Когда мы танцевали на Пирсе

– Мне надо на мессу.

– Ой, а я и забыл.

– Джек.

– Что?

– У Нельсона дома будет праздник?

Джек помрачнел:

– Не знаю, Морин.

– Но ведь мистер Перкс не поколотит сына в Рождество, правда?

Джек принялся грызть ноготь.

– Что ты молчишь?

– Нет никакого мистера Перкса, – еле слышно сообщил Джек.

– Как это?

– У Нельсона нет отца, Морин.

– Кто же тогда его бьет?

Из кухни выплыла миссис Форрест.

– С Рождеством, Морин, – сказала она.

Я видела, как шевелятся ее губы, но, потрясенная откровением Джека, не понимала слов.

– По-моему, я поздравила тебя с Рождеством.

– Простите, миссис Форрест. И вам счастливого Рождества.

– Джек, сынок, попрощайся со своей подружкой. Нам пора к бабуле.

Джек вышел со мной на крыльцо.

– Ничего не понимаю, – созналась я.

– Слушай, Морин, мы это обязательно обсудим, только не сейчас, а после праздника, ладно?

У меня глаза наполнились слезами.

– То есть Рождества Нельсону не видать? Ни угощения, ни подарков не будет?

Так мы стояли, глядя друг на друга, оба охваченные сочувствием к Нельсону.

– Поставь сегодня за него свечку, Морин, – сказал Джек.

– Обязательно поставлю. Я и раньше ставила, и впредь буду.

– У Нельсона есть мы – от этого ему легче.

– Да, мы никогда его не покинем.

И тут Джек сделал нечто удивительное – подался ко мне и чмокнул меня в щеку.

– С Рождеством, Морин.

Домой я вернулась как во сне. Джек сказал, что у Нельсона нет отца; Джек поцеловал меня. Можно ли разом чувствовать недоумение, тревогу и счастье? Наверно, можно, если со мной так и происходит.

Пока мы шли в церковь, отовсюду неслось «С Рождеством!». Я и хотела ответить, а не могла. Папа это заметил, остановился, внимательно посмотрел на меня:

– Что-то случилось, доченька?

– Столько всего на сердце…

– Может, переложишь часть груза на папочкины плечи?

– Не сейчас.

– Ладно, папочка подождет.

Бренда крепче стиснула мою ладонь и выдала:

– Нынче не буду молиться за раздавленного песика. Спрошу лучше Младенца Иисуса, почему на моей сестре лица нет.

– Отлично придумано, Бренда, – похвалил папа.

– Пускай Младенец Иисус похо… поха… Морин, как там это слово?

– Походатайствует.

– Вот-вот. Пускай Он… вот это самое. У Него нынче день рождения, и Он, небось, рад и всем готов помогать.

– Логично, – сказала я.

Что это за чудо – рождественское утро в церкви! Свечей зажжено столько, что по нефу идешь – теплом тебя обдает; Святые Дары выставлены на всеобщее обозрение. Мы преклонили колени, сотворили крестное знамение и прошли дальше, туда, где сбоку от алтаря был устроен вертеп. Пресвятая Дева Мария умильно глядела на крошку Иисуса; Он, спеленатый, лежал в яслях; за спиной Марии был святой Иосиф, тут же стояли волхвы и пастухи – очень трогательная сцена.

Я затеплила свечку и помолилась сперва за Нельсона, а потом за песика, раздавленного лошадью: как-никак, нынче Рождество и все-превсе должны быть упомянуты в молитве. Интересно, думала я, песик и до сих пор расплющен или в Раю кто-нибудь из святых угодников сделал его снова кругленьким, пухленьким? И кстати – собак вообще в рай пускают?

Вместе с другими прихожанами мы пели «Раз во граде Давида-царя» и «Не в люльке, а в жалкой кормушке»[9 - Старинные английские католические рождественские гимны «Once in Royal David’s City» и «Away in a Manger».]; потом каждый подходил к святому отцу, вставал на колени и высовывал язык, чтобы получить облатку. «Corpus Christi», – говорил святой отец, что значит по-латыни «Тело Христово». В животе у меня бурчало от голода, но вот досада: облатку ни в коем случае нельзя сразу сжевать – жди, покуда она сама растает на языке. Так учила Аквинатша: мол, зубы, вонзенные в облатку, – то же самое, что кинжал, вонзенный Иисусу в самое сердце. Это она хватила, думалось мне, это уж явный перебор. Как ни крути, облатка через горло попадет в живот, и не все ли равно, каким именно образом она туда отправится?

Из церкви мы вышли под проливным дождем. Мало того что с небес обрушились целые потоки воды, так еще и вода была с ледяными иголками – они больно жалили щеки, а из наших носов тоже сразу потекло.