Недетские сказки

– О, Милая моя! Радость моя! Как я счастлива вновь увидеть свою самую близкую – единственную подружку! – не скрывая фальши приторно-слащавым голосом возликовала Комната.

11

Окружение у Комнаты всегда было минимальным – старый шерстяной ковер и Моль, живущая в нем же. Шкаф – как самостоятельную персону она в принципе не рассматривала.

– В первую очередь он свидетельствует о моей сословной принадлежности, – раз и на всегда определила она. – Все остальное является следствием первого.

Но обстоятельства сложились так, что Шкаф не вписывался в ее сценарий, поэтому утверждать, что отношение Комнаты к Шкафу основывалось исключительно на романтических чувствах, было категорически неправильно. Ее отношение к нему носило характер скорее романтической прагматики или лирического расчета.

– Шкаф, несомненно, хорош, и породнится с ним было бы куда полезней, чем просто смотреть на него со стороны. Вот, если бы мы с ним стали парой, возможно, тогда и ко мне перестали бы относиться, как к несостоявшейся Парадной Приемной, -мечтательно, но в то же время абсолютно трезво рассуждала Комната. – Если честно, мне действительно не хватает нескольких благородных штрихов.

Комната никогда не врала себе.

– А какой смысл притворяться перед собой? Придуриваться и играть нужно перед другими, вдруг сработает, – искренне рассуждала она. – Что может быть глупее, чем врать себе?! Только полные идиоты верят в то, что сами же и изображают!

Комната никогда и ни с кем не церемонилась, и не испытывала неловкости из-за своей прямоты, которая скорее была похожа на грубость, а не на простодушие. И в отношениях с Молью она никогда не скрывала высокомерия:

– Быть хамкой утомительно, но так всегда ведут себя с теми, кто лишен возможности возразить или дать сдачи.

Поэтому, когда Комната решила раскрутить тему привидения в Шкафу, она не очень-то и старалась быть вежливой.

– Перед кем я должна начать претворяться?! Перед Молью?! – возмутилась Комната. – Подумаешь, Моль! Старомодный артефакт – приспособление для утилизации одежды!

Она понимала, что чаще проигрывают те, кто сразу выкладывает все карты на стол, поэтому, исключительно из осторожности, на всякий случай, она решила держаться с Молью, на сколько возможно, по-приятельски.

– Ты, как всегда, сияешь, будто только что от портнихи! Или сидишь на новой диете? – с трудом подавляя приступы злорадства произнесла Комната, небрежно рассматривая Моль. – Не спрашиваю о делах, потому что все равно не смогу ничем помочь. Я слышала, что золотое и серебряное стало модно носить даже днем?

Моли не раз приходилось терпеть высокомерие Комнаты – с чем только не примиришься, если нет иного выбора.

– Нет ничего глупее, чем напяливать на себя первую попавшуюся яркую тряпку, лишь бы привлечь к себе внимание, – не заметив реакции на свой выпад, уже совсем агрессивно продолжила Комната. – Не завидую тем, кто всю жизнь вынужден носить вышедшие из моды царственные обноски!

Все это произносилось с таким наивным видом, что со стороны никто не смог бы заподозрить ее в агрессии.

– Счастье мое! Ты не поверишь, но мое отношение к тебе – больше, чем дружба, – профессионально парировала Моль. – Ты настолько похорошела! И выглядишь намного лучше, чем в прошлый раз. Помнишь, какой развалюхой ты была тогда? Принимаешь специальные препараты? Или это Сквозняк так на тебя влияет?

И не дав Комнате опомниться и перехватить инициативу, она тут же продолжила.

– Какая диета может быть у меня?! О моем рационе ты знаешь лучше других: ковер на завтрак, на обед и на ужин. На эту старую шерсть я уже и смотреть не могу без содрогания. Но это все же лучше, чем вообще ничего или синтетика.

Случайных свидетелей у них во время приветственной пикировки точно не было – и вешалки и Одежда внимательно следили из Шкафа за каждым их словом.

– Мои силы только и поддерживает мысль, что другим может быть гораздо хуже, чем мне, – продолжила Моль. – Взять, к примеру, тебя, мое сокровище, не каждый же день выдается ветренным!? – не обременяя себя деликатностью, поставила Моль диагноз нимфоманки Комнате.

– И я абсолютно согласна с тобой, моя милая: Шкаф – тиран! Он всю самую изысканную еду прибрал к своим рукам! Или как там еще называются его закоулки?! – уже совсем откровенно подыграла она подружке.

– Именно! – запуталась в намеках Комната. – «Мой малыш» не только нас с тобой терроризирует. Слышала новость?! Говорят, он до смерти довел одну из своих вешалок – эти, несчастные, волею судьбы обречены на пожизненное заточение в его ненасытной утробе!

Может Комнату и не устраивало, как разворачиваются события, но выбора у нее не было, и, полностью положившись на силы судьбы, она с упоением продолжила.

– Врагу не пожелаю их участи – жить внутри у вампира! И, представь, он постоянно демонстрирует всем свои небезызвестные прелести! Шкаф – эксгибиционист! Скольких он уже истощил до состояния привидений!? – живописала Комната о своих заветных желаниях. – И что самое странное, – продолжала она, то и дело поглядывая на Шкаф, – говорят, что он совершает все эти безумства от любви ко мне! Вот уж никогда не думала, какого зверя я в нем бужу?!

Когда Шкаф услышал о самом себе всю эту бесстыдную ложь, то от негодования у него все дверцы с возмутительным скрипом распахнулись и потом также захлопнулись.

Моль всегда была готова оказать своей домовладелице незначительные услуги, но идти ва-банк, рискуя собой?! И Моль решила, что попробует под шумок тоже что ни будь для себя ухватить.

– Эх, была не была! – решила она и тут же, уже вслух, продолжила, – Да! Да! Именно! Шкаф просто издевается над Одеждой! – Одежда волновала Моль более всего остального, и она плавно вошла в состояние голодной истерики. – Он тиран! Он деспот! В одиночку, как маньяк наслаждается деликатесами! У него же там: и меха, и шелка, и кашемир, и… Чего в нем только нет?! Именно из-за этого самодовольного тирана я и вынуждена всю свою крохотную жизнь сидеть на чистошерстяной – практически голодной – диете…

Уже где-то в середине монолога она поняла, куда ее заносит, но остановиться ей так и не удалось, и ее интуиция уже даже начала представлять ей одну за другой столь безрадостные картины ее ближайшего будущего, что, в конце концов, силы окончательно покинули ее, и она так и осталась молча стоять посередине Комнаты, не закончив мысль.

Оцепенев от предчувствия приближающегося чего-то ужасного, она безучастно уперлась взглядом в пол, но дело было сделано – свою роль в интриге Комнаты она исполнила с блеском, вполне соответствующим ее наряду. И теперь, как это часто случается, была уже никому не нужна.

Нужно сказать, что монолог Моли был исполнен настолько мастерски, что даже по прошествии времени о нем не забыли и постоянно цитировали отдельные фразы, на все лады изображая страдания Моли:

– Да! Да! Именно! А что он проделывает с Одеждой?! Он тиран! Он деспот! В одиночку, как маньяк наслаждается деликатесами….

Это всегда вызывало бурную реакцию зрителей.

12

Но в тот момент вешалкам было не до шуток. Их серьезно беспокоило реально обозримое ближайшее будущее. Но они лишь вешалки! А что будет с Одеждой?! Их идола, служение которому составляло смысл всего их существования – обещали съесть!

Явно заинтересованные разобраться в происходящем, они бесцеремонно расталкивали друг друга, стараясь что-то высмотреть снаружи. И эта картина – неупорядоченные мелькания то чьих-то рукавов, то неизвестно кому принадлежащих штанин, то неопределенного вида отделок и линялых рисунков – напоминало скорее повозку старьевщика, чем содержимое идеально организованного Шкафа.

Вешалки давно знали о претензиях Комнаты к Шкафу и прекрасно понимали, что когда-нибудь им все-таки придется выбрать на чьей же они стороне. Но пока Шкаф откровенно игнорировал Комнату, у них еще теплился слабый огонек надежды, что все как-нибудь обойдется.

Сейчас же до них дошло, что, судя по всему, отсидеться в стороне уже не удастся. И как бы ни был страшен гнев Комнаты, но они все же – вешалки! И чувства чувствами, но долг служить Одежде превыше всего.

– Ну, это мы еще посмотрим, кто кого, – скалилась металлическими челюстями Жесть.

– Невежда! Выскочка! Примитивное насекомое! – зашумели Дрова, реагируя на Моль. – Всем известно, какого сорта духовные ценности у этого биологического приспособления для уничтожения Одежды!

–У-у-у-у-ть! – одновременно завыли разгневанные Одноразовые (или Плебейки). – Ать вшу, лохи айзе! …Й! …Й! …Й!

После того, как во всеуслышание было объявлено о перспективе Одежды попасть в меню к насекомому, мешкать дальше было уже нельзя. Настроения вешалкам добавили стенания Одежды, которая от ужаса быть съеденной возопила к небесам всем своим многоголосым хором.

Каждый участник перфоманса, не стесняясь, выплескивал наружу все, что скопилось в нем за годы вынужденного сдерживания себя в рамках.

– Некто Моль заявляет на нас свои права! – возмущалась Норковая Шубка, вздыбливая шерстку на спинке и рукавах.

Соседи на Жести вторили ей. Отдельные слова и целые предложения смешивались между собой и в результате все это стало напоминать концерт вокального джаза, когда смысл вообще не принимается в расчет.

– А бо-бо ли ни хо-хо? – перекрикивали всех разномастные Майко-Футболки. Одним рукавом они цеплялись за Одноразовых (или Плебеек), а другим выделывали всевозможные непристойные фигуры, полоща в воздухе бесформенными горловинами и подолами.

– Сик на вам! Сик на вам! – в унисон им шипела беззубыми отверстиями «Сиротская тема».

И тут вслед за платяным отделением, к протесту присоединилось содержимое и других частей Шкафа. Из него нестройными возгласами наружу вырывалось:

– Смерть Моли! Долой Комнату! Свободу нам!