Как высоко мы поднимемся в темноте
Город смеха
Я как раз пытался устроить в Лос-Анджелесе оплачиваемый стенд-ап концерт, когда в Америку пришла арктическая чума, в первую очередь поразив детей и взрослых с ослабленным иммунитетом. Почти два года я зарабатывал на жизнь, трудясь в санитарной службе, убирал заброшенные офисы и закрытые школы, а вечерами пытался рассмешить посетителей баров за выпивку. Мда, ребят, скажу вам, я буквально рвал толпу зрителей в клочья. Обычно мне из вежливости аплодировали хозяева заведений, чтобы создать иллюзию, будто в зале полно народу. Я уже почти потерял надежду устроить нормальный концерт, когда мне впервые за несколько месяцев позвонил менеджер.
– Ты слышал про парк эвтаназии? – спросил он.
Было раннее утро. Я как раз натягивал рабочий комбинезон.
И застыл на полдороге. Конечно, я про него слышал. Когда губернатор впервые выдвинул идею создать парк развлечений, в котором можно будет безболезненно положить конец детским страданиям, – например, построить аттракцион, который приводит пассажиров в бессознательное состояние, а потом останавливает им сердце, – все скептически фыркали. Многие говорили, что это какое-то извращение, и винили правительство в том, что оно просто махнуло рукой на молодое поколение.
– Да, – ответил я, наконец. – В смысле, слышал, как это обсуждалось в новостях.
– И прогнозы по распространению чумы ты наверняка видел, – продолжил менеджер. – Родители в отчаянии. У меня племянница и племянник заразились. В больницах нет мест. В похоронном бюро огромные очереди. У тебя кого-нибудь из близких зацепило?
– Кажется, двоюродная сестра в больнице, – отозвался я. – Но точно не знаю.
– В общем, один миллионер-айтишник, у которого чума унесла сына, построил между нашим районом и заливом, на месте бывшей тюрьмы, парк эвтаназии. Он уже полгода работает.
– Ну хорошо. А я-то тут при чем?
– Бизнес идет в гору. И если недавние сообщения о том, что вирус мутировал и теперь поражает взрослых, правда, вскоре их ждет настоящий бум. Понадобится куча персонала.
– Но я комик.
– Они платят и к тому же дают жилье, – сообщил менеджер. – И работа относится к сфере развлечений.
– Мэнни, ты знаешь мой материал, – начал я. – Я высмеиваю стереотипы о восточных азиатах. Что якобы все они курят травку перед экзаменами, а домашку делают левой пяткой и дают потом списать школьным громилам. А там что, костюм придется носить?
– Зря я тебе позвонил, – буркнул менеджер. – Просто глянь электронную почту.
Повесив трубку, я подошел к зеркалу и окинул взглядом себя, облаченного в костюм химзащиты. На работу я в тот день так и не явился, вместо этого позвонил по видеосвязи родителям и для разнообразия не поведал очередную ложь о том, что у меня вот-вот случится грандиозный прорыв, а рассказал, что скоро перееду.
– Возможно, этой работой я смогу гордиться, – убеждал я отца. – Конечно, я себе представлял нечто иное, но зато я буду смешить людей.
За спиной у него мама с пылесосом в руках шла в комнату моего покойного младшего брата. Он погиб в аварии примерно за год до начала пандемии, но мама все еще видела во мне его черты.
– Твоя двоюродная сестра Шелби умерла, – сообщил мне папа. – И, возможно, успела заразить братьев. Точно пока неизвестно. Одни говорят, чума передается воздушно-капельным, другие – как-то иначе. Непонятно, кому верить.
– Как там вы с мамой, держитесь?
– Выживаем потихоньку. Тебе бы заехать к тете Кийо. Помочь организовать похороны Шелби. Да-да, конечно, работа. Так повтори еще раз, что там за должность?
– В общем, есть фирма, которая организует уход за больными детьми, – стал объяснять я. – А я у них буду отвечать за развлекательную программу.
Пришлось немного приукрасить, чтобы родители одобрили мое решение. Когда брат был жив, моя жизнь не так сильно их интересовала.
– Вроде хороший вариант, – покивал отец.
Но по тому, как он это сказал, по тому, как прищурился, словно от боли, я понял: либо он мне не верит, либо у него просто ресурса нет слушать, что я там говорю.
Пару дней спустя, сдав ключи от квартиры, я уже ехал мимо редких открытых магазинов по безлюдным улицам, окутанным рыжей дымкой от пылающих в предгорьях Лос-Анджелеса лесных пожаров. Многие за последние месяцы лишились жилья и теперь спали в своих машинах. На парковках выстроились длинные очереди к раздачам бесплатного супа. За городом мое внимание привлекли билборды с рекламой похоронных пакетов и амбары, приспособленные для хранения тел или сортировки больных. Вдоль шоссе теперь не было ни остановок для отдыха, ни открытых закусочных. Иногда мелькали чудом сохранившиеся круглосуточные заправки, где бензин наливали за бешеные деньги.
Я несколько часов гнал по темной дороге под бубнеж радио – проповедники обещали, что вот-вот случится второе пришествие. Наконец, впереди показались ангельские огни парка.
Выйдя из машины, я понял, что угодил в тюрьму, маскирующуюся под нечто иное. Колючую проволоку с заборов не срезали, на бетонных стенах из-под свежей краски кое-где проглядывали надписи: «Государственная тюрьма». На главном корпусе под вывеской: «Добро пожаловать в Город смеха!» красовались фрески с детьми, катающимися на машинках, каруселях и водяных горках. Я бродил по коридорам с раскрашенным в радужные полосы линолеумом мимо постов охраны, переделанных в сувенирные лавочки и стойки ресепшен. Отдел кадров, судя по диванам и стопке настольных игр в углу, организовали в бывшей комнате отдыха. Из мебели тут были лишь стол, несколько архивных шкафов, торшер и разобранные комнатные перегородки. Я сошел с радужной тропы, заглянул в кабинет, и менеджер, лысеющий мужчина в серебристом костюме космонавта, увидев меня, откинулся на спинку кресла и забросил ноги на стол.
– Ваш агент заверял, что вы еще несколько часов назад приедете, – заметив, что я смотрю на стоящую на столе табличку с надписью «Надзиратель Стивен О’Мэлли», он постучал по ней рукой. – На самом деле меня зовут Джейми Уильямсон. Я тут кучу всякого хлама сохранил.
– Скип, – я протянул ему руку. – Простите. Пришлось сделать крюк, чтобы заправиться.
– Скип, – повторил Джейми, выделив голосом «п». С минуту рассматривал меня, а потом с издевательской улыбкой покопался в ящике и достал бланк. – Это уменьшительное от Скиппи?
– Просто Скип, – ответил я.
Сунув мне распечатки, Джейми стал объяснять, что я должен буду ходить по парку в костюме мышонка, фотографироваться с семьями, раздавать воздушные шарики и помогать детям на аттракционах.
– И чтобы веселился изо всех сил, – добавил он. – Не сачковать, Скип! Родители сразу увидят. Да и дети тоже.
– Не сачковать, – повторил я, все еще осмысляя, что мне придется носить костюм.
Хотел было сказать «Нет, спасибо» и выйти из кабинета, но другой работы, жилья и перспективы найти то и другое у меня не было.
– И еще, иногда родители меняют решение. Одни хотят забрать детей совсем, другие – оплатить дополнительное время, чтобы побыть с ними подольше.
– В каком смысле? – спросил я.
– У нас соглашение с правительством и Центром по контролю и профилактике заболеваний, – объяснил Джейми. – Если мы не хотим, чтобы нас закрыли, от нас требуется ни одного зараженного отсюда не выпускать.
– Как же мне им помешать? Я вешу сто тридцать фунтов. Я комик вообще-то, – возразил я.
– Решительно и с улыбкой, как и положено в Городе смеха, – ответил Джейми. – Ну и если вежливое «нет» не поймут, связаться по рации с охраной.
Молли, девушка-подросток в комбинезоне в розовую полоску, проводила меня до общежития персонала. За бывшими бараками высился парк, представлявший собой не слишком качественную копию «Шести флагов»[1] – тротуары в выбоинах, киоски с фирменными конфетами, драконы из папье-маше и заколдованный лес, который, казалось, то ли вот-вот расплавится под солнцем, то ли раскиснет в первый же дождь. Главный тюремный корпус превратили в оформленные в пиратском стиле торговую зону и фуд-корт, очень тактично обозвав их «Бухта мертвеца». В камерах разместились лоточники, торговые автоматы, тележки с едой и интерактивные дисплеи. Со сторожевых вышек светили радужные прожекторы. Но сквозь их сияние проглядывали контуры нацеленных вниз винтовок.
– Без этого правда не обойтись? – спросил я Молли.
– Если люди будут знать, что в случае чего их застрелят, вряд ли они попытаются удрать вместе с детьми, – объяснила она. – Конечно, это скорее показуха, но мало ли. Некоторые наши охранники – бывшие коммандос.
Молли шагала быстро, мы миновали «Автодром», «Сплав на байдарках» и «Смехатерий», где, как сказал мне менеджер, сотрудники старались устраивать семейные импровизации.
– Давно ты здесь? – спросил я.
Молли обернулась на ходу, словно проводила мне экскурсию по кампусу, и махнула человеку в розовом костюме креветки.
– Пару месяцев. Мои родители работают поварами в одном из ресторанов.
– И как? Нравится?
Вопрос был глупый, но мне хотелось понимать, на что я подписался, в самом ли деле у меня здесь получится помогать людям.
Молли, пожав плечами, пробормотала что-то типа «Господи боже», мы прошли мимо оцепленной веревками дорожки с табличкой: «Проход запрещен. Ремонт техники и аттракционов». Миновали старую карусель с подвешенными на ржавых шестах русалками и морскими коньками. Асфальт сменила пыльная тропинка, и вскоре мы вышли к стоявшим кружком автофургонам и домикам на колесах. В центре темнело кострище, вокруг которого стояли раскладные стулья и валялись пивные банки. Чуть дальше, на искусственном газоне, белели невысокие коттеджи. Огни парка отсюда казались оазисом в пустыне. Молли указала на ржавый Виннебаго и вручила мне пакет с брошюрами для новых сотрудников.
– Прочти пока. А завтра кто-нибудь тебе объяснит поподробнее, – сказала она. – В целом тут ничего сложного, просто не доводи детишек до слез.
– А эти для кого? – указал на коттеджи я.
– Для родственников и людей с ограниченными возможностями. Еще мы здесь будем тестировать экспериментальные лекарства, помогать фармацевтическим компаниям проводить исследования.
Я покачал головой. Непонятно было, утомил ли я Молли, или она просто вела себя как типичный подросток.
– Что ж, спокойной ночи.
– В фургоне, скорее всего, полно клопов, – бросила она, уже повернувшись ко мне спиной. – Нам их жертвуют, и с уборкой никто особо не заморачивается.
Включив в фургончике свет, я увидел холостяцкую квартирку – выгоревшие обои мятно-зеленого цвета, в бардачке полно старых «Плейбоев», столешница в пятнах и царапинах. Должно быть, этой машинке много пришлось поездить. Порывшись в ящиках, я нашел консервы, срок годности которых истек всего пару месяцев назад. Съел холодные равиоли, любуясь огнями парка через окно, и отрубился.
* * *Первым моим подопечным стал Денни (Группа 5А: Не заразные/ IV стадия заболевания). У него были огненно-рыжие волосы и пижама с динозаврами. Я возил его от одного аттракциона к другому на каталке в виде гоночной машины, а его родители ходили за нами по пятам. Несколько часов чистого притворства, все делают вид, что отлично развлекаются. Правда, я невольно замечал, как родители обнимали друг друга, глядя на сына, машущего им со страуса на карусели. Некоторые дети абсолютно ничего не понимали – то ли были слишком малы, то ли слепо верили развеселому маркетингу. Но маленький Денни хорошо соображал. Я периодически спрашивал его, как дела, заметив, что он схватился за ингалятор или не может встать с каталки.
– Отлично! – отвечал он, стараясь делать вид, будто его вовсе не вымотал последний приступ кашля. – Куда дальше?
Последним шел аттракцион «Колесница Осириса», он возвышался над землей почти на две тысячи футов, а поезд на нем разгонялся до двухсот миль в час. Родители Денни, остановившись перед ним, крепко обняли друг друга. Джейми предупреждал, что это самое сложное – ждать, когда родители попрощаются с ребенком, и при этом продолжать излучать счастье и веселье, как положено всем работникам парка. Когда мать Денни выходила из «Лабиринта щекотки», по ее щекам текли слезы.
– Спасибо, что дали нам возможность попрощаться. Мы не хотели, чтобы он умер в какой-нибудь под завязку забитой больнице, – прошептал в мое гигантское мышиное ухо отец Денни. – Знаю, вы просто делаете свою работу, но вы подарили нам еще один день с нашим мальчиком.
Он сжал мои плюшевые мышиные плечи и присел на корточки перед сыном.
– Мы любим тебя, Денни. Мой маленький человечище!
– Мы отсюда посмотрим, как ты прокатишься, – добавила мать. – Наш славный мальчик!
Я не мог представить себя на их месте. Вспоминал, как в первые дни арктической чумы вдоль улиц лежали трупы в маленьких пакетах, как ночами во всех районах города раздавался плач родителей, а потом появлялись белые автобусы и увозили тела на хранение, изучение или в крематорий. Поначалу никто не понимал, что происходит. Эпидемия прокатилась по России и Азии. Мы-то думали, если заразимся, нам придется всего лишь дойти до аптеки или поликлиники, но когда в Америке появились первые случаи заболевания, стало ясно, что ситуация гораздо серьезнее. Новости, специальный выпуск «Гибель детей на гавайском пляже». Съемка с воздуха: на пляже лежат погибшие дети, а вокруг носятся родители, спасатели и просто досужие зеваки.
– Ты видел? – спрашивал мой отец.
Родители сами выросли на пляжах Оаху и потому невольно проецировали происходящее на себя. Мы смотрели новости вместе, там рассказывали, что с каждым днем заражается все больше и больше детей.
– Я как-то странно себя чувствую, – сказала репортеру маленькая девочка с косичками в неоново-розовом купальнике, и ее тут же унесли.
Умерла Лейлани Тульпино через месяц от отказа внутренних органов: клетки ее легких трансформировались в клетки печени. А сердце превратилось в крошечный мозг.
– Просто не представляю, как такое возможно, – отвечал журналистам врач.
Поначалу доктора и медсестры из гавайских больниц говорили, что у пациентов наблюдается «синдром оборотня». Потом в одном из медицинских журналов появилась статья о случае в Сибири. К 4 июля 2031 года – всего через пару месяцев после первой вспышки – дети начали заболевать и на материке: в Сан-Франциско кто-то, видимо, заразился, поев устриц, в начальной школе Портленда эпидемия началась после того, как одна из семей вернулась из отпуска на Мауи.
Перед путешествием к Осирису мать Денни в последний раз обняла сына, дала ему хлебнуть сока из бутылочки и достала шприц.
– Немного эликсира смелости, – она ввела ребенку продававшееся в парке успокоительное.
Делать это было необязательно, но мы убеждали родителей, что будет лучше, если их ребенок отойдет спокойный и умиротворенный.
– Боишься? – спросил я Денни, понимая, что стоило бы сейчас искрометно пошутить или сделать зверька из воздушного шарика.
– Да, – едва слышно шепнул он.
Я покатил каталку к аттракциону. Денни начал всхлипывать и тянуть носом, на губах заблестели сопли.
– Думаю, ты отлично повеселишься, – заметил я. – Классный аттракцион для храбрых мальчишек и девчонок.
– Точно, – чуть бодрее отозвался он.
Лекарство сделало свое дело, мальчишка в последний раз ощутил прилив сил. Улыбнулся сквозь слезы. А когда мы подошли к воротам аттракциона, вывернул шею, пытаясь рассмотреть, какой он высокий.
Я опустился на колени, вытер Денни лицо и вместе с другими ряжеными сотрудниками стал готовить своего подопечного к поездке. Пристегнув детей, мы шагнули назад, образовав стену между вагончиками и толпой родителей, стоявших в нескольких футов от нас под присмотром службы безопасности. Звякнули цепи, зашипела гидравлика, и поезд понесся в небо. Все сотрудники стали ритмично хлопать в ладоши. Когда поезд взобрался на самый верх, а грохот и вопли детей сделались совсем невыносимы, я закрыл глаза; паровоз, сделав первую петлю, рухнул вниз, увлекая за собой десять вагончиков, – и все разом стихло. На второй петле должен был отключиться мозг, на третьей – перестать биться маленькое сердце.
Когда я снова открыл глаза, головки детей болтались, словно они крепко уснули.
* * *Я работал в парке уже два месяца. По местному летосчислению это означало, что я попробовал все блюда из меню «Смехатерия», кроме креветок в чесночном соусе (их подавали, только когда нам завозили слишком много туалетной бумаги), и дважды посетил тренинг для поднятия морального духа персонала. Там мы учились доверять друг другу (падали на руки товарищу) и, сидя кружком, говорили о своих чувствах: «Привет, я Скип, в целом, я в порядке. Стал меньше мучиться чувством вины. Но временами мне все еще бывает тяжело». Остальные кивали и вскидывали в воздух пальцы в знак солидарности. Затем шла часовая медитация – на стенах под «Утро» Грига проецировались изображения природы и смеющихся детей, а женский голос из колонок говорил нам, что мы просыпаемся, чтобы исполнить свой долг.
– Помните, – повторял он, – смех – это возможность забыть о боли и избавиться от воспоминаний. Смеясь мы становимся сильнее. Смеясь мы лечим этот мир.
Однако по собственной воле сотрудники почти не общались. Как-то раз Виктория, девушка, которая в костюме эльфа продавала чуррос в киоске, явилась ночью в мой трейлер, швырнула мне в лицо презерватив и велела ничего такого не думать. Мы провели вместе ночь, но утром, когда я попытался ее обнять, она тут же вскочила, оделась и напомнила, что тут мне не реальный мир.
Иногда, чтобы внести в жизнь разнообразие, я ездил в соседний город в «Олив гарден». Как ни странно, он все еще был открыт для публики. Тамошний бармен как-то сказал мне, что обслуживать работников «Города смеха» – все равно, что общаться с призраками: заваливаются в бар по одному, тихо напиваются и уезжают.
– Нет, я понимаю, – добавил он. – Такая уж у вас работа. Никто не хочет привязываться. А то потом будет больно.
– Не знаю, – отозвался я, потягивая свою целебную манговую «маргариту».
А сам все гадал, когда стану таким же, как другие – завязну одной ногой в параллельной вселенной, где не имеет значения ничего, кроме смеха, возможности забыться и печального секса с любым, кто поселится в соседнем трейлере. За два месяца в парке я отвез к «Осирису» примерно полтораста детей.
Пациенты, участвующие в испытании новых лекарств, приехали в парк в обычный субботний день и поселились в коттеджах рядом с нашими трейлерами. Мы все как раз отдыхали на шезлонгах, когда начали прибывать семьи: одни дети были в инвалидных колясках, другие еле волочили ноги, цепляясь за руки родителей. Если они нам махали, мы махали в ответ. Если же нет, просто смотрели. Одного из детей – пацана лет шести-семи – внесли на носилках, накрытых пластиковым колпаком, как блюдо для шведского стола. Прижав ладони к прозрачному пластику, мальчишка смотрел, как койот угощается рассыпанной картошкой-фри. Несли носилки охранники. А за ними, с трудом волоча два чемодана, едва поспевала женщина, очевидно, мать. Ее безразмерное шелковое пончо то и дело застревало в колесике. Оглядев коллег, которые безмятежно глазели по сторонам, пили и сворачивали самокрутки, я все же решился предложить помощь.
– Я Дорри, – представилась женщина, когда я подошел и взял у нее багаж. – А капризный клиент под колпаком – Фитч, мой сын.
Я дошел с ними до стоявшего за детской площадкой коттеджа – одноэтажного двухкомнатного домика с мансардными окнами. Фармацевтическая компания обставила его современной шведской мебелью, имевшей четкие геометрические формы, один лишь голубой журнальный столик очертаниями напоминал штат Калифорния. На нем стояла плетеная корзинка с приветственными подарками. Я занес чемоданы в гостиную, а охранники тем временем доставили Фитча в его комнату. Все, что только могло понадобиться мальчику – кровать, унитаз, раковина, полки с детскими книжками, телевизор с игровой приставкой, стойка капельницы и самое разное медицинское оборудование, – от остального жилья отделяла стеклянная стена с раздвижной дверью. Охранники включили с вмонтированной в стену панели какой-то прибор, вероятно, систему очистки воздуха, и комната ожила. Фитч быстро слез с носилок и закрыл за собой стеклянную дверь. Когда все разошлись, Дорри пригласила меня с ними поужинать. Холодильник оказался забит полуфабрикатами и готовой замороженной едой.
– Вот что я ему дам, – решила она, изучив запасы продуктов. – Мой бывший муж позаботился, чтобы мы не умерли с голоду.
– Мне неловко было спрашивать, – отозвался я. – Не знаю, как правильно себя вести с участниками исследования.
– Мы с бывшим не сходимся в представлениях о том, как правильно заботиться о Фитче, – пояснила она. – Он врач-исследователь. И верит, что со дня на день придумает, как спасти сына. Я устала ждать, а испытания новых лекарств начинались уже сейчас. И некоторым детям вроде стало лучше.
Было слышно, как Фитч обустраивается в комнате и запускает игру на приставке. Отклонившись назад, я разглядел, что он лежит на кровати с джойстиком в руках. Мальчишка уже снял клейкие бумажки с наконечников электродов, прикрепил их к груди, повесил на стойку капельницы пакет и теперь ждал, чтобы мать доделала все остальное. Она пошла помочь сыну, а я пока разложил стол по другую сторону стеклянной перегородки.
– Там в корзинке бутылка вина, – крикнула Дорри из комнаты Фитча. – Можешь пока достать из морозилки коктейль? В последнее время в нем только они и удерживаются.
Когда Фитч выпил протеиновый коктейль с ягодами, мы уселись есть и играть с ним в «Угадай картинку» – игру, где требовалось понять, что представляют собой сумасшедшие закорючки.
– Ээ, мельница? – предположил я.
– Неа, – ответил Фитч.
– Вертолет? – попытала счастья Дорри.
– И снова нет. Но близко!
– Погоди, я знаю. Судно на воздушной подушке! – вскричала она.
– И у нас есть победитель! – обрадовался Фитч.
Мы успели сыграть еще три раунда, а потом его вывернуло коктейлем. Дорри сказала, в первые пару дней такое может быть из-за таблеток, которые доктор дал ему по приезде. Продезинфицировав руки, она прошла в чистую комнату. Фитча поместили в нее, чтобы ни одна бактерия не подорвала его и без того ослабленный иммунитет. Дорри включила аудиоспектакль «Излом времени», сняла с сына футболку и стала качать его на руках. Мальчик засыпал, его испещренная шрамами и рубцами грудь медленно вздымалась и опадала.
– Ты не обязан оставаться, – прошептала мне Дорри, все еще держа на руках сына.
Я отнес посуду в кухню. Она же вышла из чистой комнаты и поблагодарила меня за теплый прием.
– У Фитча совсем не осталось друзей. Мне кажется, ему важно, что у него появился тут еще один знакомый.
Я плеснул нам в бокалы остатки вина из бутылки. Долго смаковал его во рту, не зная, как ответить.
– Можно спросить, почему ты пошел работать в парк? – спросила Дорри.
– В старших классах я был школьным клоуном, – объяснил я. – Но, видишь ли, у меня очень стереотипная азиатская семья из Кремниевой долины, так что я обречен был стать врачом, адвокатом, банкиром или айтишником-предпринимателем. А мне хотелось смешить людей. Хотелось помочь им продраться сквозь вранье и увидеть настоящий мир.
– То есть ты не хотел попусту растрачивать свой дар, – подытожила она. – Это понятно.
– Не уверен, что прикалываться над бедностью родителей или рассказывать, как пытался кадрить девушек на комик-коне, это дар. Но, кстати, это единственные американские тусовки, где азиатом быть классно: девчонкам вечно кажется, что ты похож на какого-нибудь героя аниме.
– Ты шутишь?
– Не представляешь, сколько раз я ходил на свидания с Сейлор-Мун.
Пытаясь сдержать смех, Дорри чуть не поперхнулась вином.
– Здесь мне хотя бы кажется, что я помогаю людям, хоть и не совсем так, как себе представлял.
На следующий день я снова зашел к Дорри, потом еще раз – все время изобретал новые предлоги. Однажды принес Фитчу сохранившиеся у меня с детства комиксы, а Дорри – краски из сувенирного магазина (она как-то обмолвилась, что до рождения ребенка училась в школе искусств). Дорри тут же решила нарисовать на стене комнаты Фитча Солнечную систему и космические корабли. А в гостиной изобразила мерцающие светящиеся шары, внутри которых разыгрывались сцены из древней истории, – Фитч рассказывал, ему иногда такое снится. Через неделю я перестал придумывать предлоги, Дорри уже знала, что вечером я постучусь в дверь коттеджа или буду ждать, когда у нее закончится смена. Она работала на полставки в конторе, куда люди приходили забирать прах своих детей. Мы ни разу не обсудили, что между нами происходит, я твердил себе, что не несу ответственности за Фитча, что ничего такого никогда не планировал. И подспудно боялся, не использую ли Дорри, чтобы почувствовать себя благородным человеком.
Каждый раз, разговаривая со своими родителями, я хотел рассказать им о Дорри, но боялся сглазить. Только через несколько месяцев обмолвился, что кое с кем познакомился.
