Обратная сторона времени

Альт не знал, чем себя занять, и, пока жил у нас дома, находился в дурном настроении. Никого, кроме дедушки, он не признавал. Видно, он решил его охранять от нас, хотя на дедушку никто не нападал. Перед приходом гостей Альта закрывали в отдельную комнату и не выпускали. Я думаю, Альт считал, что среди гостей находятся нехорошие люди, которых он должен задержать, и сквозь запертую дверь требовал, чтобы они предъявили документы. Гости это понимали и терпели, они любили папу и маму и, наверно, меня впридачу хоть меня еще любить было не за что, разве что в сравнении с Альтом. Вокруг говорили, что Альт умный, но тогда я так не думала, потому что ум не сочетается с дурным характером. Но сочетается с чувством долга, так я думаю сейчас, и, возможно, Альт был предназначен для исполнения своего долга. Потом я узнала, что его, по-видимому, звали не Альт, а Хальт, что в переводе с немецкого значит стой. Тогда немецкие слова, такие как хальт у нас очень не любили, можно только представить, если бы на улице кто-то стал громко кричать. Хальт. Хальт. Если бы милиционер стал свистеть, и то было бы лучше. Но то, что Хальт стал Альтом, конечно, отразилось на его характере не самым приятным образом. Наверно, дед считал, что нам слишком хорошо живется в сравнении с его экспедицией, и Альт должен всем показать, как это бывает, когда вокруг дикие звери и северное сияние. Если так, я не согласна. Папа и мама тоже были геологи и постоянно ездили в какие-то экспедиции. Это к тому, что (прошу заметить) я росла самостоятельно, и это отразилось на моем характере так же, как у Альта, только в лучшую сторону.

Бабушка была биологом. Она никуда не ездила, но много времени проводила на работе. Она занималась наукой и работала с мышами. К мышам, я знаю, у людей отношение неприятное, потому что они портят урожай. Но не все. Есть такие, что предлагают себя для всяких опытов, чтобы помочь людям справиться с болезнями. Это белые мыши, которые жертвуют собой, пока серые мыши едят народное зерно и наслаждаются жизнью.

Конечно, сейчас, когда я это записываю, я знаю про жизнь намного больше, чем та трехлетняя девочка (ребенок), которая наблюдала мир с балкона нашей квартиры и задавала разные вопросы. Теперь я умею писать и даже, как это говорится, оформить мысль. Но та прошлая девочка постоянно напоминает о себе и требует, чтобы я с ней советовалась. Так что я пишу сразу для всех, а это гораздо труднее, чем писать только для одного возраста.

*** Большие собаки не понимают шуток.

Про жизнь в академическом доме

Наш дом назывался академическим, там проживало много видных ученых и кому-то из них (видно, самому ученому) пришла мысль организовать из нас детский сад. Чтобы мы были, как говорится, всегда перед глазами. Честно говоря, я не знаю, что за удовольствие, держать нас перед глазами, но волнения от того, что нас нет перед глазами, то же было немало. Тот ученый, кто это придумал, был, наверно, философ и выбрал меньшее из двух зол, хотя, как их измеряли или взвешивали, где меньше, я хотела бы посмотреть. Было нас человек пять или семь. Не потому, что я не умела считать, просто мы менялись, старшие дети шли в школу, а снизу прибывало молодое пополнение. В этом самодеятельном саду я провела несколько лет. Наверно, могло быть хуже. Когда растешь, нужно постоянно что-то делать, и важно, что бы это нравилось и шло на пользу. Мы постоянно что-то клеили, делали какие-то коробочки, что-то лепили. И готовили спектакли. Я, например, играла фею. У меня была черная шаль и большой веер. Ко мне подходил мальчик из нашей группы, становился на одно колено и спрашивал, что мне принести: сладкую воду или мороженое. Отвечать должны были все дети. И это было очень кстати, потому что мальчик коленом наступил на мою шаль и, когда я захотела встать, то чуть не задохнулась. Мама сказала, что, когда я рождалась, у них в палате был случай обвития пуповины. Я тогда родилась нормально, и мама легкомысленно считала, что так будет всегда…

Надеюсь, вы поняли. Вообще, когда растешь, многого не замечаешь, вернее, не успеваешь замечать. И все время что-то меняется, из старых впечатлений вырастаешь, как из детского пальто. Лучше всего я это замечала по елочным игрушкам. Они исчезали на год, а когда я успевала их забыть, они появлялись снова. Это было, как бы, мое прошлое. Потом во взрослой жизни позади остаются целые поезда, набитые впечатлениями и воспоминаниями, можно выбирать, хоть далеко не всегда хочется. А пока это была маленькая тележка, заполненная разноцветными шариками, блестящими гирляндами, и электрическими лампочками. И я смотрела на них взрослыми глазами, ведь я на год становилась старше, представьте себе, а они оставались прежними. Я шла дальше, а они отправлялись в коробку и куда-то на шкаф.

Вообще, это было удовольствие. У нас дома было несколько стеклянных птичек, которых нужно было посадить на ветки, защемив им хвосты. Там они сидели спокойно до тех пор, пока елка не начинала осыпаться, и ее нужно было выносить. Птичек я снимала под наблюдением папы, потому что сломать их стеклянный хвост ничего не стоило. Но папа боялся не за птичек, а за меня, елка была высокая, я становилась на стул и еще на цыпочки, а папа держал меня за талию, как балерину.

Наш детский сад собирался по очереди в чьей-то квартире, потом нашли пустую комнату под лестницей, сделали ремонт, и нас перевели туда. Воспитательница у нас была замечательная. Жаль, что я про нее мало знаю, только про добрый характер. Она жила у кого-то в нашем доме на правах бедной родственницы или немного лучше.

Сама она имела благородное воспитание. Как сидеть за столом, культурно себя вести, и, вообще, хорошие манеры я получила от нее. Дома специально никто моим воспитанием не занимался, и я рано научилась жить самостоятельно.

Часто мы ходили гулять в парк. Это был один из самых знаменитых городских парков. С одной стороны, всякие аттракционы, громкая музыка, а с другой – очень чистенький и культурный лес, по которому можно было гулять. Зимой в парке заливали каток, там катались кругами, а кто не хотел, выезжал на длинную аллею и носился, будто это канал, где-нибудь в Голландии. Про Голландию я узнала позже и тут же подумала, что так можно уехать далеко-далеко, куда-нибудь в другой город, например, Ленинград или Житомир. А можно было доехать до озера, в котором жили утки. Они жили там круглый год, и мы ходили кормить их хлебом. Зимой во льду специально для уток проламывали лед, делали полыньи, и утки в них плавали, а от мороза укрывались в домиках, которые стояли на берегу. Домики были такие, как для собак. Уток это устраивало. Обстановку внутри домика я не видела, но думаю, ничего лишнего, только, чтобы погреться. В этом домике утки отдыхали, потом возвращались к воде, шли организованно, никуда не спешили и громко крякали, когда пускались в плавание. Наверно, от удовольствия.

В парке были две замечательные поляны. Они специально были устроены для любования природой и назывались: Каштановая и Розовая. Представьте себе совершенно ровную площадку размером чуть меньше футбольного поля. Правда, производит впечатление? Можете представить, как мне здесь нравилось, когда я была маленькой. Вся Каштановая поляна была засыпана розовым песком и обсажена каштанами. Я пишу так подробно, потому что в детстве я любила собирать каштаны, когда осенью они, шурша, летят сквозь редеющую листву и падают в дождевые лужицы. Карманы у меня были набиты каштановыми чешуйками, а сами каштаны я считала чудесным подарком природы. Они были блестящие и коричневые. Говорили, жаль, что у нас их нельзя есть, а те, что растут во Франции можно. Но я никогда об этом не жалела. Много лет спустя я побывала там, где едят каштаны. Их жарили на металлическом подносе, а усатый человек передвигал с места на место, чтобы не подгорели. Передвигал он их лопаткой, это было серьезное занятие и мне почему-то представилось казино. Там тоже орудуют такими лопатками. Я в кино видела, а в казино мне совсем не хочется. И совсем не потому, что нужно для этого иметь платье с открытой спиной. Спина у меня всегда была хорошая и такая осталась. Просто мне не хочется в казино. Честное слово, я никогда не жалела, что наши родные каштаны нельзя есть. Говорят, в таком виде они бесполезны, ну и пусть. Должно быть в природе что-то такое, на что человек не разевает рот.

Другая поляна была розовой, потому что засажена была розами, кусты шли линиями с углов до центра площадки. С розами мне тогда не везло. Летом, когда они цвели в полную силу, меня увозили на дачу, а зимой розовые кусты плотно укрывали, заваливали еловыми ветками, и так они зимовали. Не могу сказать, что о розах я тогда получила исчерпывающее представление. Дома у нас часто стояли розы, а потом мне их дарили, но мне жаль, что я не могла подойти, когда я была одного с ними роста, поговорить с ними и послушать, что они мне скажут.

На даче

Меня отправляли на дачу, ехать со мной было некому, все у нас работали, а девочка в пять-шесть лет не может долго жить одна. Поэтому со мной отправляли женщину, тогда говорили – няню. Честно говоря, она мной не занималась, только кормила. Но и это важно, ела я хорошо. Няня маме так и говорила, когда они с папой приезжали в пятницу вечером: ваша дочь ела хорошо и просила добавку. Я всегда ем хорошо, если не мешают. В остальное время я делала, что хотела, а вечером няня отправляла меня спать, то есть оставляла одну в пустой комнате и гасила свет. Представьте себя в пять-шесть лет, когда лежишь одна в темноте, кругом ходят всякие чудища, громко скрипят и совсем некого позвать. Недалеко от нас шла электричка. Вначале ее не было слышно, только вокруг все начинало скрипеть и шевелиться. Электрички шли навстречу друг другу, и, как только успокаивалось с одной стороны, начиналось с другой. Не могу сказать, чтобы это было весело.

Про Ленкин ум

Один человек признался Ленке (я о ней еще напишу): – Я люблю твой ум вместе с прической… Вы бы обиделись? Ну, и глупо…

Что там в Амстердаме?

Папа слушал, слушал про политику и говорит: – Ну, и нравы. Какой-то квартал терпимости, почище, чем в Амстердаме… Мама зашипела, как масло на сковородке, и глазами показала на меня. Это у них условный знак: Внимание! Ребенок слышит. После этого мама становится очень доброй и вежливой, будто извиняется за то, что попало мне в уши.

У нас тогда была учительница, какая-то странная, она что-то себе все время бормотала. Скажет, подумает, а потом говорит нам, детям: – Можете не записывать, это запоминать не нужно…

Я не записывала и не запоминала, но зачем ходить в школу, если не записывать и не запоминать. Я дома так и сказала, но папа объяснил, нужно ходить из-за того, что остается в голове. Я немного подождала и спросила, что у меня может остаться в голове от квартала терпимости. Папа стал оглядываться и удивляться, не может быть, чтобы он так сказал… А откуда, извините, тогда я узнала? Я после уроков на улице не оставалась (это мама так говорила: нечего тебе делать на улице). Там дети узнают разные слова, и я могла бы спросить про этот квартал. Но я, как приличный ребенок, шла прямо домой. В общем, никто мне тогда ничего не объяснил. Ленка, наверно, знала, но она была на практике, а потом я забыла, как видите. Не совсем, а на время…

Про мытье головы

Мама мне как-то говорит: – Идем мыть голову… А папа подвернулся и добавил: – И снаружи тоже…

Про принцесс

Здесь у меня сразу несколько мыслей, поэтому не обижайтесь. Жила-была девушка такой красоты, что можно назвать ее Принцессой. Настоящей принцессе нужно поставить на стол табуретку и взобраться под самый потолок Венсмин… (в общем, вы поняли) аббатства, и то мало будет, если сравнить с моей Принцессой.

Это начало одной сказки, или даже сотни подобных сказок. Это самое начало, а дальше, как хотите. Допустим, все пошло-поехало не так, как в сказке, хотя бы потому, что в сказке нужно твердо знать, о чем мечтаешь, чтобы из этого получилось чудо. А я еще ничего этого не знала, когда мне кто-то стал говорить про Любовь Небесную и Любовь Земную. Чем не принцессы с такими именами? Даже картина такая есть, обе Любови (или Любви – поправьте, если хотите) сидят у саркофага (название я потом узнала), а между ними забавляется ребенок, запустив в этот саркофаг по локоть пухлую ручонку. С этим и взрослый человек не сразу разберется, тем более, что Любовь Земная была одета в пышные одежды, а на Любови Небесной не было почти ничего, буквально, кроме ярко-красного плаща на руке и белой простынки на бедрах. Уверена, что без подсказки не каждый, даже взрослый человек угадает, где кто, может быть, взрослый как раз и ошибется.

А теперь представьте, вы только пошли в первый класс. Я знала, что бабочек я люблю, а жуков не очень, а когда на кухне у моей подружки я увидела живого таракана (у нас дома их нет), то мне стало как-то совсем нехорошо. В обморок, как другие, я, конечно, не упала, но поняла, что таракана полюбить никогда не смогу, даже если его выкрасить в золотой цвет и надеть, как в сказке, на него корону. Даже тараканьи усы меня не радуют.

И тут мне рассказали про принцесс. Как к ним явился какой-то очень хитрый таракан и стал сбивать их с толка. Там, где Любовь Небесная, он говорит, что это Земная, а там, где Земная, наоборот. Можете представить? Сейчас, конечно, учат в школе, как их различать, потому что такие истории случаются не только с принцессами, и дым у таких тараканов из усов не идет, чтобы принцессы бросились, кто куда. Но в моей сказке все закончилось хорошо. И если узнать настоящую Любовь, больше ничего не нужно. Потому что в ней остаются все близкие, которых хочется любить, и тут уже нельзя различить, где и какая это любовь. Это просто Любовь, и не нужно ничего больше спрашивать.

Я против

Что-то я такое сделала. Не помню что, но что-то хорошее. Мама меня похвалила, а папа сказал: – Такого ребенка нужно зарегистрировать в Алмазном фонде… Вы бы согласились? Я – нет.

Глубокие мысли

К такому красивому халату полагаются глубокие мысли. Это мне самой пришло в голову, хоть Ленка считает, что это она сказала, потому что халат ее.

Глубокие мысли и наблюдения

Сама еще спит, а гордость уже проснулась. Это про меня.

В большом знании много печали. Так что вам крупно повезло. Догадайтесь, почему.

Мысль блуждает. Но, если достигнет головы, я скажу.

Я расту, как принцесса на горошине. Теперь уже на двух, и скоро нужно будет еще подкладывать, потому что на двух я не умещаюсь.

Даже не пытайтесь

Это все равно, что соревноваться с африканской женщиной, кто лучше загорает. И крем для загара на мне, и кожа его хорошо чувствует, и загораю я лучше, а результат хуже… Лучше не вспоминать, чтобы не огорчаться…

Добрый джин

Если долго тереть во время мытья посуду, тарелку или чашку (не обязательно кувшин), то появится добрый джин и выполнит любое твое желание. Я терла, терла, джина не было, но зато появился папа и разрешил мне смотреть телевизор на полчаса позже. Других желаний у меня тогда не было.

Совет про собачку

Собачку нужно брать не моложе пятнадцати лет, слепую. Потому что молодая собачка может помочь себе сама, а старенькой должны помогать мы. И я знаю семью, которые водят гулять такую собачку. Про них так и говорят: вот идет слепая собачка со своим поводырем.

Это я придумала

Я слышала, как по телевизору говорили, что бананы очень полезны для работы нашего мозга. И я поняла, почему обезьяна превратилась в человека. Она сидела на дереве и ела бананы, пока другие ходили внизу, жевали листья, траву, салат, помидоры с огурцами, чеснок и картошку, в общем, что попало, а до бананов не могли дотянуться. Что из этого получилось, вы теперь сами видите. Конечно, мне могут возразить, питание должно быть разнообразным, на одних бананах не проживешь. А я отвечу, хорошо, что хоть так. Кстати, интересно, предки Чарльза Дарвина питались бананами, или ему просто так пришло в голову?

Заколдованный домик

Недавно к нам в гости пришла мамина знакомая. Она художница, оформляет книги и вообще, как говорит мама, интересный человек. Представьте себе, хоть представить это трудно, она старше моих родителей и, как говорят взрослые, пережила войну. Это самое невероятное, потому что людей такого возраста я могу представить, для этого есть бабушки и дедушки, а вот войну вообразить совершенно не в силах. А эта знакомая была тогда таким же ребенком, как я сейчас. И вот, что она рассказала.

…Когда началась война, наша семья разделилась: мужчины пошли на фронт, а мы – остальные поехали в эвакуацию. По дороге к нам присоединялись разные родственники, можете представить сами. Из Киева выехали: бабушка, ее сестра с престарелым мужем, две бабушкины дочери – это моя мама и тетя, конечно, я – мне было тогда пять лет, и моя четырехлетняя сестричка Катя. В пути к нам присоединилась тетя из Таганрога с десятилетним сыном и четыре тетки из Одессы, правда, без детей. Кажется, я никого не забыла. Чтобы пересчитать своих теток не обязательно куда-то ехать, тем более, в эвакуацию, лучше сидеть дома и знакомиться со всеми постепенно. Но тут мы собрались все вместе и отправились кочевать, как цыганский табор. Путь держали в Тюмень, там жили еще две тетки. Раньше они были эсерки или троцкистки, и их отправили в ссылку в Сибирь. Остальные тетки говорили между собой шепотом, что наши сибирские тетки хорошо отделались. Они жили там давно, в ссылке, и теперь звали нас приехать.

Но в Сталинграде мы застряли надолго. Среди эвакуированных детей началась большая эпидемия кори, и мы с Катей попали в инфекционную больницу. Сталинград тогда еще был мирным городом, а на вокзале стоял огромный лагерь беженцев. Все наши там жили, каждое утро мама с кем-то из теток отправлялись к больнице, узнать новости. Там уже стояла очередь таких же несчастных, и некоторым тогда же выдавали умерших детишек. Хороших лекарств, как сейчас, не было, шла война. Но мы с Катей выздоровели, вернулись к своим, и все отправились дальше. Что еще было ужасно, это насекомые. Нас в больнице остригли, голова, руки и вообще всё было покрыто язвочками от укусов и расчесами. Я так и писала папе на фронт: у меня все пальчики переболетые… Папа это письмецо – треугольничек со штампом проверено военной цензурой сохранил. Я тогда только-только научилась писать, согласитесь, это интересно, когда твое первое в жизни письмо проверяет военная цензура. Хорошо, что я не нарисовала танк или самолет или не выдала еще какую-нибудь военную тайну.

В Тюмени взрослые устроились на работу, а я пошла в школу. Как-то я возвращалась после уроков по пустынной улочке, заставленной аккуратными деревянными домиками, перед которыми как раз в этот день зацвела сирень. Еще было светло, но люди куда-то исчезли, и вся улица казалось срисованной с поздравительной открытки. Если бы из дверей домика вышел гном с седой бородой, встал на пороге, раскурил трубочку и откашлялся в кулачок, я бы ничуть не удивилась. Так я себе шла, и вокруг было пусто – ни людей, ни собак, и никто мне не мешал смотреть по сторонам. Может, где-то спряталась парочка старушек, но я их не заметила. День был странный. Мне казалось, он был придуман специально для меня. Будто я попала внутрь огромной сказки, разгуливаю, разглядываю и жду, что-нибудь обязательно случится. И тут увидела, в одном домике распахнуты резные ставни, а стекла в окнах промыты так, что сверкают и переливаются. Это было очень красиво, я остановилась, а потом, сама не знаю почему, зашла через калитку во двор, подошла к домику, влезла на завалинку и заглянула в окно. Объяснить не могу, но именно так все было. И я увидела большую комнату – тогда она показалась мне большой, с темными углами, тяжелую мебель вдоль стен, а посреди – длинный стол под белой скатертью. На столе были расставлены парадные тарелки, лежали ножи, вилки, блестели маленькие рюмки. И никого. А тишина этой комнаты чувствовалась даже сквозь стекло, здесь на улице. Стоит стол, выстроились стулья, сверкает ослепительно белая скатерть, все готово к приходу гостей, и никого. Ни там, ни здесь, рядом со мной. Я смотрела, как завороженная, а потом спохватилась, что я тут делаю. Можно сказать, я вернулась на землю, выбежала за калитку и, не спеша, пошла домой. Я делала вид, что ничего не произошло. Я даже не обернулась, хотя мне очень хотелось. Последнее, что я тогда запомнила, в небе тоненький зеленоватый серпик. Было еще совсем светло, а месяц уже вышел и встал прямо передо мной…