Сделай ставку и беги

Листопад самодовольно хмыкнул. Он и впрямь ощущал себя былинным богатырем.

* * *

Сам Антон вместе с Вадичкой работал на погрузке-разгрузке камней. Собственно то, чем они занимались днем, работой можно было назвать с натяжкой. С утра к дому бабы Груни на раздолбанной «лайбе» подкатывал Михрютка, и втроем ехали они на озеро Ледовое, на берегу которого скопилось множество камней. Камни эти надлежало грузить и перевозить к строящемуся коровнику.

День начинался с того, что Антон с книгой заваливался на лугу, а Вадичка принимал от Михрютки очередной рапорт. Дело в том, что молодожен Михрютка под руководством Непомнящего проходил курс молодого сексбойца и каждое утро отчитывался о выполнении полученного накануне домашнего задания. Таинственные слова «минет», «анус», «коитус» наполняли Михрютку сладостным предвкушением.

– Да. Теперь я её да. Теперь она у меня не забалует, – после последнего инструктажа Михрютка предвкушающе потряс кулаком. Восхищенно поцокал. – И как это вы, Вадим Кириллович, так много знаете? Это ж сколько надо учиться.

После первого же занятия Михрютка проникся к наставнику таким безграничным уважением, что обращался не иначе как на «вы» и по имени-отчеству.

– Ладно, ладно, еще не тому обучу, – Вадичка снисходительно похлопал его по щеке. – Я пока сосну чуток, а ты покидай камни. Только отъедь в сторону, чтоб не греметь!

Довольный собой, Вадичка раскинулся на траве. Он чувствовал себя миссионером, несущим культуру диким туземцам. А Антон просто чувствовал себя совершенно переполненным счастьем.

* * *

Однажды он вернулся далеко за полночь. Листопад, как обычно, отсутствовал. Зато Вадичка не спал. Лежал с открытыми глазами на приступочке и, не мигая, смотрел в темный потолок.

– Нагулялся вволю? – процедил он, дождавшись, когда приятель вскарабкается на печь.

– Да. А ты что один? Девиц ведь полно, – счастливому Антону хотелось, чтоб были счастливы все остальные. Даже Непомнящий.

– Девиц! Хватаетесь за что ни попадя, – со смешком огрызнулся тот. – Знай, мальчик: вкусивший «Абрау-Дюрсо» на дешевую бормотуху размениваться не станет. Вот до Твери доберусь, а там Вике себя во всю мощь покажу.

Сказать о том, что накануне отъезда он получил от Вики отлуп, Вадичке не позволило самолюбие. Но и слышать в темноте счастливое дыхание другого было нестерпимо.

– А ты, небось, с Лидкой опять валандался?

Тон его Антону не понравился, и он предостерегающе свесился вниз:

– Предположим. Что с того?

– Да ничо. Для друга не жалко.

– Что-о?!

– Неужто не говорила? – Вадичка ощерился. – Глазки-то, поди, закатывала? О, это она любит, под девочку поломаться!.. Ты чего вылупился? До сих пор не поимел, что ли? От пентюх! Классик платонической любви. Кончай ты эти антимонии. Первым делом за вымя хватай. То-то завоет от удовольствия… Чего молчишь? Спишь, что ли?! Тогда спокойной ночи.

Антон, опустошенный, вцепился зубами в руку, чтоб не всхлипнуть, и беззвучно содрогался, мотая от безысходности головой.

Вскорости захрапел сгадюшничавший, а потому вернувшийся в хорошее расположение духа Непомнящий.

Уснуть Антон больше не смог. Он спрыгнул на пол, тихонько оделся и выскользнул из избы. Добрел до барака студенток, забарабанил в окно.

– Кто еще? – выглянуло чье-то заспанное лицо.

– Лидию позови! – потребовал Антон.

– Да ты вообще-то!.. Знаешь, сколько сейчас?!

Послышались встревоженные голоса.

– Зови, говорю. А то дверь выломаю!

Через несколько минут засов открылся. Перед ним стояла наспех одетая Лидия:

– Господи, Антошка, что случилось?

– Пошли! – грубо схватив за руку, он оттащил ее к сараю.

– С Непомнящим гуляла? – выдавил он из себя. Надеясь, что она тут же влепит ему крепкую затрещину или фыркнет презрительно, выдав что-то в своем негодующе-язвительном тоне насчет подлых клеветников и доверчивых пентюхов, и тогда он со сладким восторгом станет вымаливать у нее прощение.

– Значит, разболтал всё-таки, – устало произнесла Лидия. – Вот гнус. Надо было самой сказать. Да я и гуляла-то с ним всего месяца три. Можно сказать, не считается.

Она потянулась обнять Антона.

Антон задрожал:

– Дрянь! …

Он с силой отбросил ее руки и, спотыкаясь, побежал в темноту.

– Причем тут? – обескуражено пробормотала Лида. И только теперь поняла, что именно имел он в виду под словом «гуляла». Поняла и зарделась от обиды.

– Да пошел ты в таком случае! И чтоб больше не появлялся! – во всю силу звонкого голоса крикнула она. Крик ее разбудил соседскую собаку. Та в свою очередь подняла лаем остальных, и вскоре собачий брёх переполошил всю деревню.

Антон брёл по улице, сопровождаемый льющимся из-за заборов лаем. Наконец остановился у ворот – единственных, за которыми было тихо. Прижался лбом к надписи «Осторожно, злая собака». Из глубины послышалось рычание, загромыхала цепь; с другой стороны забора задышали. Антон зажал губы рукой, воровато обернулся и, убедившись, что улица пуста, не в силах больше сдерживаться, зарыдал навзрыд.

Грозное рычание сменилось озадаченным молчанием. А потом произошло неожиданное. Вторя плачу, собака вдруг заскулила. Так и стояли они, рыдая по разные стороны забора: человек и пожалевший его сторожевой пес.

* * *

В четвертом часу утра в дверь избы нетерпеливо заколотили.

– Иван, ты, что ль, баламут? – баба Груня откинула щеколду. В избу, оттолкнув ее, ворвался Михрютка, повернул выключатель, зыркнул по заспанным лицам.

– Где спирант?

– Известно где. За Фомичева отрабатывает, – буркнул Вадичка.

– Я прямо из Удвурина, – Михрютка тяжело дышал, будто расстояние от Удвурина покрыл не на машине, а бегом по пересеченной местности. – Председатель послал срочно. Опять связь порвалась. Собирайтесь живо. В шесть утра поезд через Сандово пойдет.

– Какой там поезд?! – Антон, уснувший лишь под утро, мотнул тяжелой головой. – Нам неделю тут еще…

– Плеве старшего из больницы привезли. Нос пришили. Но – как-то боком. Братаны перепились. За брата, говорят, монтажками забьем. В общем убивать вас едут, – просто произнес Михрютка. – С ними еще человек пять.

Баба Груня привычно принялась оседать: чего-чего, а событий за эти две недели досталось ей на всю оставшуюся жизнь. Михрютка подхватил ее, встряхнул.