Король

Этель. Я заставлю отца переговорить с Яковом. Ты знаешь, отец не любит этих дел, но я его заставлю.

Женя (машет рукой). Не надо! Вчерашнее для меня стало прошлым.

Этель (недовольно). Вот это нехорошо, Женечка. Поссорились – помиритесь! Мне разве не случалось ссориться с отцом? Но я знаю, когда уступить и когда стать вот так и – как он ни богат – сказать ему: этого не будет, Давид!.. Уйти от мужа! А палками меня бы выгнали из своего дома? Что ты будешь у нас делать? Смотреть на стены или слушать разговоры о том, что на мельнице рабочие забастовали. Мы сами умеем слушать. Подумать, из-за чего? У мужа любовница! Пусть любовница. Какой муж не имеет любовниц? Что делает жена? Берет любовницу за косу, выбрасывает ее вон, и конец. Что же еще? Он стал играть на бирже. Какое несчастье! Но ради кого он это делает? Ради тебя же. Больше денег – больше платьев, больше бриллиантов. Перестань, дурочка. Ты-то гони его от себя, пусть он и постоит на коленях перед тобой, этот разбойник, но в душе ты должна знать, что поедешь домой. (Умоляет.) Женечка…

Женя. Довольно, мама. Говорить так – значит не знать, что в моей душе, что держу затаенным в мыслях…

Этель. Кто это там? Кажется, Эрш? Женечка, пришел чужой… (Делает ей знаки.)

Эрш. Здравствуйте… (Кланяется.) Здравствуйте!

Этель. Войдите же, Эрш. Вы принесли шубу?

Эрш. Я принес шубу.

Этель (невнятно, скороговоркой, Жене). Видишь, кто шьет отцу? Все тот же Эрш. А почему? Потому что он шьет дешево. Мы сами когда-то были бедны и знаем, что деньги не валяются на улицах. Почему же не простить Якову? Пусть делает все, что хочет, лишь бы хорошо зарабатывал. Войдите же, Эрш. Сколько раз вас нужно просить?

Эрш (входит прихрамывая). Вот я уже вошел. Господин Гросман дома?

Этель. Давид дома, но он теперь занят. О забастовке вы ведь знаете? Вот он и сидит с Германом в кабинете и работает. Хорошие времена наступили, Эрш, – нечего сказать.

Эрш. Ну я подожду. Что, у меня времени нет? Имею время. (Заметил, что Женя смотрит на него.) Здравствуйте.

Женя (неохотно). Здравствуйте!

Этель. У вас есть время, Эрш, а мне жалко человека. Я всегда жалею рабочего человека. Пойду и посмотрю, что делает Давид.

Эрш. Нет-нет… К чему? Имею время. Я вас прошу – не беспокойте их. Это же человек! Такие дела, и вдруг Эрш со своей шубой. Я вас прошу. Они рассердятся, я потеряю язык, а шуба ведь не скажет, что она хорошо сшита. Вот я уже выхожу в переднюю, уже сижу там, и уже никто не знает, что я пришел…

Этель. Так посидите здесь. (Указывает ему место в углу.)

Эрш (твердо). Могу постоять… (Садится и старается сделать вид, что его нет в комнате.)

Будет холодная зима… уже будет зима…

Женя (вскользь). Если бы можно было уехать отсюда.

Этель. Расскажите лучше, что в городе слышно, Эрш. Тихо? Вы же должны все знать… Вот я выезжаю. Если Давид очень хочет, я сажусь в свою карету и выезжаю. Но что можно из кареты видеть или слышать? Вот когда Давид работал на сахарном заводе…

Эрш (перебивает. Когда говорит, встает). Что значит? Разве я не помню, когда господин Гросман работали на сахарном заводе? Сколько раз они у меня закусывали, когда возвращались с работы. Спросите-ка у них? Я тогда был молод, и они были молоды…

Этель. Об этом, Эрш, нужно уже забыть. Работал? Пусть работал. Но не крал, никого не ограбил. Был человеком, скопил деньги и купил мельницу. Разве у того же хозяина другие не работали вместе с ним? А что они? Где они? Кто любит деньги, тот умеет делать деньги. Купил мельницу, потом перестроил ее, потом сломал и выстроил эту. Что же вы рассказываете, что он у вас закусывал? Вы хотели, вы угощали… А он и тогда не нуждался…

Эрш (садясь). Я ничего этим не думал.

Этель. Я не говорю, что вы думали. Еще думать, что вы думали. Перестаньте! Так тогда, Эрш, когда он еще работал на сахарном заводе, я обо всем знала, что делалось в городе. Обо всем. И кто женится, и кто развелся, и кого убили; а теперь я ничего не знаю.

Женя. Зачем, мама, так много говорить?

Этель. Почему много? Это ведь Эрш. Не учи меня. Я сама знаю, с кем, и как, и сколько надо говорить.

Эрш (хочет угодить обеим. Встал). Я ничего не слышал. Эрш слышит? Много он может услышать, когда вот здесь бьется, а тут дрожит… Я бы, кажется, пушки не услышал, если бы она даже выстрелила возле моего уха.

Этель. Так. (Кивает уверенно головой.) Значит, вы хотите сказать, что очень плохо?

Эрш (встал). Плохо. Это тоже называется словом? Сидишь и шьешь. Шьешь? А что же делать? Танцевать? Но где душа? Не о чем говорить…

Женя (заинтересованная). Расскажите, Эрш.

Эрш. Считайте, что я рассказал. Так уже легче? И какое другое дело есть, как не бить еврея? Это какие-нибудь люди? Это же звери! И теперь идет уже не на шутку. Теперь нас всех вырежут. Что? Вы спрашиваете, как еврей не убегает? Вот так он не убегает. Куда ему бежать? В землю? В Америку? К Герцлю?[1 - Теодор Герцль (1860–1904) – реакционный еврейский публицист, основатель буржуазно-националистического движения – сионизма.] Да-да, можно поблагодарить войну.

Этель. Чем война виновата?

Эрш. А кто же виноват? Я?..

Этель. Рассказывайте, Эрш. Ну, ну! Смотрите, как у меня похолодели руки. Они стали холодны как лед. Обо всем могу слушать, но когда услышу об евреях, у меня стынет кровь…

Эрш. Что же еще сказать? Я уже все сказал. А дома я молчу? Говорю… Ну так говорю! Много это помогает. Сижу со своей женой и толкую: еврей должен сидеть тихо. Бог, – евреи!.. Что же они делают? Что они делают? И что это за бомбы, я вас спрошу? Бомбы нам нужны? Спрячьтесь в норы, и пусть вашего носа не увидят, когда в стране такое происходит. Я кричу: евреи, сидеть тихо! Зачем нам эти демократы, эти оборванцы мальчишки, девчонки, эти книжки? Они хотят биться головой о стенку, пусть стенка бьет их назад… Им нужна революция, пусть они и целуются с нею. А вы, оборванцы, влезьте в свои норы и затаите дыхание… (Заметил, что стал очень развязным, и оборвал.)

Женя (вскользь). Какой-то проклятый народ, эти евреи. Скорее бы уже всех перерезали.

Этель. Что же будет?

Эрш. Вы хотите, чтобы я сказал, что будет. Хорошо попали! Ну хорошо, я скажу… Будут резать. Даже два раза переспрашивать не надо.

Петя. Мама, дай мне десять рублей. Байрон, сюда! Куш, ложись!

Этель (с любовью оглядывает его). Зачем тебе, Петенька, десять рублей?

Петя. Стану я рассказывать. (Возится с манжетом.). Проклятая запонка. Если я говорю, что мне нужно десять рублей, значит, мне не нужно двадцати. Байрон! Байрон, сюда!

Женя. Не понимаю, зачем мальчику могут быть нужны десять рублей?

Этель. Конечно, Петенька. В среду ты взял у меня пять рублей. Вчера тоже пять. Я ведь не жалею денег. Но деньги ведь отец выдает, а я не получаю у него тысяч на неделю. Нет, нет, Петенька. Если бы отец узнал, что я даю тебе столько денег, он бы меня убил! Возьми, Петенька, два рубля.

Петя. Отец, деньги!.. Ты всегда строишь из себя нищую, когда я прошу у тебя денег. И не хочу я, чтобы Женька вмешивалась. Какое ей дело? Сама тратит сотни на тряпки…

Женя. Никогда я не тратила сотен на платья.

Петя. И почему она здесь поселилась? Теперь она будет во все вмешиваться. Байрон! Байрон! Пусть вернется к своему милому мужу.

Этель. Петя, Петенька! Здесь ведь чужой человек.

Петя. Хоть бы сто чужих было. Что правда, то правда. Я сам был при том, когда она заплатила портнихе сто двадцать рублей за платье.

Этель (рассмеялась). Ну и на здоровье. Муж заработал и купил ей. Дай бог, чтобы он мог купить ей платье в тысячу рублей. Петенька, возьми же два рубля. Возьми. Теперь на мельнице забастовка.

Петя. Знаю, знаю. Вы всегда вздыхаете. То цена на муку упала, то пшеница вздорожала, то забастовка. А касса полна денег. Я был вчера в кабинете и видел, какую кучу денег папа вложил в кассу. Трудно вам дать десять рублей. И не хочу я разговаривать с вами об этом, я уже взрослый, и у меня большие потребности. Папа платит десять рублей за сотню сигар, а я ведь не говорю, чтобы он курил сигары в два рубля.