Собрание сочленений. Сборник

но богами я нас нареку.

на краю отошедших эпох

и в руинах уснувших империй,

мы звёзды, как белый горох,

ссыпаем себе на колени.

нас больше уже ничего

не гонит, не мучит, не жжёт,

71

так ярко сияет чело

твоё, как солнце встаёт.

ВЕЧЕРОМ В ДЕКАБРЕ

пока не ослепнешь – звезда видна,

покуда плывёшь – не коснёшься дна,

кристального воздуха белых вершин

не вдохнуть, не содеяв усилий больших.

побелкою нем над тобой потолок,

от дум голова вся туга, как клубок,

сердце, как камень, у лёгких во мху,

и плоть, как огню, предалась греху.

и мира ты чужд, а войны – труслив,

слова твои прелостью старых слив

веют, покуда их пустишь в ход,

и чувство: кончается век, а не год.

ничего не попишешь, – вернее смолчать,

чтоб воздух морозною дымкой крепчать

не начал, звеня и вбирая в себя

гарь, что скопилась внутри тебя.

вечер неспешно, как ил, опадает,

в сумерках хлопьями снега кружась,

тебя как основу у дна утверждает,

и ты засыпаешь, проснуться не тщась.

***

в сумрачный холод обёрнут

воздух на кухне пустой,

стул чуть ко входу повёрнут

буквою в слове "постой!"

дверь приоткрытою тайной

шепчет, как код, тишину:

"время прошло моментально,

а я всё тебя лишь люблю".

случается все в этой жизни:

бьешься за право дышать,

шрамов и ран не исчислить,

если не смог не плошать.

удачи бывают моменты,

но редко, и то – не у всех;

72

звёзды блестят, как монеты -

кем-то подброшены вверх.

ДЕВУШКА ПОЭТА

лёгкою белой волной,

голосом оперной дивы, -

платье твоё, – об прибой -

вьётся по стенам квартиры.

лик красоты неземной,

в фото теперь приземленный,

явленный долгой зимой, -

яркий, живительный, знойный.

ноги твои – переливы

утренней летней росы:

нежною кожей невинны

краешки стоп босых,

в летние туфли обутых,

видные меж ремешков, -

и дня замирают минуты,

и пламя пронзает кровь.

хрупкие чаши коленей,

словно китайский фарфор,

их белого шёлка пленный, -

целую взахлеб, в упор.

смысла не видим бежать, -

от этого, значит – вдвоём

будем теперь изживать

жизни бескрайний объём -

меньший, чем платья размер,

что ныне тобою надето,

ты в нём – настоящий пример

девушки верной поэта.

пребудь же такою вовек:

юности музой цветущей,

ведь счастлив всегда человек

жизнь вдохновенно живущий.

73

ВМЕСТО НЕКРОЛОГА

нас похоронят в нашей школьной форме,

в нарядах наших, что на рождество

себе мы сшили, исколов до крови

неловких детских пальцев естество.

нас похоронят – и не будет плача.

ни песней, ни стихом, увы, никто

кончиной нашей мир не озадачит

и некролог не сочинят о том.

нас похоронят молча: словно шёпот,

в могилу тихо ссыплется земля,

вырастая, как гора, над гробом;

дым повиснет шёлковый, звеня.

мы не умели жить, и потому

вот так же неумело умирали:

учили жизнь предметом на дому, -

смотрели пьесу зрителями в зале.

и гложет нас великая истома -

без цели, без надежды, без пути:

не тот бродяга, кто ушёл из дома,

но тот, кто не поймёт, куда идти.

схоронят нас такими оттого,

что нас других вовек и не бывало;

сколько помню, было нам мало

небо бледно-синим покрывалом.

мы им укрыты будем напоследок

в миг, когда по комнатам, домам

разойдутся все, за ночью следом,

души выдыхая сквозь туман.

ГОРОД

ты – город, в который всегда возвращаться я буду,

пускай даже если дорогу назад позабуду,

пускай даже если фонарь мне ослепит глаза

в сговоре с тьмою, веля надавить тормоза,

скользя от которых машина в кювет угодит,

и звёздам сокрыться за тучи луна повелит,

чтобы, в лесу заплутав, дорогу не смог найти, -

к тебе, как и следует, я не смогу не прийти.

74

бобами волшебными крепко зажму в кулаке

пару вечерних огней, которыми ты вдалеке

светишь, – и, с них вырастая, несмелый росток

прочно сплетается в сотни возможных дорог.

по каждой из них, поминая обратный маршрут,

пройти я сумею, пусть даже меня и не ждут,

ведь жизни и смерти не мыслю я больше нигде,

как только в твоих лабиринтах при свете и тьме.

СТОЛЕТЬЕ

как видно, я замолкну насовсем, -

ни слова больше, только междометья, -

и тенью неприметной между стен

вся жизнь моя – прошедшее столетье.

несказанное лишь в тебе одной

теперь отыщет средство выраженья:

души огонь, изгиб телесный твой -

любое сменят слово, предложение.

я все, что можно было, упустил,

включая даже то, что быть могло бы,

укрыл надежды облачный настил,

хоть помню, были так они огромны.

но ты со мной по-прежнему, и я,

свой позвоночник, будто бы опору

зданья, распрямив, храню тебя

в штормящую безрадостную пору.

ПЕСКИ СНЕГОВ

слезятся глаза от мороза

и сердце саднит от тоски,

словно бы дым паровоза -

пар выдыхаю; пески

снегов укрывают объёмы

безбожно великой страны,

рвенья которой огромны,

но их результаты скромны.

незачем что-то менять в ней,

извечно безличие дней;

чем голос народа невнятней, -

75

властей произвол явней.

***

в заснеженном краю бескрайних прерий,

где ног не хватит, чтоб дойти до цели,

где ты проходишь сотни измерений,

пока дойдёшь в прихожую до двери, -

мы не найдёмся, даже если карты

изрежут глаз подобием катаракты,

ведь солнце, не краснея от стыда,

нас поведёт привычно не туда.

ИСКРА

холодным утром покидаю дом,

такое чувство, будто навсегда;

в груди булыжник, в горле – крови ком,

и солнце вмёрзло в километры льда.

и воздух ледяной вдыхая ртом,

я чувствую, как стыну изнутри;

когда совсем остыну, ты о том

не сожалей, а плюнь и разотри.

но так с тобой не смею поступить,

и, как опасность ни была б остра,

я часть тебя сумею сохранить

последней искрой тёплого костра

СПОКОЙНОЙ НОЧИ, МИР

в мои года нельзя помногу спать,

когда так хладнокровно заметает

как снегом дней податливую стать

собою время и никак не отступает.

крутиться клятой белкой в колесе,

гремя, весь мир упорно завлекает,

но я его не слышу в полусне

и с губ моих в полубреду слетает:

"спокойной ночи, мир! я буду ждать,

пока рассвет рубином засверкает,

и вновь душа беспечно заблукает,

начав с волнением что-то ожидать.

спокойной ночи, мир! кто только ни

76

пытался изменить тебя под корень,

метался, слёзы лил и бился в горе,

своим примером завещал: "гори!"

спокойной ночи, мир! нет дела мне

до всех твоих достоинств, недостатков, -

ты всё собой укроешь без остатка

с лихвою, приравняв себя к волне.

спокойной ночи, мир! не ровен час,

пространство криво, сумеречны годы;

без толку ждать безоблачной погоды,

как прочь уйти, однажды отрешась.

спокойной ночи, мир! я не вернусь

из дней забытых солнечного края, -

он рай и есть, а не попытка рая,

я в нём теперь навечно остаюсь.

но, между тем, ты знай, я не предам

людей, кто прежде ложе и трактир

со мной делил, привет им передам,

когда шепну: "спокойной ночи, мир!"

ОТТАИВАЕТ

как медленно оттаивает мозг,

обледеневший от недосыпания,

как на проспекте жестяной киоск

без адреса и даже без названия,

затерянный в безличии зимы,

продлившейся чуть более чем вечно,

и новые дома стоят за ним,

сияньем подражая трассам млечным.

и вот весна. и вроде бы лететь

на крыльях ветра юным и влюблённым,

и реквиема с каддишем не петь,

во всём увидев смысл, быть довольным,

но что-то держит. подведён рубеж,

и ты живёшь, как в пункте пограничном

в своей квартире, пробивая брешь

в куполе небесном, как в кирпичном.

77

***

я – картонный божок.

добрый вечер отец,

дай мне свечку из жира и пыли,

чтоб дойти в это место,

где все мы когда-то да были,

пели и пили, ели и знали,

что всё это – легче пера:

улетит, пропадёт и забудется

тенью с нагого бедра.

свернул не туда, – выруливать поздно,

разбивши бутылку об пол,

считаю осколки по гаснущим звёздам,

ночи задрав подол.

кто за границу, а кто – за границы

и чтоб не вернуться назад,

кофе остывший с проказой корицы,

усталость и сытость в глазах.

читать эти книги, смотреть эти фильмы

и что-то пытаться понять,

небо тускнеет, стареют кумиры

и не на кого пенять.

а Бог-то всё знает, да только молчит,

сглазить, наверно, боится,

голосом внутренним сердце кричит,

бьётся подстреленной птицей.

избранным только смерть,

счастливы только рабы,

ты в теме: ты знаешь шурыгину

и слушаешь группу грибы.

тут много всего, но это не всё,

да даже и всё – не конец;

и здесь ещё есть немного огня,

так дай же мне свечку, отец!

***

я во франции не был ни разу

и в америку я не летал, -

этой жизни неведомый пазл

по ладоням твоим гадал.

не нужны мне небесные дали

непролазный столиц лабиринт, -

мне зрачков твоих чёрный хрусталик

всех бездонней на свете глубин.

холода бесконечного севера

и муссоны горячих югов

78

ради голоса звонкого спелого

твоего превозмочь готов.

перепахано всё, разворочено -

ни корней, ни концов не найти,

но к тебе, будто было пророчено,

я сумею всегда дойти.

что-то продано, что-то потеряно,

скрыто тьмой беспросветной навек, -

быть вдвоём нам с тобою отмерено

до землёю присыпанных век.

я, конечно же, что-то не понял,

не увидел, не смог, упустил,

но что было, я твёрдо запомнил

и в себе навсегда сохранил.

***

шатался пьяный, со звездой во лбу,

с царём в башке, но тот был не трезвее,

и на сугробах, словно на горбу,

весны румянец бледный розовеет.

и сердце блудным мартовским котом

всё так же бродит в лабиринтах страсти,

но не грустить и не жалеть о том -

верный признак выигрышной масти.

распробовав касанье, поцелуй, -

смакуешь, как вино, до самой смерти,

и как шампань: пузырчатостью бурь

будней разбавляя круговерти.

и что с того, что всё предрешено,

потеряно, забыто безвозвратно?

всё ясно и ничто не решено,

так проходи, не стой одна в парадной.

мы разопьём горчащую настойку,

и вспомним всё и многое поймём,

и, позабыв продавленную койку,

уснём, обнявшись, на полу вдвоём.

ДЫШИМ

зачем мне ночь, в которой я, как снег,

пропитывая простыни, как почву,

79

лежу один во тьме и белый свет

в отсутствии тебя во мрак пророчу?

ещё пустынны во дворах кусты,

чужды плодов и пышущего цвета,

но шёпот их не выросшей листвы

слышится уже в тиши рассвета.

но раньше них проспектами цвести

начнут шаги, что гулки от прогулок,

спеша в места заветные вести,

пока дымится памяти окурок.

и мы с тобой вдвоём, идя по ним,

родным местам, убежища не ищем,

покуда мир открыт лишь нам двоим

и мы с тобой им без остатка дышим.

***

каждый из нас – это Бог в деталях,

и каждому некогда, каждый спешит,

чтобы успеть, как и Бог, за неделю,

но все получается криво и косо:

как трудно быть Богом

с зудящим муравейником под боком.

мы выросли все из рабочих артелей

и ссыльных сибирских селений -

кактусовый подбородок

цветёт поцелуем,

сочится слюною проклятий.

политика – гиблое дело.

хорошую вещь "политикой"

не назовут; вообще всё,

что связано с большинством,

хорошим не бывает.

я сплю,

стоя на голове, -

открываю чакры,

как счета в банках.

ЛОЛ

жаль что жизнь – не лулзы и не мем,

толком не орнёшь и хайп на словишь, -

сплошь бугурты на репостах стен,

80

хоть из сил последних всё игноришь.

кун ли, тян ли – выбор не велик:

хиккой быть иль агриться, как шавка,

так же всюду потреблядства лик

душит волю, будто бы удавка.

тебе в жж уютно, как в раю,

в паблике любимом, будто дома,

лишь оффлайн – у смерти на краю

мир стоит подобием дурдома.

и ты флудишь и топишь за своё,

пытаясь затащить за каткой катку,

но полный фэйл; баянское старьё

глаза лишь режет, а не правду матку.

на ютюбе мрак: почти весь топ

занял шлак индийский, но вопросы

не про нас: кто может, тот найдёт

прон любимый, годные видосы.

интернет – как способ выживать

тем, кто вовсе от земли оторван,

словно семя, на ветру летать

посланное буквою из горла,

слова не нашедшей по себе,

лоно алфавита позабывшей,

не хозяйка по своей судьбе,

но и ей не ставшаяся пищей.

гигабайты мчатся по планете,

новый создают культурный пласт,

весть благая в интернет-завете

видосов, мемов, ссылок, копипаст.

иная форма жизни, новый вид

бессмертия и смерти духа с телом;

кому-то ор, а у кого горит,

а кто-то скролит ленту между делом.

важнейший исторический момент -

к новой форме быта человека

переход венчает интернет, -

религия компьютерного века.

ошибок прежних он не повторит,

81

я точно знаю, я почти уверен -

всех он непременно примирит,

катарсис будет, как ваф-фай, безмерен.

граммарнаци, тролли, школоло,

мамаёбы, пекари-задроты,

рэперы и рокеры – дерьмо

одно и то же мнущие до рвоты.

фемы, ковырялки, глиномесы,

анимэшники, яжматери, хачи,

тупые пёзды, богачи, принцессы -

ебутся в сраку в сумерках ночи.

луркоёбы, пранкеры и гики,

блогеры – пародии на звёзд,

недопоэты, любящие книги

и хлещущие кофе, как понос.

яблочные дрочеры, андроид

нищеброды хвалящие, все

хипстеры и вейперы – пусть гонит

мусорный их ветер по весне.

хейтеры, стартаперы, старпёры,

все, кого ещё я не назвал,

хрен бы с вами, но, родня просторы,

каждого свалил в один завал,

о! интернет, пространство без границ!

оплот свободы, космос кислородный!

порхают пальцы, словно крылья птиц,

ваяют в чате столп эпохи гордый.

но мы всё так же – слабые птенцы,

с писком еле слышимым во ртах,

мы всё просрали, милые отцы,

сидя в ожидании на кортах.

через сомненья многих сотен лет

люди брали меньшее из зол,

но мы на всё даём один ответ

вместо тысяч слов – три буквы: "ЛОЛ".

***

всех, кого знал,

я с себя рисовал,

точнее, чем зеркало в спальне,

82

но вдруг презирал,

как себя узнавал, -

себя так не хочется знать мне.

собою я сыт,

изранен, избит

до крови, до боли, до рвоты,

свечою горит

душа и саднит

сердце, как черви колоды.

«ты много тревог

на жизни порог

пускаешь – друзья говорят мне.

– прими же, как есть,

то, что не снесть, -

и жить тебе станет приятней».

я мог бы, о да,

но снова беда

мнимая душу тревожит,

тлеет во мне,

прячась во мгле,

злость и агрессию множит.

нервный хожу,

себя извожу,

знаю, что зря, только толку, -

до этого дня

не парился я,

хоть в стоге искал иголку.

эдак ли, так –

всё тот же бардак

с разных мне видится точек;

он лишь и есть.

я кончился весь,

как творог, – прокис и просрочен.

***

порнофильмы и боевики – сказки для взрослых;

они плачут, не в силах повторить увиденное,

ибо сказал господь:

«все трюки выполнены профессионалами,

не пытайтесь повторить их самостоятельно».

РЕЦЕПТ

утерян я, словно рецепт

какого-нибудь пирога,

будто романа концепт

или реки берега.

83

утерян без шанса найтись, -

никну концами на дно, -

до смерти хоть молись,

меня не найти давно.

слышишь, "ау!" средь пихт

бродит, как раньше я,

и от шагов моих

гулкой была земля.

теперь же она глуха,

ибо вовек пуста,

однако не так плоха:

полны пустотой места.

НЕ УСТАЛИ

не воспевай женщин,

им и так достается,

они и так молодцы,

они и так знают,

чего ты хочешь

и как этого избежать.

не трогай женщин,

они не экспонаты в музее,

не китайские шмотки,

чтобы рваться по швам

уже после 12, – лет или ночи, -

хотя бывают исключения,

им и без этого не сладко живётся.

не целуй и не трахай женщин,

у них и без того мало времени -

без двух, без пяти, без тебя

им хватает забот.

ах, это их

бескрайнее отчаяние,

глубокая тоска,

большая трагедия,

вечная надежда,

дальние блукания -

и жажда, жажда, жажда,

да только источника нет,

и лужа сойдёт,

а море так вовсе -

лишь бы дышалось легко,

ведь только всего и осталось.

"хорошая фантазия и частичное незнание -

причины всех твоих эрекций;

84

знай ты всю правду,

я бы на тебя посмотрела."

они пишут или читают стихи,

вкладывая какой-то свой смысл,

громко поют в караоке,

хотят переехать в другой город,

хотят пойти в магистратуру,

напиться с подругами

и танцевать всю ночь,

возможно выйти за муж,

если уж совсем будет скучно,

но не менять фамилию,

смеются расшатанным

низким прокуренным голосом

бессоных ночей и обеденных перерывов,

выглядят нескладными пацанками -

нет талии, нет бедер,

нет жопы, нет сисек,

и лицо так себе -

с пивом или тоналкой ещё ничего,

слушают реп и суровый поп,

шутливо посылают друг друга

и ругаются матом,

знают, что с ними не так

и не стесняются этого,

не любят не уравновешенных мужчин -

они повесы, дети-недоноски, -

вроде как смешно шутят,

смотрят сериалы, сидят онлайн,

делают неловкие движения,

похожие на танец кривых линий,

плачут всю ночь перед экзаменом,

но потом еле его сдают,

сидят, широко расставив ноги,

ибо всегда в джинсах и кроссах,

редко – платья и юбки,

но им не особо идёт,

шампанское вместо слёз,

вино вместо крови,

немного пивка – святое дело,

матеряться и цапаются,

как последняя шпана, -

(и никаких "ты же девушка",

окей, но тогда тебе тоже

никаких "ты же мужчина",

раз уж мы все тут за равенство),

– носят крест на груди

и почти никогда не снимают,

85

и как же от этого веет пошлятиной,

но им наплевать,

"а не пошёл бы ты, мальчик",

трезво рассуждают о жизни

и срываются на пьяные откровения,

правильное питание

и больной желудок, второй муж,

третья попытка бросить курить,

разные комбинации

одной и той же одежды.

у них все хорошо, правда,

они не устали быть сильными,

сильные не устают, им некогда -

они летают раз в год

на гоа, вьетнам, турция.

ВО СНЕ (ДОМОЙ)

всю ночь никак не мог уснуть,

лежал, считал овец,

над головой кружил сатурн,

как властелин колец.

звенела тьма, как медный грош,

наперебой часам,

и месяц, как консервный нож,

скользил по небесам,

вскрывая снова предо мной

сокрытой тайны лик,

как видит смерть перед собой

измученный старик.

был мраком окружен я весь,

в глаза он мне смотрел

и говорил, что сам я есть

и вечность, и предел.

но сон пришёл и мыслям сим

логичный был конец,

и я с морфеем колесил

на спинах у овец

по небу вдоль и поперёк,

не задевая звёзд,

облака, что шерсти клок,

ветер – гончий пёс.

86

"и что с того? и что потом?" -

вопросов гулкий рой,

но я, не думая о том,

не полечу домой.

во сне бескрайней глубины

на двадцать лет назад

вернусь к началу, будто бы

попавши в райский сад.

там будет все знакомо мне

глазами и душой, -

шедший тягостно во тьме,

я возвращусь домой.

ПРОСПАЛ

я помню, был распят и крепко спал,

да так, что воскресение проспал

(каков нахал) и глазом не моргнул;

не на работу, это не прогул.

не поздно жить и умереть не рано.

я выну грош, как солнце, из кармана

и обменяю на пригоршню света,

чтоб ясно видеть и не верить слепо.

сожгу все флаги, и узлы законов

разрублю, как головы драконов,

и узрев, как жалок мир нагой,

прочь его попру своей ногой.

я привезу гостинцы для убогих,

когда вернусь из тех земель далёких,

где тишина красноречивей слов

настолько, что огню не нужно дров.

я помню, был распят, но не воспет,

как тот десерт, что не поспел в обед;

я помню был, а где и кем – не суть:

движение верней, чем верный путь.

БАНШИ

что с того, что расходятся швы

и грубеют бесценные ткани?

нашу смерть огласит банши

гулким воем, летя над домами.

87

нам пристало навек уходить,

чтоб, на миг поменявшись местами,

словно истину, вдруг уловить

чей-то шёпот в саду, меж кустами;

чей-то окрик услышать в ночи

сквозь туман, но, поняв, – показалось,

свет гасить, позабыв ключи,

ибо смысла ни в чём не осталось.

человек человеку, но ты -

сам себе и собой же не узнан,

как и все; семена темноты

прорастают из красных арбузов.

жди зимы и не плачь о тепле,

что мельчает дворовою лужей,

ведь рыдает банши по тебе

и как голубь ковчеговый кружит.

ВИГВАМ

лето, как девка, изменчиво сгинет, молча помашет руками,

снова наполнятся улицы города белыми ходоками,

это отвратное гнусное лето в преддверии тяжкой зимы,

словно бы стены воздвигли меж нами от облаков до земли.

кто-то воскреснет, по-прежнему молод, кто-то вернется домой,

и, так по-еврейски картавящий, ворон, уставши кружить надо мной, каркнет, как плюнет плебею под ноги, скрывшись куда-то во мглу, и все, что я знал и чувствовал, станет кучею хлама в углу.

и сам я не первой свежести стану – время своё берёт,

жизнь пролетит, и останется только глядеть на драконий полёт.

судьба, как старлетка, всем улыбается, только не здесь и не мне, и некуда деться, будто солдату, что выжил на страшной войне.

вечность ведь тоже как время в году, но хуже тюрьмы или плена, и совы ведут меня в чёрный вигвам по наводке немого полена.

ЭТО И ЕСТЬ

развлекатель – разрыхлитель -

потребитель – повелитель -

патимейкер – птеродактиль -

пубертатный суперклейстер …

этот список всячины в моем кармане

лежит лишний как новая многоэтажка

на пустыре где я не живу

88

у меня нет прописки

но есть моё имя прописью

в паспорте детским почерком

хотя меня тоже нет

я отошёл ненадолго от дел

и засел в декретный отпуск

как кенгуру в боливийском словаре