Как высоко мы поднимемся в темноте
– Она прекрасна, рисует невероятные фантастические пейзажи. И у нее жутко классный сын.
– Сын? – хором переспросили они.
– Он, что?.. – начала мама.
– Да, он болен, – ответил я.
Мама как будто решила просверлить меня взглядом из другого штата. Отец лишь покачал головой.
– Надеюсь, сынок, ты понимаешь, во что ввязался.
– Боже, Скип! – мама прижала руку ко рту, словно пытаясь не выпустить наружу свое разочарование.
– Вообще-то это хорошо, – возразил я. – Для меня. И для них.
Выглянув в окно, я увидел коттеджи и представил, как Фитч читает мои комиксы.
– Будем надеяться, – сказала мама.
Закончив разговор, я пошел к коттеджу и обнаружил, что Дорри сидит во дворе и разглядывает небо в маленький телескоп, а потом смешивает краски, пытаясь изобразить за луной воображаемую воронку – вихрь фиолетового и желтого. В центре смерча, возможно, в миллионах световых лет от него, кружила вокруг алой звезды голубая планета, чем-то похожая на Землю.
– О чем ты думаешь? – спросил я и вдруг заметил, что от слез тушь на ее ресницах размокла и склеила их в крошечные язычки пламени.
Я подумал, она переживает за Фитча, ведь других детей, в отличие от меня, она не встречала. На работе ей приходилось всего лишь выдавать деревянные коробочки с пеплом, а в компьютере по каждой не значилось ничего, кроме имени, фото, роста и возраста.
– Я все думаю, станет ли ему когда-нибудь лучше настолько, чтобы он смог лазить по той конструкции во дворе. Станет ли всем им настолько лучше.
Я смотрел на качели, на радужную карусель и пытался представить, как тут играют дети. Я никогда не хотел детей, но факт, что я уже не помнил, когда видел ребенка на улице, или на переполненной баскетбольной площадке, или в автобусе по дороге в школу, меня нервировал.
– Управляющий парка как-то сказал мне, что детские площадки тут для поддержания морального духа, – ответил я. – Чтобы дать надежду пациентам, участвующим в испытаниях. Думаю, многие и правда надеются однажды увидеть на горке своих детей.
Мы пошли к площадке. Шагая следом за Дорри, я скинул ботинки, чтобы ощутить под подошвами холодный песок, а потом сел на качели. От тумана на сиденье осталась влага. Она впитывалась мне в джинсы, на заднице, наверно, уже образовалось темное пятно. Светящиеся окна трейлеров и коттеджей казались маленькими телеэкранами, транслирующими кино о том, как люди моют посуду, ужинают, ссорятся. Один из охранников колотил тяжелую грушу. Молли с родителями играла в какую-то настольную игру. Виктория занималась йогой.
– Хотелось бы мне, чтобы народ временами выходил, – заметил я. – Не только для того, чтобы как зомби таращиться в костер или напиваться.
– Мы уже привыкли замыкаться в себе, выживать. Как их винить? – отозвалась Дорри. – Знаешь, Фитч говорит о парке, будто это какая-то земля обетованная. Когда мы приехали, он аттракционы лишь мельком успел увидеть, но только о них и мечтает. Спрашивает, пойдем ли мы кататься, почему я не веду его туда в те дни, когда он лучше себя чувствует.
– И что ты отвечаешь?
Дорри притянула цепи, на которых крепились наши качели, друг к другу, и мы стали раскачиваться рядом, прочерчивая ногами в песке параллельные дуги.
– Я не знаю, что ответить. Обычно просто меняю тему.
– Поразительно, в городе всего этого не видно, – помолчав, сказал я и указал на небо.
Я и сам не знал, что ей ответить. Просто взял за руку и стал смотреть на огромное кладбище давно умерших звезд.
Потом мы вернулись в коттедж, и Дорри несколько минут наблюдала, как сын ворочается во сне. Она рассказывала, что первым признаком его болезни стало нарушение режима сна. Сколько бы он ни проспал, глаза у него все равно то и дело слипались. И голова постоянно была словно в тумане. От здоровой жизни у него осталось всего несколько счастливых воспоминаний. Например, уроки плавания. Как-то они поехали в отпуск, и Дорри держала сына на руках на мелководье залива Ханаума, он бил ногами, а вокруг сновали рифовые рыбки. Именно тогда он и подхватил вирус – вдохнул вместе с водой. Почти все заразившиеся тогда на Гавайях дети в течение первых шести месяцев либо умерли, либо впали в кому. Это было еще до того, как врачи научились замедлять мутацию клеток с помощью генной терапии и лечебных коктейлей. Фитч целых два года цеплялся за остатки прежней жизни, пережил три трансплантации органов, преодолел все трудности.
– Слушай, ты не против немного развеяться? Может, кино посмотрим? – ожидая, что Дорри даст мне зеленый свет, я стал искать какой-нибудь веселый фильм.
– Только не грустное, – сказала она.
– Мы же в Городе смеха.
Я все кликал пультом, а она молчала.
– Придумала что-нибудь?
– До сих пор ему везло, – невпопад сказала Дорри. – Благодаря бывшему мужу у Фитча было куда больше возможностей, чем у других детей: пересадка печени, почки, легкого. Но для мозга плана Б нет. Лечение помогает замедлить процесс, но это только вопрос времени.
– Ладно, если ты не в настроении, не будем смотреть, – я выключил телевизор.
– Нет, включи что-нибудь дурацкое.
Она прижалась ко мне, а я стал вспоминать, сколько подобных вечеров пережил за последние девять месяцев – отчаянные попытки забыть прошлое, не думать о будущем и обрести некое подобие равновесия, которое, как мы оба понимали, не может продлиться долго.
* * *На следующий день я проснулся от далекого рева «Осириса», работавшего в тестовом режиме. Дорри спала, подобрав под себя ноги и прижавшись ко мне. Обычно, когда она просыпалась, я уже был в парке и натягивал свой костюм. Выглянув в окно, я понял, что другие сотрудники заняты тем же, чем и я – пытаются улучить момент и выскочить из домика, ни с кем не столкнувшись. Никто не хотел по-соседски поболтать, у каждого в голове и сердце бесконечно проигрывались похороны, а перед глазами маячила башня «Осириса», где каждое утро ровно в восемь из динамиков начинало звучать «Утро» Грига и приятный женский голос, временами зачем-то имитировавший британский акцент, призывал сотрудников улыбаться, смеяться и не забывать, как мы помогаем детям и всей стране.
В соседней комнате Фитч смотрел старую серию «Барни и его друзей». Я выбрался из кровати и подошел к отделявшей его от всего мира стеклянной перегородке. Он взглянул на меня, помахал и продолжил рисовать карандашами лабиринт. Сегодня он вроде неплохо выглядел, а значит, впереди были видеоигры, комиксы и медсестра из парка, регулярно приходившая проверить его жизненные показатели. К сожалению, такие приливы энергии обычно длились недолго и пока нельзя было сказать, что лечение дает положительный эффект. Лицо у парнишки немного порозовело, но глубоко запавшие, окруженные синяками глаза по-прежнему выдавали в нем человека, не знавшего отдыха.
– Спорим, ты бы из него не выбрался, – Фитч скрестил руки на груди. А потом приложил к стеклу листок с нарисованным лабиринтом. – Нужно помочь принцу освободить принцессу. Он пришел ее спасти, но сам заблудился.
– А что означают стрелки? – спросил я. – И вон те прямоугольники посреди дорожки?
– Шипы и люки, – объяснил Фитч. – Еще тут есть существо – наполовину Пегас, наполовину акула. Если принц и принцесса не убегут, оно их съест. Раз, два, три – и нету…
Я спас принца и принцессу, а потом вручил Фитчу новый журнал комиксов. У нас уже образовалась такая традиция. Мы с братом оба увлекались комиксами, собрали около трех тысяч выпусков. Они давали возможность переместиться в более яркий мир, отрешиться от реальности и мечтать. Мне хотелось и с Фитчем этим поделиться. Он уж точно заслуживал другого мира.
Листая один из любимых выпусков брата о Фантастической Четверке, пацан все спрашивал:
– Это кто? А это?
Он уже начал интересоваться второстепенными героями.
Я стал объяснять, что персонажи летели на космическом корабле, угодили в бурю и так получили суперсилу.
– Жаль, что я не угодил в космический шторм, – вздохнул Фитч.
– А кем бы ты хотел стать? Человеком-невидимкой, человеком-факелом, научиться растягиваться или сделаться твердым, как камень?
– Я бы хотел уметь превращаться в каждого из них или вообще в любого, в кого захочется.
Тут я понял, что мальчика сильнее, чем обычно, утомил наш короткий разговор. Глаза у него начали слипаться, он уронил комикс на колени и повалился на кровать. Я приложил к стеклу руку на прощание и пообещал, что попозже зайду его проведать.
В гостиной я нашел Дорри – она уже проснулась и просматривала письмо от одного из врачей, проводивших исследование. Все это время она часами выискивала программы по испытанию новых лекарств, которые сейчас проводили в Америке и за границей, и в каждую отсылала историю Фитча. Я сел рядом с ней на диван, она же взяла со столика чашку утреннего кофе.
– Врачи говорят, первый курс таблеток почти не замедлил распространение вируса, – объяснила она. – А если Фитч будет принимать их слишком долго, они могут вызвать серьезные побочные эффекты. Сейчас ему дают маленькую дозу, попробую поискать другие программы.
– Тогда вам снова придется переехать?
Я думал о себе, о том, чего стоит все это движение вперед, о том, сколько у Фитча впереди хороших дней и сколько таких, когда на него даже смотреть невыносимо. Дорри, кажется, по-прежнему верила – или хотела верить – что все будет хорошо. А я играл свою роль – верного друга, посредственного любовника, коллеги, некого подобия отцовской фигуры для Фитча.
– Мы отправимся куда угодно, лишь бы ему там дали шанс, – сказала она.
* * *На работу я явился на час позже, менеджер взглянул на часы.
– Знаю, – кивнул я. – Извини. Личные проблемы.
Он, однако, не стал меня отчитывать, а предупредил, что сегодня утром одну семью пометили красным флажком, означавшим «возможно, попытаются сбежать». Шестилетней Кайле МакНамара присвоили пятый уровень биологической опасности, тело ее покрывали открытые пустулы, и она никогда не снимала одобренный Министерством здравоохранения розовый защитный костюм с нарисованным плюшевым мишкой. Хотя взрослые заражались очень редко, сотрудники парка рисковать не хотели – никому не улыбалось принести вирус своей семье. Мать девочки была невероятно набожной, свято верила в силу молитв и не давала дочери лечебных коктейлей, которые пили другие дети. Кроме того, когда аниматор велел всем маленьким посетителям пройти в Страну Учебы, она не захотела расставаться с Кайлой. Мне приказали не вмешиваться, но и глаз с них не спускать.
– Если что-то начнется, сразу звони, – наказал менеджер. – Нам тут драмы не нужны. Дети должны верить в иллюзию. Ее отец приедет после обеда.
Жонглируя мешочками с фасолью, я незаметно следовал за подозрительной семьей. Внутри костюма был закреплен маленький вентилятор, обычно спасавший меня от перегрева, но сегодня в нем сели батарейки. Капавший со лба пот щипал глаза, футболка и трусы прилипли к телу. Я чуть приподнял мышиную голову, чтобы глотнуть воздуха. Кайла указывала то на киоск с воздушными шариками, то на лоток с мороженым, то на автодром. Мать не обращала на это внимания. С виду казалось, девочка вот-вот потеряет сознание. Руки и ноги у меня отяжелели от жары, голова кружилась. Я твердо решил не дать матери Кайлы испортить дочери последний день. Девочка послушно следовала за родителями, и я подумал, что Фитч тоже всегда старался быть храбрым ради Дорри, даже если в легких у него жгло, а живот болел так, что он мог только пить. Из динамиков играл «Танец маленьких лебедей». Миссис МакНамара встала вместе с Кайлой в очередь к «Дипси Дудл» и украдкой оглядывала толпу из-под огромных солнечных очков. Когда она поворачивалась ко мне, я немедленно входил в роль и принимался весело отплясывать.
– Просто посади бедняжку на чертов аттракцион, – шептал я в мышиную голову. А сам все думал: интересно, о чем мечтает Кайла? Может, как и Фитч, полететь в космос? – Хоть это ты можешь для нее сделать?
Однако стоило им приблизиться к лодке, как мать улизнула из очереди и стала пробираться сквозь толпу, таща Кайлу за собой.
– У нас беглец, – оповестил я по рации менеджера и охрану. – Повторяю, у нас беглец. Немедленно пришлите подкрепление.
Я бежал за Кайлой и ее матерью, опасаясь, что охрана сразу не сориентируется и стрелки на вышках сработают быстрее. Люди в черном осматривали парк сквозь прицелы винтовок.
– Скажите снайперам повременить, – пробормотал я в рацию. – Я вижу семью.
– Охрана «Роллердрома» спешит на помощь, – отозвался менеджер.
Мать с дочерью замедлили бег. Я крался за ними, прячась за указателями и кустами, чтобы меня не заметили. Они двигались к забору, а тот, несмотря на таблички «Осторожно, высокое напряжение», не был подключен к электричеству.
– Простите, мэм, – окликнул я женщину, медленно приближаясь к ней, – здесь нельзя находиться. Кайла, у тебя все хорошо? Хочешь прокатиться на аттракционе?
Девочка посмотрела на мать, потом на меня. Ее маленькая грудная клетка вздымалась и опадала.
– Вы не понимаете, – заплакала миссис МакНамара. – Они хотят забрать ее. Я думала, что справлюсь. Но я не могу ее отпустить.
Девочка, не в силах стоять, прислонилась к матери.
– Все хорошо.
Я раскинул руки в стороны, как спаситель. Конечно, парк – это лучше, чем переполненная больница или переоборудованный в чумной барак склад, но какому родителю захочется прощаться с ребенком?
– Я пришел помочь вам. Кайла, возьми меня за руку.
Я подобрался ближе еще на пару шагов. И был уже на расстоянии вытянутой руки, когда что-то вышибло из меня воздух и я внезапно понял, что лежу на земле и у меня раскалывается голова. Оказалось, меня ударил в живот какой-то мужчина. Он сорвал с меня мышиную голову и крикнул держаться подальше от его семьи. Наверное, можно было бы схватить его за ногу и повалить, как теленка, но нас учили, что гостей трогать нельзя под страхом увольнения. Мужчина плюнул мне в лицо, я закрыл глаза и сказал, что мне очень жаль. Когда он влепил мне хук справа, я вздрогнул, а после просто смотрел, как синие звездочки кружат вокруг уводящих семью охранников на роликах.
* * *– Не понимаю, почему ты хотя бы не попытался увернуться, – сказала Дорри, осматривая мои синяки и царапины.
Она рассказала, что мать девочки упала в обморок, когда она вручила ей урну с прахом дочери, а отец извинился за то, что ударил мышь.
– Я никогда не дрался, – ответил я.
В комнате Фитча низко гудел ингалятор, вдувая мальчику в легкие целебный туман.
– Кстати, Фитч сегодня тебя звал. Ему с самого утра нехорошо. Голова болит и трудно дышать. Врачи говорят, появятся и другие проблемы, ведь они пытаются постепенно снять его с лекарств. Через месяц в университете Джона Хопкинса стартует еще одно исследование. Думаю, его отец может задействовать свои связи. Он уже пытался, но пока ничего не вышло.
Я взял со стола рисунок – Дорри, Фитч и какой-то мужчина, вероятно, отец мальчика, сидят на берегу озера. Дорри смотрела на меня так, будто я проник в ту часть ее мира, которую она не собиралась мне показывать.
– У нас почти не было времени. Муж – наверное, пора уже привыкать говорить «бывший муж» – все время твердил, что вот-вот достанет для Фитча новое легкое или новое сердце, шли месяцы. Не знаю… Я так от всего этого устала, Скип.
Дорри подошла к стеклянной перегородке, отделявшей нас от Фитча, и застыла на пороге его комнаты. Я прошел в кухню, налил ей бокал вина и с удивлением оглядел идеальный порядок в холодильнике: контейнеры с едой на неделю, помеченные ярлычками лекарства Фитча. Потом подошел к Дорри сзади и вручил бокал. Она разом осушила половину. А я стоял и гадал, в каком качестве больше всего ей нужен сейчас. Мы смотрели на мигающие огоньками приборы, на игрушечный прожектор, проецировавший на потолок звезды. Мальчик дышал сипло. Мы оба знали, что без лечения он протянет месяц, в лучшем случае два.
В четыре утра нас разбудил плач Фитча. Мальчик жаловался, что у него раскалывается голова и внутри все горит. Пока Дорри мыла руки и надевала маску и перчатки, его уже вырвало на кровать. А голова, по его словам, стала болеть еще сильнее.
– Может, я могу чем-то помочь? – предложил я.
– Нет, – ответила она. – Я сама им займусь. Уже позвонила медикам. Скоро придет дежурный доктор, подожди на улице.
Я сидел на крыльце и смотрел на пылающую огнями стрелу «Осириса» – этакая молния, приговор небес. Врач пришел, потом ушел. Я просидел на пороге несколько часов, пока Дорри не вышла и не сказала, что Фитч наконец успокоился.
– Теперь с ним все хорошо? – спросил я.
Дорри оглянулась на дом, не зная, как ответить. Крыльцо постепенно заливал солнечный свет, предвещая начало нового дня в «Городе смеха». Нас словно придавило тишиной – неким подобием гравитации, которое парк изо всех сил старался отрицать.
– Не думаю, что с ним когда-нибудь будет все хорошо, – наконец ответила она.
На следующий день у меня на попечении оказалась группа детей – маленькая Джейни, насмерть вцепившаяся в голую Барби, Женевьева, у которой не хватало переднего зуба, Фонг – пацан в поношенной кепке «Брюинз» и Мэдисон, который просто хотел поехать домой. Обычный день в «Городе смеха» – а значит, в рабочее время мне предстояло шутить и смеяться, потом помочь сотрудникам крематория очистить вагончики аттракциона и отправиться домой с чувством, что от меня осталась одна оболочка. По дороге домой я заскочил в «Оливковый сад», взял ужин для Дорри и мороженое для Фитча на случай, если он сможет его съесть. Я ждал своего заказа и прихлебывал пиво. Бармен заметила, что выгляжу я дерьмово.
– Дерьмовее, чем обычно, – уточнила она.
– Плохо спал, – буркнул я и не стал продолжать разговор.
Покопался в телефоне, пролистнул заставку с фотографией брата и впервые за несколько недель подумал, не позвонить ли родителям. Но что я мог им сказать? Вы были правы? Я без понятия, что мне теперь делать? По висевшему над стойкой телевизору шел репортаж о том, как люди и дикие животные бегут из района Сан-Франциско, а в Муир Вудс, древнем лесу, бушует пожар из-за беспрецедентной летней жары. Затем пошла реклама похоронного отеля, предлагавшего продолжительные прощальные церемонии. В обеденном зале, поставив на стол урну, ужинала пара. Официанты направились к сидевшему за столиком в углу пожилому мужчине и запели «С днем рождения».
Когда я пришел к Дорри, та, лежа с сыном в кровати, читала ему вслух один из моих комиксов. По ее красным глазам я понял, что крошечный организм Фитча снова засбоил. Дорри нарисовала на стене комнаты марсианский пейзаж – бесплодную красную равнину, вулканы на горизонте и марсоход НАСА на солнечных батареях.
– Можно с тобой поговорить? – спросила она. – Мороженое оставь тут.
Она поцеловала сына в лоб, и мы вместе вышли из дома. Уселись на качели на детской площадке и стали плавно раскачиваться над песчаной площадкой.
– Я дала ему двойную дозу прежнего лекарства. Скоро ему станет чуть получше. Но таблеток осталось совсем немного
– Что случилось? – спросил я.
Глядя на линии, которые наши ноги прочертили в песке, она взяла меня за руку.
– Я вот подумала. Может, отвезти его в парк, пока он еще может получать удовольствие от аттракционов?
Я смотрел на огни «Осириса» и думал о сотнях детей, которых отправил в заезд за этот год – наверное, хватило бы на целую школу. Некоторые просили посадить их вперед, чтобы лучше все видеть, когда поезд помчится вниз. Вскоре я перестал запоминать их имена, но, закрывая глаза, по-прежнему видел их лица. В каком-нибудь параллельном мире мы с Фитчем могли бы катиться в вагончике вместе, держаться за руки, орать на виражах, чувствовать, как ветер бьет в лицо и надувает наши рукава, а окружающий мир сливается в радужное пятно. Потом я посадил бы его себе на плечи, пошел в сувенирную лавку и купил все, что он захочет. И парк был бы другой. Например, «Диснейленд» или «Юниверсал», или «Шесть флагов» (нет, только не этот!) Домой к Дорри мы вернулись бы, еле волоча ноги (вдруг на том рисунке третьим все же был я?), и Фитч рассказал бы ей, на каких аттракционах мы катались и как он ничего не боялся, даже когда поезд делал мертвую петлю.
– Уверена? – спросил я.
– Мне ответили, когда начнутся испытания новых лекарств. Они даже не могут гарантировать, что он попадет в программу. Записали нас в лист ожидания, черт их возьми.
Поднявшись на ноги, я поцеловал ее в макушку, прижался лбом к ее лбу, стараясь ни словом не обмолвиться обо всем, о чем не следовало говорить, обо всем, что она на самом деле просила меня сделать. И ответил:
– Хорошо.
Перед сном я написал маме: «Люблю тебя. Я тоже по нему скучаю. Каждый день. Но я все еще здесь. И ты все еще здесь. И ты всегда поддерживала нас обоих».
Утром приборы показали, что ночь для Фитча прошла хорошо, но мы знали, что, когда он проснется, все может измениться и что хороших дней у него осталось мало. Мальчик еще спал, и мы с Дорри тихонько пробрались в его комнату, развесили над кроватью растяжки и воздушные шарики. Я положил ему на колени футболку «Города смеха» с логотипом в виде многочисленных петель «Колесницы Осириса».
– Ой, что это? – открыв глаза, растерянно пробормотал полусонный Фитч, оглядывая комнату. Затем увидел футболку и выкрикнул: – О боже! Это правда? Вы отведете меня в парк?
Дорри кивнула, Фитч спрыгнул с постели, отцепил от себя все датчики и стал совать в сумку любимые игрушки, последний принесенный мной комикс, пакет сока, куртку. Потом спросил, что еще может ему понадобиться.
– Только твоя симпатичная мордашка, – ответил я. – Отправляемся сразу после ужина.
Я вручил Фитчу карту парка, он разложил ее на полу, и я стал объяснять ему, какой символ что означает. Провел пальцем по дорожке, где были вырезаны имена посетителей, показал разрисованные ворота во дворик, где стоял «Смехатерий» и другие развлечения.
– Иногда посетителям разрешают покормить тюленей рыбой из ведерка, – сказал я, указав на «Аквазону».
– Я знаю, – кивнул Фитч.
– Он знает, – подтвердила Дорри.
Пацан вытащил из игрушечного сундучка карту «Города смеха», которую сам нарисовал фломастерами. На каждом аттракционе катались человечки – он, его мать и я. А еще мы, держась за руки, шли по дорожке мимо каруселей. В углу Фитч выписал названия аттракционов, на которых больше всего хотел прокатиться, и шоу, которые мечтал посмотреть. Потом он указал на «Смехатерий», обернулся ко мне и спросил:
– А ты будешь в костюме? В костюме мыши?
– А ты хочешь, чтобы я был мышью? – спросил я.
Фитч долго думал, но в итоге решил, что хочет, чтобы я принадлежал только ему.
– Неа. Если ты будешь мышью, с кем же мне кататься?
На работе я постоянно получал сообщения от Дорри: она писала, что Фитч весь день изучает карту парка и по новой собирает сумку. В обеденный перерыв я зашел в сувенирную лавку, купил ему костюм космонавта, кепку с надписью «Младший командир космического корабля» и светящиеся в темноте кроссовки. Коробку с подарками я просунул в окно стеклянной перегородки, когда вечером вернулся в коттедж Дорри. Фитч взял ее, встряхнул и стал рассматривать нарисованные на подарочной бумаге крошечные американские горки.
– Это за что? – спросил он.
– Подарок на день рождения, – объяснила Дорри. – Ты так хорошо себя вел, что мы решили вручить его сильно заранее.
Я думал, Фитч просто разорвет упаковку. Он же стал отклеивать скотч, очень методично и аккуратно, чтобы не порвать бумагу. Вытащив из первой коробки скафандр, приложил его к себе. Затем надел кепку, осмотрел себя в зеркале и довольно улыбнулся.
– Как здорово! Спасибо!
– Командир, наша миссия на сегодня – отлично повеселиться, – сказал я. – Справимся?
Фитч вытянулся в струну и отдал мне честь:
– Да, сэр!
– Тогда натягивай снаряжение. Вылет в семнадцать ноль-ноль.
Фитч, держа Дорри за руку, вел ее по дорожке через парк. Я шел позади, старался не смотреть на «Осириса», разглядывал прядь волос Фитча, торчащую из-под кепки, которую он украсил наклейками с планетами и динозаврами, и сиреневое платье Дорри, которое, по ее словам, она так до сих пор ни разу и не надевала. Она не сводила глаз с сына. Я заметил, что сквозь трещины в асфальте проросли цветы, а солнце от загрязненного воздуха казалось почти красным.
– Послушай-ка, скоростной демон Фитч! Я тут кое с кем поговорил, и тебе разрешат погладить животных. А еще мы сможем поиграть в мини-гольф одни на всей площадке.
– Да я от тебя мокрого места не оставлю, – пообещал Фитч.
* * *– Хочу посмотреть тигров! – закричал он, как только мы вошли в парк. – Нет, сначала прокатимся!
Фитч указал на чашки «Дипси Дудл». Мы проехали три круга, вращаясь вокруг своей оси, и когда слезли с аттракциона, мир долго еще кружился перед глазами. Фитч забрался на дракона, сквозь чешую которого проглядывало проволочное нутро, и пролез через сказочное дерево, которое давно пора было отремонтировать. Однако он видел кругом только волшебство, и, глядя на то, как он носится по парку и улыбается, по-настоящему улыбается впервые за все время нашего знакомства, я на мгновение почти забыл, где мы.
