Избранные проекты мира: строительство руин. Руководство для чайников. Книга 2

– Я вам сколько раз буду говорить записывать авторство всех, на кого стучите, – сухо произнес я, не поворачивая головы. Ноздря, стоявший рядом, смотрел, как штандарты гонят ветер истории по мостовой. – Вы ставите меня в неловкое положение. Я должен знать антиобщественный элемент, который цитирую.

Замяукала волынка. Солдаты, не задерживаясь, под обычный метроном морской пехоты «А-а… Один, два, три, пять…» грянули в один нестройный голос бесстыдный куплет «Священник, женщина и спальня».

Ввести войска на чужую территорию предполагалось под предлогом сбора грибов. Инициативу поддержали. Я рассеянно смотрел и слушал, как эхо отдается от мостовой, уходя в бесконечность и становясь эпизодом хроник. Зря я тут встал. Ум трезвый и рациональный упрекнул бы меня в расточении ресурсов. Особенно, если он никогда не пил чай без сладкого. Другой не усмотрел бы в том ничего, что выделяло бы одно явление международного масштаба из практики прочих повелителей миров. Смысла здесь не больше, чем в известной исторической резне нескольких античных народов за одну самку. Будет, о чем написать.

Мой первый государственный эдикт был о меде. Я думал, что глубоко символично, когда руководство начинает строить политику с мыслью о лучшем дне и сразу берет курс на сладкую жизнь.

Я устал стоять. Делать здесь больше было нечего. «Кофе еще кто-нибудь будет?» – демократично обратился я через плечо. Народ тоже зашевелился, кашляя и запахиваясь.

Декреталиум 4. О благопристойном. Скавры и как с этим жить дальше

– …Нашло свое отражение в вазописи последующего времени, оказав влияние на тематику фресок, амфор и кратеров таких мастеров, как…

Голос экскурсовода отдавался эхом и подчеркивал дистанцию, что отделяла то, что было, от того, что могло быть. Обломки исполинских тяжелых колонн безмолвно нависали сверху, упираясь в пустое небо, экскурсия неторопливо осваивала территорию, все слушали и смотрели, кто-то шептался. На мой взгляд, место выглядело чересчур зловещим. Только боги могли играть этими камнями тысячелетий, чтобы, вдруг отвлеченные беспечными думами, бросить все и занять себя другим.

– …Но реальный герой лишь ценой известных усилий уживается с действительностью – здесь смысл трагедии, здесь благодарная почва для иносказаний. Так тема культурного героя не ограничивает себя одним рельефом – она идет дальше, шире, вновь и вновь находя себя в повседневной жизни, в утвари в широком смысле этого слова. И наш герой идет вместе с ней. Мы говорим о переходе от мифа к реальности и от реальности к чему-то большему. К чему-то, что больше нас…

Голос Ноздри, друга народа, прервался, приглашая экскурсию посмотреть направо. Все послушно посмотрели направо. Шедшие за ним по пятам кормчие и всадники, склонив один к другому головы, вполголоса делились соображениями. Мне невольно тоже захотелось увидеть, куда все смотрят. Дослушать, чем там закончилась история росписи ваз, стоило: дальше по коридору, образованному обломками колонн, над концами которых вместо крыши висело летнее небо и пара тучек, стояло небольшое скромное изваяние меня самого. Я долго думал, чем я снова был недоволен. Бюст вышел каким-то странным, жестким и с неестественно правильными чертами профиля не то законченного уголовника, не то хищника, но это было мое собственное мнение – все остальные не видели в нем ничего особенного. Я бы точно выражению придал более философское содержание. Поэтому мы с моим критиком, сидевшим глубоко во мне, молчали тоже. Хотя, видят боги, это не было простым испытанием. Статуя в полный рост была тоже – дальше по коридору.

Я оставил обзор достопримечательностей и нашел знакомую тропинку, чтобы подняться по ней повыше. Там с обрыва, укрытого лесом и тишиной, вид был лучше. Мне нравилось сидеть здесь, просто смотреть, как усталое солнце заливает последним светом древние обломки и скелеты эпох и как уходит в ночь, оставляя после себя море звезд. В хорошую погоду я даже здесь загорал.

Но позагорать сегодня не получилось. Прямо по курсу за кустами было какое-то движение и возня, там пыхтели, словно в поединке патернариев, только это были не патернарии. Скавр, ужас-урод ночных кошмаров маленьких детей, крепко держа девицу в разорванной одежде, норовил ее согнуть и уложить на траву, девица отбивалась, лицо ее скрывал капюшон, из разорванной ткани вывалилась юная спелая грудь – увидев меня, девица забилась с новой силой. Скавр теперь выглядел озадаченным. Одной рукой он зажимал ей рот, другой зачем-то придерживал на девице одежду. Я больше не улыбался, предвкушая небольшой отдых на лоне природы в полной тишине и покое.

Я подождал, попутно высматривая для себя в траве сук потяжелее, потом мрачно просил:

– Девушка, сами справитесь, или вам помочь?

Вывернувшись, девица укусила скавра за палец, скавр разжал объятья, с изумлением разглядывая перед собой след укуса, потом одним хорошим рывком дикого хищника исчез в зарослях. Какое-то время был слышен дробный топот его козлоногих ступней, потом все стихло.

– Мой спаситель, да будут боги такими же мужественными… Старый похабный скот! – заорала девица вдруг куда-то в лес. – Чтоб твой нечистый отсох вместе с тобой и твоими помыслами!

Она радостно улыбалась, отряхиваясь и переводя дыхание. Приближаясь, девица откинула с лица капюшон, и я моментально пожалел, что не досмотрел сюжет со скавром до конца.

– Спаситель мой, – произнесла Элия, дочка Эхнатона. Большие бестыжие глаза ее были полны страдания и любви.

Она подбиралась ко мне, как пантера к любимому мячику.

Я невольно сделал шаг назад. Потом я взял себя в руки и решительно поднял перед собой ладонь.

– Стой, женщина, – произнес я повелевающим тоном. – Стой, где стоишь, ибо, клянусь богами, ты забываешь, с кем говоришь. Дистанцию между мной и смертными никто еще не отменял.

Девчонка растерянно остановилась. Было видно, что как быть дальше она еще не придумала.

Я покачал головой.

– Ты иногда думаешь головой, что делаешь? Он ведь и в самом деле мог тебя оседлать, придурочку, он ведь тоже не из железа. Или ты до этого места еще не додумала?

Элия смотрела на меня с сомнением.

– Может, ты импотент? – спросила она.

Я с кислым выражением вздохнул.

– Ах, если бы все было так просто.

– Я папе все расскажу, – пообещала она.

Я снова вздохнул, выбирая из завалов мыслей у себя в голове одну попроще. Все они были такими же похабными, как сбежавший скавр.

– Давай договоримся так, – сказал я, поправляя на ней разорванную тунику и убирая из волос опилки. – Ты не будешь доставать папу, а я за это приглашу тебя на романтическое свидание – самое настоящее. Без свечей, но при звездах. Я даже стихи тебе почитаю. Я никому их не читал, но для тебя сделаю исключение. Только пусть это останется нашим маленьким секретом.

Элия капризно надула губки.

Я наклонился, беря ее подбородок двумя пальцами и показывая взглядом, что все очень серьезно.

– Юная леди, – сказал я строго. – Это не подлежит обсуждению.

Декреталиум 5. О приятной обязанности быть живым

Лохланны поймали меня в коридоре Жертвенных Камней, когда я спускался по ступеням, прочищая горло. Я никак не мог подобрать нужную тональность голосовых связок, чтобы звучать внушительно.

– Я на совещании, – сказал я недовольно. – В чем дело?

Противостояние Мегалита обозленным конунгам варваров имело по крайней мере ту полезную особенность, что в ожидании его результатов бандиты помельче сидели тихо. Или, правильнее сказать, со скромным достоинством. Даже пираты Большого Шельфа на какое-то время свернули дела, устроив себе что-то вроде каникул, и, что уж совсем на них непохоже, пробовали терпеливо удить рыбку в темных водах дипломатических посольств, безуспешно пытаясь выяснить, кому нужно заплатить теперь, чтобы вести свой бизнес дальше.

Зримо нависшая в создавшихся условиях перспектива платить сразу в две руки, причем под до сих пор неясные толком гарантии, улыбалась им настолько мало, что они под давлением обстоятельств вынуждены были осваивать дипломатические лобби, в которых неуютно чувствовали себя даже пираньи политических скандалов. Ситуация выглядела милой, пока в тех же самых коридорах они, что называется, в лоб не столкнулись с подданными берегового ведомства, находящегося под прямым протекторатом Девятого легиона, гонявшегося за ними по всей географической карте. Впрочем, пока они в лучшей своей части скромно переминались, держась на некотором удалении от перспектив и аплодисментов, всем было не до них. С теплым чувством пожимая крепкие тяжелые ладони этим грубым представителям опасной профессии, я удивлялся, что таким весьма щепетильным во всем, что касалось чужих кошельков, людям, не приходило в голову не платить никому вообще, а просто заниматься каждый своим делом. Если это не деловая добросовестность, то тогда что это.

Была хорошая новость и плохая. Хорошая новость состояла в том, что пять авгуров, накануне коварно похищенных злокозненными ведьмами, были благополучно возвращены к родным пенатам на условиях обмена. «Это всего лишь деньги», – надменно ответил я, когда Конгресс начал задавать вопросы. Ведьмы, действительно, хотели от жизни много. Между тем ни о каких военных операциях ни на суше, ни на море не могло идти речи. Авгуры были нужны. Без их активного содействия боги растеряют остатки мужества и история будет беспомощно топтаться на месте. Теперь весь персонал занимал свои рабочие места, и нация могла встретить невзгоды, ждущие ее, уверенно глядя вперед. Здесь же выяснилась интересная подробность. Оказывается, по долгу службы в мои обязанности также входили обязанности триумвира. Бегло просматривая руководство к действию, я только качал головой. Оказывается, такой конвент вообще не был связан никаким формальным уложением обычного судопроизводства и никому ничего не был должен: решения принимались, «опираясь на естественное чувство добра и справедливости». «Этот Эксперт – сущий кусэномо, – кипятился Ноздря. – Их преосвященство только на днях удивлялись, как до сих пор он сумел остаться в живых и куда смотрит судебное производство…» Я плохо представлял себя в роли председателя судебной комиссии, но мое мнение не спрашивали. Присутствуя на торжественном мероприятии по случаю воссоединения авгуров с родными и близкими, я пожимал руки и думал, что теперь с чистой совестью могу отдать тунеядцев на съедение Конгрессу. Было произнесено много теплых, ободряющих слов с уверениями, что щедрые жертвоприношения произведены и будущее впереди дальше может быть только светлым. «Неужели вы верите в весь этот вздор с предсказаниями?» – спросил меня Энимий. «Неважно, во что я верю, – ответил я. – Важно, во что верят противники».

Плохую новость я дочитать не успел.

Спотыкаясь, в помещение привели антиобщественный элемент – пресловутого автора афоризма «Бедствие дает повод к мужеству». Я устало пытался свести в уме логические основания, которыми могли руководствоваться компетентные лица, чтобы из этих нескольких брошенных между делом слов создать проблему. «Это не мои слова! – кричали в коридоре. – Я вообще не пью!..»

Вздохнув, я побрел на свое рабочее место.

Декреталиум 6. Тиран. О внутреннем чувстве добра и справедливости

– …Поправьте меня, если я что-то неправильно понял, – вкрадчиво осведомился я. Последний момент мне казался важным. – Следует ли понимать эти ваши слова, произнесенные, как вы уверяете, за пьяным столом кем-то другим, что лишь в бедствии мы имеем возможность и счастье созерцать блеск мужества? Что, таким образом, мужество неотделимо от бедствия? И что, таким образом, бедствие является необходимым и неотъемлемым компонентом мужества и что без бедствия нет мужества?

– В самом деле, уважаемый, – поддержал настоятель справа, – как еще иначе можно понять ваши слова? Мы все поняли их именно так. Для нации, поставившей мужество во главу угла, это сильное утверждение, вы не находите?

– Я же говорю, – встрял Ноздря. – Он нас всех хочет сделать несчастными, скот.

– Помолчите, – сказал я.

Как следовало из докладной, мыслитель, возвращаясь в подпитии, вначале ошибся дверью, потом напрочь забыл, где находится. Необычность ситуации заключалась в том, что мыслитель сам происходил из штатного отдела дознания пресловутой Пятой обители. Рядом лежала другая бумага, подписанная лично Животноводом, из которой следовало, что задержанный – отличный семьянин, со стойким характером, исключительно ценный сотрудник с замечательным послужным списком, обладатель ряда правительственных наград, достоинств и ценных моральных качеств, удостоенный особых похвал со стороны руководства. Письмо заканчивалось теплыми словами и выражением уверенности, что инцидент в скором времени будет разрешен.

Сидя на неудобном арбитражном возвышении и по обыкновению скучая, я выслушал вдумчивые разъяснения приведенного. Мыслитель держался не в пример другим, уверенно. Он был уверен, что здесь какое-то недоразумение. Нам всем бы не помешала его уверенность, подумал я.