Поездка на Волнорез

Отец, точно был очень опытен, серьёзно поглядел на небо, потом на горизонт без туч, и уверенно произнёс:

– Готов побиться об заклад, что ещё целую неделю не будет дождя.

Мать засмеялась и погрозила ему. Пыль разорвалась и полетела на нас. Вкусным пахло от неё. Мы шли уже среди шума. Одуряющий запах смолы совершенно охватил нас. Невдалеке раздавался стук топоров, – то конопатчики чинили старые неуклюжие баржи. Море уже было близко: мы были у преддверия труда. Народу становилось всё больше. Мастеровые, рабочие, чернорабочие подёнщики – суетились повсюду, каждый занятый своим делом, и дело подвигалось, несмотря на горячее пылавшее солнце, которое невыносимо жгло. Потом мы вдруг попали в полосу адского стука, шедшего из здания, где чинились пароходы, и нам казалось, что ради шутки сотни мальчиков бьют молотками по железным листам. Навстречу нам плелись биндюги, нагруженные камнем, и подле них, босые, с расстёгнутыми воротами рубах, шли погонщики, опустив глаза. Чуть быстрее бежали повозки с пшеницей, и их с криком догоняли извозчики. Справа и слева поднимались горы леса, кирпича, угля, а торговцы под зонтиками лениво дремали поджидая покупателей.

Сверкнуло широкой, серебряной скатертью море. С правой стороны вытянулся длинный ряд пароходов и судов. Работа и здесь кипела. Сновали матросы, рабочие, подёнщики, и, когда они бежали по скрипучим сходням, казалось, что доски проломятся под их ногами, и они упадут в море. Влево, в стороне от барж, стояла наша лодка, привязанная канатами к железной тумбе. Подошёл Андрей, не спеша и аккуратно отвязал канат, свернул его и притянул лодку к каменной лестнице, сделанной на берегу. Всё с канатом в руках, задерживая лодку, он ожидал, пока мы усядемся. Отец первый, свободно и легко, прыгнул в неё и, став на сиденье, грациозно покачивался. Без картуза, который теперь лежал на дне лодки, с широкой русой бородой и мясистым лицом, он производил впечатление здоровяка и силача. Мать не сводила с него глаз, и он чувствовал, что она любовалась им. Когда он дал ей руку, чтобы поддержать её, то оба, прижавшись на миг друг к другу, казались олицетворением любви и счастья… Коля небрежно скакнул в лодку, и от толчка она неожиданно наклонилась набок. Мама от испуга побледнела и с криком ухватилась за отца, которому её страх доставлял большое наслаждение.

– Утонем, и верно, утонем, – бормотал он, но так, чтобы она слышала.

Наконец, все мы уселись. Андрей прикрепил сетку к боковой части, взял вёсла, а папа сел на руль. Берег стал медленно уходить от нас, вместе с пароходами, судами и суетой. Я сидел против Андрея и смотрел, как он уверенно и красиво работал вёслами. Может быть он был моряком? Он как будто не дышал, но грудь его стояла высоко и казалась твёрдой, как железо.

Когда он отталкивал воду, лицо его на миг становилось красным, широко раскрывались глаза – усилие совершило свой круг, и опять он сидел ровно, с потухшими глазами. Мы уже выезжали из бухты, как вдруг раздался звук, заставивший всех нас вскочить от страха. Покачнулась лодка. Андрей обернулся и стал вытирать пот с лица. Коля что-то проговорил, указывая отцу на предмет в море. Я ничего не видел. Послышался глухой лай, и снова раздался голос Коли, теперь испуганный и тревожный. Лай вдалеке дружески вторил ему. Я уже увидел и понял. Мы в суматохе забыли про Белку, и она вплавь догоняла нас.

– Этакая скотина, – пробормотал Андрей, любуясь Белкой.

– Папа, – кричал Коля, – да ведь это Белка плывёт за нами! Мы её на берегу оставили. Папа, что будет с ней?! Слышите, она зовёт на помощь. Папа, Андрей! поверните лодку и мы спасём её!

Он умоляюще посмотрел на отца, потом на Андрея. Вмешалась мать. Коля дрожал от волнения и не спускал глаз с Белки. Андрей кашлянул и ласково произнёс:

– Вы, панич, будьте совершенно спокойны. Ничего этой твари не сделается. Ей Богу, панич, будьте спокойны. А это она от радости кричит. В воде ей лучше, как на земле. Вы не сомневайтесь.

Он нарочно налёг на вёсла и всё время смеялся, утверждая, что эта бедовая тварь на трёх ногах и от парохода не отстала бы. Но Коля не поддавался словам и папа сжалился над ним. Он приказал Андрею бросить вёсла. Что-то доброе, благодарное, вспыхнуло в глазах старика, но сейчас же спряталось, потухло, как искра от ветра. Отец повернул руль, и лодка, закружившись, стала так, что перерезала Белке дорогу. Опять раздался лай, но уже вблизи. Коля нагнулся. Андрей, опустив руки над водой, ждал собаку и, когда она подплыла, втащил её в лодку, где она, встряхнувшись, забрызгала всех нас. Отец снова повернул руль, Андрей взялся за вёсла, и теперь, не сворачивая, мы поплыли на Волнорез.

– Существует ли море, или это мне только кажется? – пронеслось у меня в голове.

Но эта мысль была теперь, как чужая, и не пугала меня. Алёша был далеко, и страх не имел надо мной власти. Я шепнул Коле то, о чём подумал, но в глазах его было равнодушие.

– Значит существует, – уверенно подумал я.

Внезапно вырос перед нами Волнорез. Он был несравненно больше, чем издали и, как каменная коса, резал море пополам. Весь берег его был усеян людьми. Одни гуляли, другие встречали приезжающих, но большинство сидели, повернувшись спинами к городу, и удили. Мы были уже близко от берега. Андрей ещё раз ударил вёслами, отец повернул руль, и через минуту нос нашей лодки, легонько коснувшись камней Волнореза, вдруг повернул, и мы очутились как раз у лестницы. Отец выскочил первым. Мы, не спрашивая позволения, очарованные новым миром, открывавшимся нам, вышли и побежали осмотреть остров.

Первый взгляд, который я бросил, был в сторону белого домика. Но к моему огорчению белый домик лежал на другой стороне, и я не нашёл его. Я вздохнул без особенной печали и побежал за Колей, который двигался вдоль острова. Засунув руки в карманы, он посматривал на бедно одетых рыбаков с коричневыми лицами. Они держали на весу длинные пруты и не сводили глаз с поплавков. Босые мальчишки, в оборванных платьях, весёлые и шумные, бегали взад и вперёд и на ходу с любопытством оглядывали нас. Они носили пойманную рыбу, которая с трепетом билась от горячего убивавшего её воздуха.

Опять я вспомнил Алёшу и что-то внезапно заколебалось у меня в голове. Правда ли, существует ли всё, что я вижу? Вот море… «Море?» – переспросил я с удивлением. Я со страхом оглянулся. Коля стоял недалеко у какого-то домика.

– Чей это домик? – громко сказал я, подходя к нему. – Странно здесь как-то… – покосился я.

– Это нам кажется только: домика нет, – засмеялся Коля, и смех его мне показался фальшивым.

И у Коли эти мысли?.. Кто-то подле нас заиграл на гармонике, и сразу на душе стало хорошо. Подошёл отец с матерью. Андрей возился с наловленными червячками. Мама поспешила устроиться под зонтиком, а отец торжественно закурил трубку, уселся рядом с ней и стал готовиться удить. Мы с волнением ждали очереди. Андрей развернул наши новенькие самоловы, приготовил их для ужения и стал учить нас. Он показал, как усесться, как держать верёвочку на пальце, чтобы слышать, как рыба клюнет, потом – как нужно «подсечь». Я тащил Андрея к себе, убеждая его, что уже всё понял, только бы он дал мне самолов в руки; Коля тянул его в свою сторону, и удочки ещё не были заброшены. Старик, однако, не сдавался на наши просьбы, и сел подле нас, чтобы теперь наглядно показать ужение. Сели и мы, нехотя и разочарованные. Удочки брошены в воду. Что делается во тьме, в море? Как рыба разглядит наживку? Андрей, полусогнув коричневый указательный палец, объясняет свои действия. Мы следим за ним, и в глазах от напряжения начинает двоиться. Вот палец его дрогнул…

– Клюёт, – объяснил старик, подсекая, – много тут рыбы в море… – и вдруг стал обеими руками быстро вытаскивать удочку.

Что-то невидимое нам металось внизу, так как пузыри поднимались над водой. Но Андрей неумолимо тянул, и неожиданно на поверхности появилось что-то серенькое, трепещущее, вертлявое. Я вскрикнул от восторга.

– Она вырвется! – заволновался я. – Тащите её скорее, Андрей!

И вот рыба снята с крючка и, с разорванным, окровавленным ртом, у нас в руках. Кровь! Как странно, что я об этом не знал…

– Андрей, бросьте рыбу в море, прошу вас, – выговорил я, начиная дрожать, – ведь ей больно. Коленька, отпустим её домой.

Загадочно улыбается Андрей, и серенькая рыбка отправляется в море. Она пролетает, сверкнув чешуёй на солнце, и исчезает навсегда в зелёной глубине… Вскоре Андрей ушёл. Я делаю вид, что действую, как Андрей учил нас, забрасываю удочку, но не думаю о ней, а Коля начинает серьёзно удить. Какое у него теперь злое, упрямое лицо… Отца я вижу хорошо. Трубка его едва дымится. Черты лица твёрдые, каменные. У него раздуваются ноздри, и взгляд выражает полное неослабное внимание. Он удит удочкой, и красиво раскрашенный поплавок невинно качается на воде. Внезапно отец вздрагивает. Поплавок уходит в воду, и сейчас же серое, живое, вертлявое, описав в воздухе дугу, летит к отцу в руки. Тогда он улыбается, кивает мне головой, и снова над трубкой его вьётся дым. У Коли также удача. Он уже поймал трёх рыбок и каждый раз весёлым криком извещает об этом отца.

Вдруг что-то дёрнуло мой палец. Что случилось? Палец мой гнётся, дрожит… Где же моя жалость?

– Рыбка, – подумал я, – Господи!..

Опять что-то дёрнуло, как будто позвало меня. Я лихорадочно стал тащить. Под водой невидимое всё рвётся, и я начинаю злиться. Я всё тащу быстрее, увереннее и наконец показывается прекрасная рыбка, моя рыбка, которую я поймал. Где же моя жалость? Жажда насилия охватывает меня как и всех на берегу, и я пронзительно кричу: «поймал!»

Отец обернулся и снисходительно кивнул мне головой. В глазах Коли я прочёл зависть охотника, и одобрение и зависть так взволновали меня, что я дерзко, как бы в насмешку, сорвал рыбу с удочки, бросил её в корзину отца, и дрожащими руками стал насаживать червячка на крючок. Я отдался охоте. Мне повезло, сумасшедше повезло. Коля сидел уже грустный, у него плохо клевало, и опять я дерзко смеюсь, как заправский охотник. Дёрг-дёрг! – и я подсекаю. Дёрг! – чудное ощущение не то в пальце, не то в душе – и я тащу одну рыбку за другой. Добрые чувства совершенно покидают меня, и я дивно наслаждаюсь. Мои лёгкие становятся огромными, и в них входит весь воздух, что на море. Я не чувствую рук, моя согнутая спина доставляет мне радость, оттого что она согнута, и рыбу я люблю так, как можно любить свою ловкую, сильную, но покорную жертву. Я как бы стал человеком взрослым, равным отцу и всем людям, которые сидели на берегу.

Ужение рыбы!.. Кто может передать эти отчётливые, но безымянные ощущения, когда душа становится полной, круглой; когда она точно созревает вмиг, сливаясь с круглым морем, круглым небом, когда она становится дьявольски хитрой, сильной и могущественной? Ужение рыбы! Почему у меня дрожат руки, и пальцы, точно пьяные, не покоряются воле? Почему я с наслаждением разрываю рот живому существу и с облегчением гляжу, когда оно истекает кровью?

Кругом меня тихо. Все серьёзно погружены в охоту. Слышно лишь шуршание десятков рук, плеск воды… Я забыл обо всём в мире и продолжаю удить. Солнце упрямо жжёт одно место на спине… Теперь и Коле везёт, и через два часа у нас уже столько рыбы, что она начинает надоедать глазам. Но отцу всё мало; он остаётся неподвижным, и по-прежнему над трубкой его вьётся дым. Лицо его теперь ещё более сосредоточенно и, мне кажется – он перебил бы всю рыбу, что в море. Мама изнемогает от жары. Я слышу её настойчивые просьбы, но отец не в силах отказаться от наслаждения и продолжает сидеть. Проходит ещё полчаса. Ужение решительно надоело. Отец смотрит на солнце и произносит с сожалением: «пора».

Появилась Маша, вся красная от жары, с печальными от скуки глазами, и стала в ожидании приказаний.

– Мы поедем купаться, – решил вдруг отец, обращаясь к матери. – А ты, Лиза, распорядись, чтобы уха была вовремя готова. Не забудь и о самоваре. Подожди, я сейчас дам тебе человека.

Он пошёл вдоль островка и на миг смешался с кучкой людей. Мама подозвала Машу, а Андрей, захватив всё, что лежало подле нас, медленными шагами пошёл к тому месту, где лежали наши корзины. Вскоре всё было приведено в порядок, и мы отплыли от «Волнореза». Папа сел на вёсла, чтобы дать Андрею время размотать верёвку от якоря, и лодка не спеша направилась в открытое море.

Славно чувствовать себя наедине, вдали от людей, суеты и домов, только с небом и водой. Навстречу идут беленькие змейки волн, чуть качает лодку, и кажется, что море любит нас и баюкает на своих руках. Над нами летают морские птицы с короткими телами и длинными крыльями, и зорко подстерегают добычу. Они безобразно кричат. Они поднимаются, опускаются и вдруг начинают кружиться на одном месте, как орлы. Между ними шныряют ласточки и режут воздух своим неровным полётом. Густые тучи, похожие на горы песка, покоятся на горизонте и кажется, что там конец света. Лодка всё заметнее отдаляется от «Волнореза», и мы едва уже различаем людей. Отец каждый раз оглядывается, вопросительно смотрит на островок, и становится приятно, когда он вдруг отдаёт Андрею приказание бросить якорь.

– Здесь! – говорит он.

– Слушаю, барин. Посторонитесь, панич.

у Андрей бросает якорь. Лодка замедляет ход и вдруг останавливается.

– Теперь, дети, раздеваться, – произнёс отец. – Чудесно выкупаемся!.. Какая чистая вода здесь.

Он бросил картуз в лодку. Я расстегнул куртку и меня вдруг охватил страх. Думаю, что то же самое испытывал Коля. Оба мы едва умели плавать и чувствовали себя в воде спокойно лишь на нашем берегу, где было так мелко, что и кошка не утонула бы. Была ещё одна причина моего страха: в открытом море, наверно, живут большие рыбы, которые кусают мальчиков. Я не знал, как быть. Стыдно было признаться отцу, стыдно было и перед Колей. Я сделал гримасу, снял рубашку и несмело спросил:

– Здесь, папа, водятся рыбы?

– Какие рыбы? – с недоумением спросил отец и перестал раздеваться.

– Рыбы, папа… ну, большие?

– Может быть, Павка, и водятся.

– И… их ловят, папа?

Отец внимательно посмотрел на меня. Я машинально стал надевать рубашку, будто мы собирались домой.

– А… это не опасно, папа? Мальчики говорили что в море живут огромные раки и… кусаются…

– Раки! – расхохотался отец, – ах, трусишка. Так бы и сказал, что трусишь, а то о рыбах начал спрашивать. Значит, ты раков боишься? Вот этаких здоровенных раков, с этакими огромными клешнями, и они этак ловко за ноги хватают.