «Принадлежа к двум поколениям, к старшему – возрастом и бытовыми навыками, к младшему – духовной изощренностью, Анненский как бы совмещал в себе итоги русской культуры, пропитавшейся в начале двадцатого века тревогой противоречивых дерзаний и неудержимой мечтательности».
Иннокентий Анненский был филологом по образованию, одним из самых знающих людей своего времени. Великолепно образованным был и Валерий Брюсов (1873–1924) – именно он открыл для себя в начале 1890-х годов французских символистов – в дневнике этих лет назвал декадентство «путеводной звездой в тумане» и задался целью возглавить его в России. Подготовленные им сборники «Русские символисты» (три выпуска 1894–1895 годов) фактически явились декларацией модернизма. Теоретически обосновывая новое течение, Брюсов ставил перед поэтами задачу «выразить тонкие, едва уловимые настроения», «рядом сопоставленных образов как бы загипнотизировать читателя». А поэтическая практика молодого человека, которому едва минуло двадцать лет, вызвала скандал у читающей публики и до сих пор является эталоном молодежной бравады. Речь идет о стихотворении Брюсова, состоящем всего из одной строчки:
О, закрой свои бледные ноги.
Интересно, что, по свидетельству одного из современников, ранняя символистская поэзия Брюсова вызвала критику и стремление пародировать ее у известного философа и поэта Владимира Сергеевича Соловьева (личность и творчество которого оказали громадное влияние на символистов второй волны – А. Блока и А. Белого). Высмеивая стихи Брюсова, Соловьев писал: «Увлекаемый «полетом фантазии», автор засматривался в дощатые купальни, где купались лица женского пола, которых он называет «феями» и «наядами».
Цитируя Брюсова:
Непонятные вазы
Огнем озаря,
Застыла заря
Над полетом фантазий, —
Соловьев упрекает молодого человека в бесстыдном подглядывании за купальщицами и объясняет, что то, что именуется на символистском языке «непонятными вазами», в просторечье называется шайками и употребляется в купальнях «для омовения ног». «В заключение Соловьев приложил к своей критике несколько пародий на символистскую поэзию, среди них следующую:
На небесах горят паникадила,
А снизу – тьма.
Ходила ты к нему иль не ходила?
Скажи сама!
Но не дразни гиену подозренья,
Мышей тоски!
Не то смотри, как леопарды мщенья
Острят клыки!
И не зови сову благоразумья
Ты в эту ночь!
Ослы терпенья и слоны раздумья
Бежали прочь.
Своей судьбы родила крокодила
Ты здесь сама.
Пусть в небесах горят паникадила,
В могиле – тьма.
Ядовитая критика Соловьева и его пародии… произвели… оглушительное впечатление: символизм был уничтожен. Мы смеялись до слез…»
Однако тот же мемуарист, с течением времени все больше узнававший Брюсова, пришел к выводу: «Взгляд на Брюсова как на писателя с навыками учености, с тягой к ученым методам и изучению не исчез, а… навсегда у меня остался. Этим он выделялся из среды не только московских символистов, но и других писателей-модернистов того времени – в этом отношении с ним был схож только Вячеслав Иванов».
На пороге XX столетия, в 1900 году, у Брюсова выходит книга стихов «Tertia vigilia» («Третья стража» – лат.), которая свидетельствует об отходе от символистского эгоцентризма, стремления шокировать читателей. Брюсова начинают причислять к поэзии мысли, он вводит в свои стихи историю, мифологию и современные темы. Последующие многочисленные сборники закрепляют за его именем славу урбаниста (то есть поэта городских тем), блестящего версификатора (короля стихотворных метров и ритмов), знатока жизни всех времен и народов…
О Вячеславе Иванове (1866–1949), имя которого всплыло в рассказе мемуариста о В. Брюсове, говорилось в нашей статье и в связи с воспоминаниями Н. Бердяева и К. Чуковского о средах на «башне» против Таврического сада в Петербурге. Поэтические репутации нередко складывались именно здесь, в атмосфере филологических изысканий, сопоставлений с другими языковыми культурами и почти шаманствующего заклинания знанием. Гуманитарная эрудиция Вяч. Иванова, накопленная во время путешествий по Европе и подвижнического труда над старинными фолиантами, поражала его современников. В общении с Ивановым – поэтом, филологом, переводчиком и мыслителем – все стороны жизни, даже бытовые, переосмысливались и наполнялись глубоким философским содержанием. В стихах Вяч. Иванова поэтические образы наполнялись античной мифологией, передавались через сложную лексику, насыщенную славянизмами, и тяготели к богословским проблемам. По возрасту Вяч. Иванов подходил к старшему поколению символистов (родился в 1866 году), но по кругу общения и по симпатиям в России, после длительного пребывания в Европе, больше подходил к младосимволистам (А. Блоку и А. Белому).
Но если, живя в европейских странах, Вяч. Иванов всеми своими устремлениями был погружен в глубь их культур, то Константин Бальмонт (1867–1942) явился на свет действительно страстным путешественником. И если В. Брюсов и Вяч. Иванов вносили в поэзию русского символизма интеллектуальную ноту, то Бальмонт прославился как поэт музыки и света. Огонь, свет и солнце стали главными символами зрелой лирики К. Бальмонта. Два его сборника 1903 года, упрочившие за ним славу одного из ведущих символистов, соответственно назывались: «Будем как Солнце» и «Только любовь. Семицветник».
В начале первого десятилетия XX века К. Бальмонт беспрерывно ездит по европейским странам, затем посещает Калифорнию, Мексику и Египет. Будучи чрезвычайно плодовитым, он выпускает все новые и новые сборники стихов, очерки, навеянные мифами и преданиями разных времен и народов (например, сборники 1908 года «Зовы древности» и 1910 года «Змеиные цветы»). Как бо?льшая часть поэтов «серебряного века», К. Бальмонт очень много переводит и даже вводит в литературный обиход сказки и легенды народов Океании после кругосветного путешествия, которое длилось 11 месяцев…
Слава К. Бальмонта то падала, то снова росла, кому-то казалось, что он уже исписался, повторяясь в однообразных «бальмонтизмах» (то есть в выспренности стиля). Однако несомненно, что этот поэт был одним из кумиров своего времени.
Зинаида Николаевна Гиппиус (1869–1945) принадлежала к поколению К. Бальмонта. Она была женой русского мыслителя и поэта Д. С. Мережковского и прожила с ним, не расставаясь, более пятидесяти лет. Квартира Мережковских в Петербурге стала (как и «башня» Вяч. Иванова) средоточием литературно-художественной жизни «серебряного века». Обладая широкой образованностью и эрудицией, З. Гиппиус и Д. Мережковский привлекали к себе поэтов, художников, музыкантов и религиозных деятелей. Нередко молодому поэту, чтобы обрести признание в Петербурге, нужно было пройти испытание в доме у Мережковских, то есть суметь понравиться хозяйке – З. Гиппиус, обладавшей высочайшим художественным чутьем и вкусом. Такое ответственное право судить З. Гиппиус приобрела благодаря собственному неординарному дарованию. Ее причисляют к символистам первой волны, но она была поэтом самобытным, стих ее отличался мужской крепостью и энергией. Демонические мотивы, рефлексия, поиск душевной гармонии, постоянная обращенность к Богу, неудовлетворенность духовным содержанием жизни современного человека – вот что ожидало читателя на страницах поэтических книг З. Гиппиус («Собрание стихов. 1889–1903», «Собрание стихов. Кн. 2. 1903–1909»).
Постоянным посетителем Мережковских был Андрей Белый (Борис Николаевич Бугаев, 1880–1934), посвятивший Зинаиде Гиппиус свой сборник 1908 года «Кубок метелей». Он родился в один год с Александром Блоком. В течение многих лет судьба – творческая и личная – сводила и разводила этих двух поэтов. И хотя каждый достиг совершенства по-своему, «колыбель» была общая – вторая волна символизма, то есть неприятие упаднического, декадентского мироощущения, во многом присущего старшим символистам, цельность и оптимизм в восприятии мира, мистическое преображение всего сущего, поиск Вечной Женственности и увлеченность идеями религиозного философа Вл. Соловьева. Сборник А. Белого 1904 года назывался в этом смысле характерно – «Золото в лазури».
Однако с годами юношеская искрометность сменяется в стихах А. Белого новыми, трагическими интонациями, связанными и с драматическими коллизиями в личной жизни, и с переживаниями грандиозных событий в жизни страны (революция 1905 года). В книге 1908 года «Кубок метелей» появляются надрывные нотки, а в сборнике 1909 года «Пепел» уже в открытую говорится о бедах России.
В 1910-е годы А. Белый подолгу живет и путешествует за границей – посещает Палестину, Египет, Тунис. Он углубленно занимается философией, пишет прозу, теоретические исследования, критические очерки. «Перечислить все, над чем тогда думал и чем мучился, о чем спорил и против чего неистовствовал в своих выступлениях Белый, решительно невозможно, – вспоминает один из литераторов-современников. – Его сознание подслушивало и отмечало все, что творилось в те канунные годы как в русской, так и в мировой культуре. Недаром он сам себя охотно называл сейсмографом. Но чего бы ни касался Белый, он, в сущности, всегда волновался одним и тем же – всеохватывающим кризисом европейской культуры и жизни. Все его публичные выступления твердили об одном и том же: о кризисе культуры, о грядущей революции…»
В 1913 году, накануне Первой мировой войны и социальных катастроф в России, в Москве появилась книга с пышным и претенциозным названием: «Громокипящий кубок. Поэзы». На ее страницах автор сам давал себе характеристику:
Я, гений Игорь Северянин,
Своей победой упоен:
Я повсеградно оэкранен!
Я повсесердно утвержден!
. . . . . .
Я покорил литературу!
Взорлил, гремящий, на престол!
«Эпилог», 1912
Посетители литературных вечеров и артистических кафе той поры привыкли ко всякого рода дерзостям, но такая автохарактеристика явно рассчитывала на скандальный интерес к поэту. Игорь Северянин (1887–1941), которому было двадцать шесть, рассчитал верно: его книга в течение двух лет выдержала семь изданий…
Последний отзыв
отлично написал