Избранные проекты мира: строительство руин. Руководство для чайников. Книга 2

Я громко сказал: «Высокая миссия Повелевшего – превращать в истину всё, чего он касается. Слушание по Делу Мегалит против учителя из Миддаса, именуемого себя Экспертом, объявляется открытым. Подсудимый находится здесь?»

В стенах нависла напряженная пауза.

«Да, Повелевший», – произнес один из квесторов.

Я посмотрел на Эксперта. Эксперт стоял на коленях посреди капища, куда его поставили согласно протокола, завернутый в какую-то простыню.

«Подсудимый, будьте добры, поднимитесь».

Эксперта подняли, кто-то придержал его за локоть.

«Подсудимый, у меня в руках обвинение, составленное на основе множества показаний, подписанных множеством свидетелей, в котором вы обвиняетесь в античеловеческой деятельности, и, таким образом, подпадаете под юрисдикцию Высокого Суда. Вас ознакомили с обвинением?»

Эксперт покивал, со скукой глядя куда-то за горизонт ночи.

«У вас была возможность обсудить его с представителями защиты или с кем-то из своего окружения?»

«О да», – ответил он.

«На каком вердикте будете настаивать?»

««Невиновен»».

«Ваша апелляция о невиновности принята. Настоящий Суд, своим единоличным решением и по собственной воле, накладывает временный запрет о неразглашении на обвиняемого, судей, представителей силовых и следственных ведомств, а также на любого из свидетелей, как и на всех представителей настоящего Суда, действие запрета которого распространяется на все время хода настоящего расследования и до его завершения. У меня копии обвинения на имя всех участников Суда, с которым им надлежит ознакомиться. Любое нарушение воли Суда будет немедленно расценено как неуважение к нему, и я самым решительным образом буду принимать соответствующие меры. Это всем понятно?»

На жертвенном пятачке вновь нависла тишина.

Высокий суд в лице нескольких сморщенных сосисок под исполинскими капюшонами явно планировали никуда не торопиться, но я уже понял что тут куда вставлять.

– Вы понимаете, что, настаивая, вы отнимаете мечту не у одного народа, не у одной нации и даже не у одного вида Homo sapiens, нет, – вы отнимаете ее у всех измерений и обитаемых миров Вселенной?»

Я принагнулся, делая слова четкими.

«Отрекитесь от своих ложных идеалов!»

Все молчали, включая обвиняемого. Я подумал, как буду выглядеть там я сам. Меня не то чтобы беспокоил мой внешний вид перед тем, как от меня ничего не останется, просто я никогда еще до такой степени отчетливо не чувствовал на затылке холодное дыхание Смерти. Впрочем, по большей части то был лишь сырой сквозняк ночи.

– Уважаемый, – обратился я к ассистенту справа. – Занесите в протокол: Высокий Суд сделал все, что в его силах. Суд умывает руки.

Эксперт сильно сдал за эти дни. Он стоял босой в какой-то хламиде, согласно ритуалу ему запрещено было приближаться к возвышению эшафота до вынесения приговора, и его держали на привязи пара крепких патернариев. Кто-то успел поставить ему под один глаз фонарь, и теперь он выглядел гораздо менее уверенным, чем выглядел раньше. Одна сторона его лица была заметно больше другой, на щиколотках отчетливо виднелись следы кандальных цепей. От спеси его не осталось следа. Я подумал, что, возможно, на самом деле между нами не так уж много общего. Я абсолютно не был согласен пострадать за свои убеждения. То есть мое упрямство могло превзойти даже благословение небес, но под пытками я первым поставлю подпись абсолютно под всем, под чем мне предложат ее поставить. Для меня – как для Вселенной, это – лишь условность. Одна из всех прочих, придуманных либо большинством, либо человеком. Если большинству станет от этого хорошо – всегда пожалуйста. На самом деле ему никогда не будет так хорошо, как ему того хочется. Именно из-за таких, как мы.

– Человек, предоставленный сам себе, аморфен и грязен, – громко сказал я. – Слишком мало в нем места для разума и слишком много в нем от животного. Легко расползается он на отдельные фрагменты и отдельные пустые дела, не оставляющие после себя ничего, кроме скуки и стыда. Но разум без животного начала мертв, а животное без разума в лучшем случае лишь обещание эволюции. Отсюда то значение, которое приобретает тот, кто способен собрать его в целое, цельное, произведение, достойное лучшей кисти и лучшего времени, – всякий, надевающий на себя имя Учителя. Тот, кто из хорошей стали способен отлить лучшее имя и способен придать форму тому, что ее не знает. Слишком много живет на измерениях времен и цивилизаций людей, вся долгая жизнь которых неспособна дать предельного напряжения, соизмеримого с длиной хотя бы одного хорошего рассказа. История тысячелетий, миров и цивилизаций успела познакомиться с бесчисленным количеством всевозможных учителей, наставников, пророков и спасителей, совершенно точно убежденных, что именно им удалось разглядеть во мраке веков свет, укрытый от глаз других, и их убеждение дорого обходилось их современникам, прежде чем Время отправляло имя их на костер.

Я прервался. Холодный ветер уносил обрывки слов, выгодно подчеркивая значение момента. Я в очередной раз начинал понимать, почему диктаторов, раз взобравшихся на сцену Истории, потом за ноги нельзя было оттащить от микрофона.

– Слишком многое зависит от того, как человечество смотрит и как оно видит. Друг мой, говорят, на самом деле нет никакой Истины и нет никакого служения ей. Есть только вопрос как остаться в живых – только то, что хорошо для Жизни. Слишком не просто это сделать окруженному холодной бездушной материей и не видя впереди ничего, кроме того, что лежит за спиной…

Я смотрел на Эксперта и теперь обращался только к нему.

– Будущее зависит от того, во что ты веришь. Оно не имеет ничего общего с истиной – или достояниями Разума. Можно пойти в амбициях так далеко, что построить алгоритм его развития. Мир – это лишь мое представление. Но объявляя мир человека закрытым и что нет другого Завтра, кроме Сегодня, что его история закончилась, не начавшись, вы выносите ему приговор Смерти.

Эхо отдавалось в старых стенах, уходя в ночь.

– Я не знаю и никто не может сказать, сумеет ли однажды носитель разума преодолеть ту чудовищную пропасть пространства и ту пропасть времени, отделяющие от звездных берегов, полных бесчисленных миров, соизмеримых с красотой Земли. Но, теряя доступ к Вечности, умирает мгновение Настоящего.

Я сделал паузу. Я подумал, что такого в практике моей стаи еще не было. Я мог стоять здесь и молчать столько, сколько сочту нужным. И ничто и никто меня не прервет. Мне становилось от этого не по себе. Вообще-то технически это было не совсем верно. Конвент в отдалении держал рот закрытым, но я уже видел, как на меня смотрел один из жрецов. Старый пень явно имел свое мнение и по поводу абстрактной концепции будущего, и по поводу конкретной концепции того, кому сколько можно жить.

– Но не наделен ли Человек моральной обязанностью – сохранить Живое? Не наделен ли он как носитель разума перед Природой, что дала ему жизнь, и перед самим собой: сохранить самого себя и все те формы жизни, что он еще сохранить в силах? Человек упрямое существо. Не иначе, боги знали, что делали, когда наделяли его этим худшим из добродетелей. И когда больше не остается ничего, он все равно ищет. Если надо, если реально возникнет такая необходимость и обстоятельства реально загонят его в угол, то Человек изменит свою генетическую природу, чтобы пережить ту дорогу к тем страшно далеким островам, что лежат на картах звездных морей, не имеющих края. У него есть своя миссия, и ему придется оправдать свое право на обладание разумом. Чрезвычайные обстоятельства извиняют только чрезвычайные меры.

Ветер рвал и трепал листок, сжимаемый в моей руке.

– …Вы признаетесь виновным в том, что усомнились в праве человека на свободу. Исходя из естественного чувства добра и справедливости, исходя из приоритета Жизни, ее ценностей, ценностей разумных видов, которые есть, которых нет, но которые будут, – всего того, что увеличивает константу выживания Носителя Разума в этом враждебном окружении мертвой материи; исходя из принципов гуманизма как высшей ценности носителя разума и принимая во внимание уровень возложенной на меня ответственности перед мирами, цивилизациями и измерениями Вселенной, я объявляю проповедование вашего учения античеловеческим и приговариваю вас, известного как Учитель из Миддаса, к сожжению. И да смилостивятся над вами боги… Я потом в прениях выступлю, – сказал я с мрачного возвышения, оборачиваясь к Ноздре, странно взиравшему на меня снизу вверх. Мне не хотелось больше морозить здесь свой нос и зад.

Ни на кого не глядя и на ходу сдирая с себя дурацкую хламиду, я пошел к выходу. По большому счету все оказалось не таким уж сложным. Но передо мной до сих пор стоял его взгляд, в котором не было ничего, кроме отражения невыносимо далекого покоя. Он словно всё понимал. Брат мой, блеск разума выше добродетелей воина, словно говорил он мне, и я знал, что этот взгляд будет преследовать меня вечно. Но и разум не выше его добродетелей…

Декреталиум 10. О достоинствах холодной воды

– И куда это, интересно, вы собрались? – произнес у меня за спиной голос Ноздри, когда я, стоя без трусов по колено в воде у камней отмели, трогал ладонью свое лунное отражение. Вода была холодная. Я чувствовал, как под ногами проваливается жесткий слежавшийся слой песка.

Я обернулся.

– А то искупаемся вместе?.. мм? – предложил я.

Друг народа смотрел на меня, как смотрят на двери преисподней. Прямо у него за спиной, белея нижним бельем, вдаль и в ночь уходила вереница распятых – весь рабочий персонал дознавателей знаменитой Пятой обители дознания в полном составе, обвиненный в сговоре с силами зла и давший чистосердечное признание в содеянном.

– Ну, как знаете, – сказал я. – Все можно. И все возможно.

Я, сложив ладони ребро к ребру, набрал в грудь как можно больше воздуха и с шумом провалился в ледяную обжигающую темноту. Это было то, что нужно. На какое-то время ледяная вода выбила меня из тисков рассудка, и я с благодарностью пошел ко дну.

Фрагмент четвертый

Искусство выбирать врагов

Декреталиум 1. Хорг Колено

Я ехал на встречу со своим осведомителем, полный сомнений и дурных предчувствий. Повозка была простой, возничий был еще проще, мы ничем не выделялись на общем фоне тихого пригорода. Повозку основательно трясло, гонцы что-то орали, проносясь мимо, возничий отвечал им вслед тем же, кругом стояла осень, даже в воздухе стоял ее запах. Я с некоторым удивлением обнаружил в себе талант то ли политика, то ли социопата. Ни с кем не совещаясь, я как-то само собой стал отмечать про себя не слишком приметные лица, способные быть полезными в деле строительства государственного управления и вообще.

Хорг Колено не был самым приятным собеседником в этом не самом приятном из миров: за ним прочно укрепилась репутация человека, приносящего несчастье – «чжинкс», на жаргоне варваров, – которую я сам же ему и создал. Насколько я успел разобраться в местных атрибутах табу, репутацию эту теперь ему не смоют даже несколько поколений, добровольно отказавшихся от мирской жизни и посвятивших себя ортодоксальному стоицизму. Впрочем, его это устраивало. Из чисто практических соображений. Я держал его у себя в теплой кладовке, тоже – из сугубо практических соображений. Соплеменники должны время от времени сталкиваться с грустным свойством этого мира, что если у них все идет хорошо, то это ненадолго.

У него имелось столько недостатков, что я старался обращаться к нему как можно реже, только когда обращаться больше было не к кому и только в чрезвычайных случаях. Поскольку времена пошли беспокойные, в виду моего настоящего положения такие чрезвычайные обстоятельства происходили регулярно, и иметь с ним дело приходилось на регулярной основе.

Но у него было одно преимущество, которое зачастую решало всё. Он был невероятно, фантастически легок на подъем – как кошка. И, как кошка, требовал от жизни совсем немного. Я никогда и нигде не встречал больше человека, с такой легкой невозмутимостью способного менять фундамент своего восприятия. Формула «Проснулись, потянулись, побежали» – точно про него. У него имелась какая-то своя философская система на этот счет, в которую я даже не пытался вникнуть, чтобы, не приведи случай, не проникнуться к мздоимцу уважением.

Так, торопясь и скупясь на похвалы, мы провернули несколько дел, провернуть которые больше никто не решался. Обстоятельства и дурные новости за нами просто не успевали. Неизвестно, как много людей он отправил на тот свет, но он всегда с большой долей огорчения читал некрологи. В том сказывалась многолетняя привычка человека, привыкшего оставаться в живых.

Повозка встала. На перекрестке был какой-то затор, не ехали ни туда, ни обратно. Высунув головы, мы с возничим разглядывали новый натюрморт дня: какой-то беспризорный песик со всех стапелей и скоростей суматошным тявканьем обхаживал цератопса, не давая движения. Оба загораживали проезд, трафик смотрел, не зная, что принято делать в таких случаях. Цератопсид пару раз порывался расставить на затруднении все точки и пойти домой, но песик тоже облаивал этот мир не первый день. Все терпеливо ждали.

Постройка наводной платформы, способной выдержать дар такого масштаба, заняла больше времени, чем ожидалось, и варвары, которые уже были в курсе, что их ждет, озадаченно приостановили все мероприятия. Они, как этот трафик, тоже не знали, как реагировать. Жизнь в посольстве остановилась.