Г. Р. Державин. Его жизнь, литературная деятельность и служба

Со времени поимки Пугачева началась немедленно раздача наград. Екатерина не скупилась, но Державин был обойден, к великому его огорчению. Неудача, однако, его не остановила. Он принялся энергично действовать, отыскивая покровителей. Просил писать за него главному начальнику, новому в то время временщику Потемкину, писал ему сам, исчисляя свои заслуги. Наконец захватил самого Потемкина, так сказать, врасплох, в деревне Черная грязь, где жила в небольшом домике императрица и помещался Потемкин. Ворвавшись в уборную графа наперекор камер-лакею, он подал ему просьбу. Граф, прочитав, обещал доложить государыне. Нетерпеливый поручик стал являться часто за ответом, и Потемкин однажды наконец, по словам самого Державина, «отскочил от него с негодованием». В ожидании награды Державин предался опять игре и выиграл у графа Апраксина 40 тысяч. Счастье стало, однако, изменять ему, и хотя можно бы, говорит он, выиграть несравненно превосходнее суммы, но фортуна переменилась. Тогда он снова написал Потемкину. Наконец Безбородко объявил ему, что государыня приказала спросить, какой он требует награды. Обратив на себя ее взор, Державин думал выказать бескорыстие и ответил, что доволен одним этим милостивым вниманием. На повторенный от имени графа Потемкина вопрос он уже ответил прямо, что за производство дел по секретной комиссии желает получить деревни, а за спасение от Пугачева немецких колоний как за военное действие – чин полковника. «Хорошо, – сказал князь, – вы получите». В конце концов Державин пожалован был в коллежские советники и получил 300 душ в Белоруссии. Очевидно, награждая его усердие, Екатерина, согласно с мнением Панина, не одобряла характера его действий и нашла неудобным оставить его на службе в армии.

Державину, впрочем, не пришлось жалеть об этом.

Первым делом теперь написал он в прозе дифирамб, излияние благодарного сердца императрице Екатерине II.

Через приятелей своих Державин вошел в дом князя Александра Алексеевича Вяземского и скоро стал у него домашним человеком. Князь почти во все время царствования Екатерины был одним из самых влиятельных сановников. В звании генерал-прокурора он соединял в своем лице обязанности трех нынешних министров: юстиции, внутренних дел и финансов и, сверх того, начальника тайной полиции.

Супруги Вяземские полюбили Державина. Князь охотно играл в карты по маленькой, и Державин попал в число его постоянных партнеров; он читал ему вслух романы, проводил в доме и на даче целые дни. Между тем в Сенате открылась вакансия. Державин немедленно приехал на дачу князя, застал последнего за туалетом и просил о назначении. В прихожей князя дожидалась какая-то бедная женщина. Князь велел Державину взять у нее челобитную и, прочитав, объяснить содержание. Проверив по бумаге, он остался доволен изложением и сказал: «Вы получите желаемое место». В тот же день состоялось назначение Державина сенатским экзекутором. Продолжая бывать в доме князя, Державину нетрудно было при его смелости и развязности познакомиться со всеми сенаторами и разными важными лицами. Княгиня стала сватать ему даже родственницу, княжну Урусову, любительницу литературы, но некрасивую. К чести Державина, он отказался от брака по расчету и отделался шуткой: «Она пишет стихи, – говорил он, – да и я мараю; занесемся оба на Парнас, так некому будет и щи сварить». Скоро он нашел себе невесту по душе. Глядя из окна квартиры Козодавлева на крестный ход, он заметил девушку, которая ему очень понравилась. Это была дочь любимого камердинера Петра III, португальца Бастидона. Мать ее была кормилицей великого князя. Девушку звали Катериной, ей было всего семнадцать лет, а Державину в это время – тридцать пять. Он видел ее после того еще раза два и влюбился. Друзья, угадав тайну, помогли ему в сватовстве. Один из них, директор банка, предложил свезти его в дом девушки. Державин так описывает прием.

В сенях встретила приятелей босая девка с сальной свечой в медном подсвечнике; хозяйка приняла их в гостиной, где после та же служанка разносила чай. Катерина Яковлевна все время вязала чулок и иногда с большой скромностью вмешивалась в разговор. Державин, очарованный ее простотой, опрятностью, умом и любезностью, на следующий день сделал предложение, и оно было принято. Впоследствии он стал звать ее Пленирой, и это имя часто повторялось в его стихах. На сговор свой он написал стихотворение «К невесте». Воспитание ее было обыкновенное, она не много читала, но «пленялась всем изящным и не могла скрыть отвращения ото всего низкого». Девушка усердно занималась рукоделием, рисованием и писала для шутки стихи. До свадьбы жених и невеста были представлены наследнику; он обещал дать ей приданое «сколько в его силах будет». Года через два поэт напомнил об этом кому следовало. Державин никогда не раскаялся в своем выборе, и жена его стала центром кружка литературных его приятелей.

Повышение по службе не заставило себя ждать, и Державин еще ближе стал к своему покровителю князю Вяземскому. Он сам весело изображает свое положение в оде «На счастье»:

Судья, дьяки и прокуроры,
В передней про себя брюзжа,
Умильные мне мещут взоры
И жаждут слова моего.
А я всех мимо по паркету Бегу,
нос вздернув, к кабинету
И в грош не ставлю никого.

Новое поручение, возложенное на Державина, стало источником недоразумений и неудовольствий между ним и князем. Он составил устав, или «начертание» для финансовых экспедиций, включенное в «Полное собрание законов». Усердие его и знание здесь обнаружились, но все же этот устав был сочинен «по мыслям князя», как сознает сам автор. Между тем заносчивость и честолюбие побудили его немедленно требовать награды. Действительно, Державина произвели в статские советники, но уже благодаря покровительству Безбородко. Такое искательство возбудило неудовольствие князя, и начались несогласия.

Державин с этого времени в разных ситуациях осуждает князя и указывает на его неправильные действия. Благодаря близости к князю ему это было нетрудно. За князем водились крупные грехи. Екатерина сама знала это, но смотрела сквозь пальцы, видя в нем незаменимого слугу, а главное, у него всегда были наготове деньги «для всех возможных случаев и это еще при таком ненасытном моте, как я», писала она Гримму. По уверению Державина, князь управлял государственным казначейством самовластно, в обход законов, раздавал жалованье и пенсии по своему произволу, без высочайших указов, и утаивал доходы с тем, чтобы выслуживаться пред государыней, как бы вдруг открывши новый источник. Другие современники подтверждают это обвинение. Порошин передает разговор с Никитой Паниным, который много удивлялся, как фортуна поставила князя столь высоко; при этом упоминалось о разных случаях, которые могут оправдать такое удивление. Как бы ни было, нельзя не признать, что Державин, по личным мотивам, обманул доверие своего покровителя. В неудовольствиях, конечно, виноваты были обе стороны. Вяземского обвиняют в том еще, что он гнал со службы литераторов. «Когда им заниматься делами, когда у них рифмы на уме», – говорил он. Возможно и то, что он возненавидел поэтов благодаря Державину, который намекал на него в сатирических стихах по поводу барельефа нагой Истины в Сенате. Поэт уверяет, что князь нашел вид ее соблазнительным для Сената и приказал несколько ее «прикрыть». К Вяземскому относят знаменитую «Челобитную Минерве» Фонвизина, где автор жалуется на вельмож-невежд, преследующих поэтов, и, указывая на решение не принимать их на службу, просит «таковое наш век ругающее определение отменить» и так далее.

Державин в это время уже стал известен как поэт и как автор «Фелицы». Награды и милости Екатерины его ободрили, и он обратился к Вяземскому с письменной просьбой об отставке. Князь велел ему подать просьбу через Герольдию в Сенате, по форме. Долгое время князь не выпускал доклада, а между тем молва о ссоре дошла до государыни. Наконец доклад Сената был ей представлен; утвердив его 15 февраля 1784 года, она поручила Безбородко сказать «певцу Фелицы», что будет иметь его в виду. При увольнении ему пожалован был, по закону, чин действительного статского советника. Таким образом достиг Державин «степеней известных».

Впервые обратили внимание на Державина в литературе с появлением двух его «Песен Петру Великому». Одна из них, говорят, вошла в большое употребление у масонов, так как они особенно чтили Петра за его простоту и смирение в труде. Стихи отвечали этому настроению:

Лучи величества скрывая,
Простым он воином служил;
Вождей искусству научая,
Он сам полки на брань водил.
Владыка будучи полсвета,
Герой в полях и на морях,
Не презирал давать отчета
Своим рабам в своих делах.

Державин не решался еще подписывать имя, но тем не менее эти опыты вводили его в круг таких сотрудников журнала, как Княжнин, Капнист и Хемницер. Влияние их на малообразованного поэта скоро дало свои плоды, а пока неизвестность была кстати. Державин сам рассказывает, как однажды на обеде у Хераскова известный литератор, масон и придворный Иван Перфильевич Елагин стал критиковать в его присутствии оду какого-то Державина. Напрасно толкала оратора хозяйка, он говорил, ни о чем не догадываясь. Державин смутился и краснел. После обеда Елагин, узнав о своей неосторожности, готов был как-нибудь загладить вину, но Державина уже не нашли. Прошло несколько дней – Державин не показывается. Наконец он является снова с веселым лицом. «Два дня сидел дома с закрытыми ставнями, – объяснил он, – все горевал о моей оде; в первую ночь даже глаз не смыкал, а сегодня решился ехать к Елагину, заявить себя сочинителем осмеянной оды и показать ему, что и дурной лирик может быть человеком порядочным и заслужить его внимание, – так и сделал. Елагин был растроган, осыпал меня ласками, упросил остаться обедать, и оттуда я прямо к Вам».

Несомненно, в это время Державин стал яснее сознавать свое призвание и ответственность таланта. Он ищет пути и благодаря влиянию друзей начинает отходить от рабского подражания Ломоносову в напыщенной оде, как, например, в «эпистоле» к Шувалову. «Знаменитые невежды», по выражению Фонвизина, не признавали еще поэзию серьезным занятием, но под покровительством Екатерины литература приобретала значение. Правда, она называла свои литературные занятия бумагомараньем, однако не могла видеть пера чистого, чтобы «не обмакнуть онаго в чернила», как писала она Гримму. Она хотела держаться правила: не воспрещать честным людям свободно изъясняться, и хотя не выдержала роли до конца, но во всяком случае начало известности Державина совпадает с тем временем, когда Вольтер называл ее монархиней, que pense en grand homme и que permet qu’on pense (мыслящей как великий человек и разрешающей мыслить).

В это время возник ряд журналов и образовался круг писателей и любителей литературы. Уже раньше в доме князя Вяземского Державин познакомился с Козодавлевым и Храповицким, людьми весьма образованными литературно; теперь к числу упомянутых сотрудников «Вестника» надо прибавить имя Львова, и тогда влияние современников на Державина определится вполне.

Львов Николай Александрович также не получил основательного воспитания, но, будучи необыкновенно даровит и любознателен, много читал, путешествовал и усвоил себе светское образование. Литературное его развитие совершилось главным образом под влиянием французских и итальянских писателей. Он любил легкую, шуточную поэзию, сам писал стихи в этом роде и между друзьями своими слыл русским Шапелем – известно, что в то время каждый русский писатель непременно должен был уподобляться какому-нибудь иностранному образцу. В поэзии Львов ставил выше всего простоту и естественность, причем знал уже цену народному языку и сказочным преданиям. Разнообразием своих талантов и обширной деятельностью при его положении в высшем обществе ему нетрудно было приобрести репутацию тонкого знатока искусств и светского критика. Такую репутацию составил он себе при дворе и в литературе.

К одной эстетической школе со Львовым принадлежал и друг его Хемницер. Первые литературные опыты его были слабы, но с переходом к басне он становится как бы новым человеком, усваивает простоту и естественность в соединении с народным духом как необходимым элементом нового рода поэзии. Это совершилось, как видно из рукописи его, не без влияния Львова и Капниста. Державин впоследствии всегда оставался горячим поклонником его басен.

В то самое время, когда Хемницер готовил их к печати, Державин присоединился к названному кружку лиц и невольно подчинился влиянию их эстетических взглядов, тем более что сам уже не был собою доволен. Потребность стать ближе к правде и природе он сознал, ознакомившись с теорией Батте, главным требованием которой было «подражание изящной природе».

«С 1779 года, – говорит Державин в „Записках“, – избрал я совершенно особый путь, руководствуясь наставлениями Батте и советами друзей моих, H.A. Львова, В.В. Капниста и Хемницера, причем наиболее подражал Горацию».

В самом деле, «эпистола» к Шувалову напоминала послание Ломоносова к тому же вельможе, и вдруг через месяц после нее в «Вестнике» явилась пьеса, в которой никто не мог бы узнать того же автора, и многие спрашивали: «Кто писал это? Кто этот новый талант, так много обещающий?» Это была ода «На смерть князя Мещерского», поразившая читателей небывалою звучностью стиха, силою и сжатостью поэтического выражения, наконец, величием образов, обнажающих печальную истину о непрочности жизни и благ ее. Здесь в первый раз талант Державина обнаружился с полным блеском. Основная мысль оды – грозное владычество смерти – встречается часто у Горация и нередко также разрабатываема была поэтами европейскими XVII и XVIII веков.

Державин бывал на лукулловых пирах князя, и весть о смерти последнего поразила его. Здесь уже не отвлечение только, но и картина, не лишенная красок и жизни. Ничтожество всего живущего пред смертью олицетворяется в ее видении:

Глядит на всех – и на царей,
Кому в державу тесны миры,
Глядит на пышных богачей,
Что в злате и сребре кумиры и т. д.

В заключение – утешительный аккорд: умереть надо сегодня или завтра, все равно, «жизнь есть небес мгновенный дар». Идеал благополучия – душевный покой и мирная жизнь. Источник мирной жизни поэта – ключ стихотворства. В поэзии отражается красота природы.

Разнообразие таланта Державина проявляется вслед за тем в стихах на рождение Александра Павловича в день, «когда солнце оборачивается на весну».

Державин сам назвал эту оду «аллегорическим сочинением». Пьеса своей игривой легкостью, грацией и самой формой резко отличается от торжественных од и потому отнесена им самим к разряду анакреонтических стихотворений. Эти последние показывают его живое сочувствие к древнему миру.

В самом деле, его «застольная песня» «Кружка» в этом поэтическом жанре годом раньше уже пользовалась известностью, была положена на музыку придворным гуслистом Трутовским и сделалась любимою песнью на дружеских пирах. В ней много живого веселья и остроумия, не утратившего и теперь значения известного рода житейской философии.

Бывало дольше длился век,
Когда диэт не наблюдали.
Был здрав и счастлив человек,
Как только пили, да гуляли.
Давно гулять и нам пора,
Здоровым быть
И пить. Ура, ура, ура!

Все упомянутые здесь стихи впоследствии приводили в восторг несколько поколений и заучивались наизусть. И действительно, живость красок, разнообразие и пластичность картин, прелесть языка, неслыханные до того плавность и музыкальность стиха не могли не производить сильного впечатления.

В поэзию Державина начинают уже проникать гуманные идеи, порожденные началом царствования Екатерины и западным влиянием. Отдавая справедливость поэту, надо заметить, что не только одни блестящие победы воспевались им. Например, в оде на рождение Александра он говорит: «Будь страстей своих владетель, Будь на престоле человек». Эти строки не раз отозвались в сердце юноши, будущего преемника Екатерины.

В некоторых из перечисленных од появляются не менее важные интонации, мысли и картины. В них поэт напоминает человеку о строгих уроках жизни, о превосходстве и торжестве духовного мира над телесным, об обманчивом блеске почестей и наслаждений. Противоположность смерти и жизни, горя и радости выражается то в ярких образах, то в шутливой, но тем не менее сатирической форме. Насколько могла тогда поэзия влиять непосредственно на современников или участвовать в воспитании нового поколения, это вопрос другой, заслуживающий более серьезной разработки. Блестящие живые картины отвечали богатому воображению Державина и заслужили ему определение поэта-живописца. Мысль о поучении как об одном из элементов поэзии развивалась под воздействием современного французского и общеевропейского влияний, укреплялась примером Екатерины и находила живой отклик в поклонении древним, особенно Горацию. Благодаря этому элементу, мы видим в Державине поэта-философа. Благодаря тому же почти все стихотворения Державина страдают длиннотой, резонерством; риторика без образов преобладает, но эта поэзия удовлетворяла вкусу и потребностям своего времени. Стихотворения Державина в «С.-Петербургском вестнике» все еще печатались без подписи, но издатель, печатая их, сообщил автору, что «публика творения его одобряет», и Державин не без основания говорит в оде «На смерть князя Мещерского» о себе:

Зовет, я слышу, славы шум.

Глава III

«Фелица»

В поэзии Державина, как в фокусе волшебного фонаря, оживает блестящая феерия знаменитой эпохи. Мы знаем заранее, чего в ней искать. Век Екатерины – отражение века Людовика XIV во Франции. Наряду с заимствованием и подражанием этот век сохраняет своеобразные черты национального характера. Мы видим честолюбивые замыслы, громкие победы, расцвет литературы, «философию на троне», роскошный двор, напыщенных раболепных вельмож вокруг величавой царственной «жены», изысканную любезность и восточный деспотизм, «Наказ», идеи Локка о воспитании, сатиру на нравы и восточную распущенность… видим, словом, отражение знаменитого века контрастов, отражение эпохи, не повторяющейся дважды в истории народа.

На вопрос: кто ты? – Державин имел бы право ответить: «Что в имени тебе моем: я – певец Фелицы». Век Екатерины, по непреложным законам Провидения, должен был иметь свою «придворную поэзию», и если не вдохновенным, то все же выразительным, талантливым представителем этой поэзии становится Державин.

Он вступил на истинный свой творческий путь, когда дерзнул первый «в забавном русском слоге о добродетелях Фелицы возгласить, в сердечной простоте беседовать о Боге и истину царям с улыбкой говорить».

В поэзии Державина истина и лесть сплетаются чрезвычайно искусно. «Владыки света – люди те же, – говорит он: – в них страсти, хоть на них венцы», – однако и страсти эти приобретают под пером его благородный или изящный характер, и сатира не вредит личным отношениям автора. «Как солнце, как луну поставлю, – обращается он к Екатерине, – …тобой бессмертен буду сам», поясняя в примечании, что и древние поэты своих героев помещали в число созвездий и светил небесных, защищаясь таким образом от упрека в экзальтации.

В ярких красках рисует «Фелица» двор Екатерины и жизнь вельмож ее, исполненную фантастической роскоши, барской прихоти и страсти к наслаждениям. Современники узнавали здесь себя, видели знакомые лица и нравы. Во дворце Екатерины в Царском Селе была прекрасная колоннада-галерея, на которую вела широкая каменная лестница, украшенная бюстами Геркулеса и Флоры. Здесь государыня часто ходила, особенно в воскресенье, когда в саду бывало много гуляющих. В уборной она слушала дела, доклады и видела у ног своих господарей, кавказских владетелей, гонимых государей, приезжавших просить помощи или убежища, знаменитых ученых и поэтов. Здесь и Державин приближался, то как поэт, то как докладчик, и в числе украшавших галерею мраморных полукумиров, где был и Ломоносов, наш поэт уже тогда мечтал иметь со временем право занять место, только, по его словам, как певец Екатерины… «Ты – славою, твоим я эхом буду жить».