Братья

Молчаливая Карина – жена Раймунда наполнила дом печалью, будто привезла с собой призрачных домовых, и они, расселившись в полутемных комнатах, заполнили их тихими вздохами и влагой пролитых слез. Ее присутствие Михаил ощущал более скрыто, чем явно, по легким шагам, теряющимся в глубине коридора, движению воздуха, колебанию пламени свечи, потревоженному открываемой дверью. После сильной грозы она вовсе перестала говорить и, будто даже с облегчением, утратила возможность общаться, погрузилась в одиночество, как в прочную скорлупу. Впрочем, она оставалась одним из самых внимательных зрителей и часто наблюдала за его представлениями. Но и здесь она никак не выдавала своих чувств.

А Михаил уже готовил целые спектакли, которые изрядно скрашивали однообразную жизнь. Он отличался ловкостью, мог ходить на руках, жонглировал, умел подражать голосам животных и птиц, затевая между ними смешные перебранки. Он изготовил несколько масок, расхаживал в них по дому, вживаясь в каждую, придумывая для нее характер и поступки. Он жил теперь странной жизнью – реальной и вымышленной одновременно. К четырнадцати годам он стал актером и сочинителем сюжетов, которые сохранились анонимно и разыгрывались по субботам на базарных площадях в течение многих десятилетий. Для человека его происхождения он совершал несколько предосудительных действий сразу, не овладев толком ни одним из семи искусств, обязательных для светского образования (грамматика, арифметика, диалектика, риторика, астрономия, геометрия, музыка), не говоря уже о знании богословия, юриспруденции, медицины и даже первейшего среди прочих – рыцарского искусства, к которому был вполне пригоден по здоровью и уму. Вместо того, Михаил предпочел использовать плоды образования и навыки на благо собственным прихотям и на потеху простонародью, от тяжких трудов которого сам был избавлен.

Будто было услышано. От сеньора вновь прибыл гонец. Он рассказал об успехах подростка Франсуа. Он вновь подтвердил приглашение сеньора, подкрепленное желанием их покойного отца. Нужно было собираться и ехать. Предстоящие перемены были Михаилу не по душе. Благодаря содействию Раймунда, он выхлопотал последнюю отсрочку на шесть месяцев. Казалось, деятельная натура должна была торопить его в мир, за пределы родного дома. Он часто наведывался в ближайшие городки, поглазеть на незнакомую жизнь. Молодость требовала новых впечатлений. И чем более он искал их, тем более желал иной судьбы, не той, что была уготована ему в силу происхождения. Ведь оно – это происхождение не только награждает привилегиями, но требует исполнения обязанностей и благородного подчинения чужой воле – назначения столь же определенного и будничного, как крестьянский труд и повседневное усердие ремесленника. Его участью можно было гордиться, но заведомая определенность этого будущего казалась ему унылой и однообразной. Он не желал следовать чужим распоряжениям и приказам, он хотел оставаться свободным в выборе решения. Характер его уже сложился, и, хоть намерения не были окончательно определены, они искали лишь случая, подсказки судьбы, чтобы обнаружить и проявить себя.

Как-то раз на поляне близ ворот замка остановился возок бродячих актеров. Вечером они дали представление. Актеров было двое. Мужчина средних лет, густо заросший черной бородой. Он объявлял номера зычным голосом и хлопал в ладони, показывая их публике. Ладони покрывались чем-то красным, похожим на кровь, а, может быть, действительно, кровью, потому что жонглер тут же брал нож и прокалывал себе язык. При этом он тяжело мычал и тряс головой. Косматые волосы его разлетались. Он брал партнершу – хрупкую девочку, одетую в разноцветные панталоны, ставил ее вниз головой на свою и удерживал так, без помощи рук, балансируя корпусом, а потом подбрасывал точным движением, помогая худенькому телу перевернуться в воздухе и встать на ноги. Для здешних обитателей это было редкостное представление, хоть Раймунд и его жена немало повидали на востоке бродячих фокусников. Здешние зрители были щедры на проявления восторга. Стоя верхом на осле, девочка ездила по кругу, перебрасываясь со своим партнером разноцветными палками, потом встала в седле на руки, а мужчина продолжал жонглировать сам. Еще была комедия с масками про неуклюжего медведя, гоняющегося с завязанными глазами за юркой обезьяной, которая в конце концов запрыгнула ему на голову и облила водой. Смеха было много. Потом, когда веселье улеглось, фокусник дал понять, что комическая часть закончена и вынес небольшую виолу. Девочка затянула тонким срывающимся голосом грустную песню: Вот ее слова:

Давно закончилась война,
Но всходит белая луна
Над домом брошенным твоим
И как усталый пилигрим
Ползет в те дальние края,
Где с пеплом смешана земля,
И тусклый свет льет, роковой
На холм под старою сосной.
Там, шумом битвы опьянен,
Ты спишь. И вечен этот сон…

Публика осталась довольна. Актеры отказались от приглашения Раймунда переночевать в доме и остались у себя. Рано утром они собирались ехать дальше, в городе начиналась ярмарка. Вечером Михаил прокрался к огню. Актер уже отправился в фургон, спать, а девочка еще сидела у костра.

– Ты кто? – У нее было худое узкое лицо, соломенные прямые волосы, схваченные лентой. Без румян в полумраке лицо казалось мертвенно-бледным.

Михаил показал рукой в сторону замка. Она пригляделась, узнала в нем одного из зрителей и кивнула. Михаил приложил палец к губам и вышел в круг, освещенный пламенем. Он встал на руки и обошел костер. Она засмеялась и подправила его ноги, которые сгибались в коленях и заваливались назад. Он ловко перекувыркнулся назад и вперед, почти не коснувшись руками земли, прошелся колесом и, не переводя дыхания, стал жонглировать тремя каучуковыми мячиками. Потом сунул мячики за щеки, оттянул руками уши, вытаращил глаза и уставился на зрительницу. Та смеялась, не переставая. Он натянул на голову капюшон из козьей шкуры с прорезями для глаз и подведенными усами. Он был готов встать на четвереньки, но тут подошел актер.

Расспросив Михаила, актер, казалось, был разочарован, но попросил продолжать представление. Михаила не нужно было долго уговаривать. Когда он выдохся, костер почти прогорел.

– Смотри сюда. – Актер водрузил себе на затылок красный нос, другой приставил поверх собственного, снял чепец, под которым оказалась совершенно лысая голова, приладил на его место знакомый уже черный парик, делающий его похожим на мрачного цыгана, затем подложил под рубаху подушку, оттопырившую спину, подпоясался и, двигаясь взад и вперед, предстал в обличье сразу двух монахов – унылого горбуна и веселого толстяка и обжоры.

Михаил пришел в восторг.

– А теперь иди домой.

– Я хочу остаться с вами.

– Нет. Ты нам не товарищ. Нас поймают, изобьют и посадят в тюрьму.

– У меня только старший брат.

– Все равно я говорю – нет.

– Ладно. Я догоню вас, когда вы будете далеко.

– Нет. Даже не думай. Я сказал.

Девочка помалкивала. Она была огорчена. А Михаил побрел домой, раздумывая, как добиться своего.

Раймунд дожидался его возвращения. – Ты помнишь, что должен скоро отправляться на службу?

Наступила решающая минута. – Я не хочу ехать. Я хочу уйти с актерами.

– А они?

– Они против – боятся, ты будешь преследовать их.

Раймунд помолчал. – Ты знаешь, кто носит островерхие колпаки? – Спросил он, наконец.

– Знаю. Они. Я видел на ярмарке.

– Жонглеры. Еще евреи. Отверженные человеческого рода. Так о них говорят. Евреи и жонглеры. Упоенные гордыней собственного избранничества. И потому презираемые всеми. Ты хочешь стать одним из них?

– Я знаю еврея, который меняет в городе деньги.

– Это одно из их занятий. Потому гнев направлен против них. Хотя в гневе мало общего со справедливостью.

– У жонглеров нет денег.

– В их смехе – легкомыслие. Оно искажает картину мира и отвращает от высоких мыслей. Иисус не улыбался.

– Но ты громче всех смеялся сегодня.

– Я смеюсь так же, как поглощаю пищу. Там для насыщения, здесь для удовольствия. Но разве в этом наше назначение? Расслабляя себя едой и смехом, мы отвращаем душу от более высокого. Наши руки слабеют от смеха.

– Я не согласен с тобой.

– Не спорь. Я говорю о том, что ждет тебя, если ты решишь присоединиться к этим людям. Стать одним из них. Тебе будут хлопать, бросать медяки, но тебя не усадят за стол наравне со всеми, тебя не пустят в дом с парадного крыльца. Слуга сможет безнаказанно дать тебе пинка. Суд откажется защищать тебя, потому что у тебя нет прав. Ты – никто, просто шут. Когда тебя ограбят или убьют, для тебя не найдется места на кладбище. И на небесах с тобой поступят не лучше. Ты будешь изгоем при жизни и останешься таким после смерти. Подумай. Ты этого хочешь?

– Я хочу уйти с ними.

– И еще. Наше происхождение дает нам не только права, но обязанности. Одно немыслимо без другого. Сейчас пришло время исполнять свой долг.

– Я никому не должен. – Отвечал Михаил упрямо.

Несмотря на трудный разговор, в отношениях между братьями ничего не изменилась. Жизнь после отъезда актеров шла, как и прежде.

Спустя несколько дней Михаил отправился в город на ярмарку. Терзаемому сомнениями, ему не хватало последнего усилия воли, чтобы принять решение.

Около въезда в город на земле сидел нищий. Голова его была похожа на тыкву. Когда-то он был солдатом, попал в плен к язычникам, и те отпустили его, отрезав уши. Он стал безумен и шел повсюду за войском, бормоча малопонятные слова, пугающие людей. Потом к ним стали прислушиваться и обнаружили немало таких, которые сбылись. Он предсказал быструю смерть кавалеру Жюни, который находился в полном здравии и наслаждался любовью недавно овдовевшей госпожи Каллисо, родом из Нормандии. Он предсказал ей стать кладбищем мужей, за что был нещадно высечен, а кавалера Жюни спустя два дня лошадь сбросила в пропасть. Потом он помог отыскать тайный колодец близ Иерусалима, который сарацины оставили до лучших для себя времен. И еще немало сбывшихся слов числила за ним молва. Все, кто верил в Дьявола, спешили дотронуться пальцем до его одежды, чтобы отвести от себя сатанинские козни. Когда же епископ Адальберт строго потребовал разыскать бродягу и представить церковному суду, тот исчез и спустя несколько лет объявился в Европе. Легенда шла впереди него. Находились люди, которые утверждали, что черная лихорадка отступала от города, где он находил себе пристанище. Многие готовы были услужить ему, но он продолжал жить милостыней, бродяжничая летом, и коротал зиму на задворках постоялых дворов, заползая, как в нору, в мешок на подстилке из гнилой соломы. Сейчас он сидел, бормоча, возле городских ворот и глядел на мир пустыми глазами. Ранее он не обращал на Михаила никакого внимания. Но тут вскочил, водрузил на голову мохнатую шапку, остановил идущую шагом лошадь. Бездельничающие возле городских ворот стражники, придвинулись поближе. Но нищий махнул на них рукой и увлек Михаила за собой. Там в тени на куске холста были свалены горой куски хлеба, которым одаривали его прохожие. Он потянул Михаила, усадил перед собой и забормотал, тяжело дыша и тыча в юношу грязным пальцем. Выражение его глаз постоянно менялось. Чаще они были отрешенным, устремленным куда-то в пространство, не видя никого рядом. И вдруг этот взгляд обретал точность, будто распознав нечто невидимое, и тогда пронизывал Михаила насквозь, как стрела, пущенная из арбалета.

– Ты будешь таким, как я. – Бормотал нищий, глотая слова. – Луна ложится в море, когда люди начинают свой день. Я видел. Море слизывает куски луны по частям. Она тонет в воде. Морская соль – вот что остается от луны. Каждое утро она отдает свою соль воде, а вечером взбирается на небо, чтобы повторить все сначала. Соль остается на руках и губах. Ты облизываешь их, когда хочешь умерить жажду, но никогда не утолишь ее до конца. Потому что луна – это и есть соль. Ты будешь тяготиться светом луны, и никогда не сможешь напоить себя. Твоя жажда заставит тебя скитаться, уходить все дальше. Солнце – не для тебя. Оно для других, но ты не такой, как они. Ты уже выбрал, хоть не хочешь признаться себе. Следуй своему выбору. Все решено. Ты будешь невиновным попадать в тюрьму. А когда убьешь, останешься безнаказанным. Ты будешь обласкан, ты переживешь потери. И, может быть, ты сумеешь рассказать об этом. Однажды ты войдешь в волшебный город Азгард. Там лунный свет последний раз коснется тебя. И ты останешься один в темноте.

Нищий замолк. Несколько раз, находясь в сильном возбуждении он снимал и вновь надевал грязную шапку. Стриженая голова его была покрыта крупными каплями пота, длинный белый рубец рассекал ее поперек.

Михаил вытащил монету, протянул ее нищему, а тот, тыча пальцем, показал на изображение солнца. – Видишь, ты сам отдал мне. – Он спрятал монету внутрь ветхой рубахи. – Твой выбор сделан.

– Я не могу решиться.

– Ты сильный. – Нищий заговорил рассудительно и спокойно. – За сильных решает судьба. Это слабые не могут преодолеть ее. Ты дозреваешь, как яблоко. Первый порыв ветра сорвет тебя. Ты можешь упасть, чтобы сгнить в траве. Такова общая участь, и они не задумываются над ней. Но ты можешь преодолеть силу падения. Ты просто станешь другим. – Нищий поднес руку к губам, глубоко втянул в себя воздух, долго сидел, качая головой и пристально глядя на Михаила. Взгляд его был полон сочувствия, а потом стал расплываться, как будто там внутри в глубине уродливого черепа медленно гаснул свет. Глаза его стали незрячими. Он медленно встал, вернулся на прежнее место близ дороги и уселся в пыль, подложив под себя шапку.