Танцуй, детка!

Так, всё, я встряхиваю головой, чтобы избавиться от этого вечернего морока. Меня ничто не может привлекать в этом испорченном высокомерном подонке! А это я знаю точно, потому что он прекрасно понимает, что совершил его отец, он не может этого не понимать!

На экране мелькают последние кадры прекрасного фильма, все столики и полы рядом с ними уставлены тарелками и пустыми бутылками, которые официанты не успевают убирать, и тут на экране резко включаются сцены из «Пятьдесят оттенков серого», и наш камерный зал взрывается громким хохотом.

– Это тоже нам Горгона задала на семинар? – пьяным голосом спрашивает Савелий, прямо из бутылки допивая шампанское.

– Это на десерт, для тех, кто смог осилить главное блюдо, – с усмешкой отвечает Майкл. – Все хотят сладкое? – задаёт он больше риторический вопрос.

– Я не против, – мурлыкает сбоку захмелевшая Анжела, – к тому же, я слышала, что это уже стало мировой классикой, правда? – берёт она руку Майкла, и нежно проводит по ней своим наманикюренным пальчиком. Она страстно надувает свои влажные губки, от чего мне напоминает золотую рыбку в круглом аквариуме, но, похоже, под действием виски и сигар Майкл не против её нарочитого внимания.

– Конечно, крошка, – отвечает он ей, и властно притягивает девушку к себе на колени.

Тут, словно по безмолвному приказу, свет в нашем зале ещё больше приглушается, как будто давая команду «можно всё», и под постельную сцену Анастейжи и мистера Грея на экране комната начинает дрожать, стонать и вибрировать целующимися и обжимающимися парочками. Звук из мощных динамиков делается ещё громче, и я, вжавшись в кресло, и абсолютно не понимая, что мне делать, наблюдаю, как рука Майкла, уверенно пробравшись под кофточку Анжелики, ласкает её большую упруго-резиновую грудь, а её алые коготки теребят замок его джинсов, которые я сегодня так неудачно испачкала своим кофе. Демонстративно встать и уйти? И прослыть ещё скромницей и занудой? Мне остаётся только беззвучно сидеть рядом, притворяясь, что мне абсолютно наплевать на то, чем они все тут занимаются. Тем более мне ведь совершенно наплевать? У себя в клубе я и не такое вижу.

Красавчик-миллионер Грей на экране стягивает с Анастейжи тонкие трусики, а Анжелика между тем наконец-то справилась с тугим замком, и запустила свои пальчики в ширинку Майкла. Его рука ласкает её между ног, от чего наша первая красотка начинает тихо постанывать, выгибая спину и скользя вверх-вниз своей круглой, как орешек, попкой по его бёдрам. Я сконцентрировала всё своё внимание на кино, но не могу не увидеть, как раздвинув ноги, Майкл властным движением ставит Анжелику перед собой на колени и, положив свою ладонь ей на затылок, подталкивает её пунцовый раскрасневшийся ротик к своему рвущемуся из штанов члену. Как несуразная отличница, я сижу, с неестественно прямой спиной, старательно делая вид, что увлечена исключительно кинофильмом, в то время как где-то внизу и сбоку туда-сюда мелькает голова моей одногруппницы, направляемая жёсткими движениями её партнёра. На пару секунд он поворачивается ко мне, мы встречаемся глазами, и я вижу его совершенно трезвый холодный взгляд, внимательно изучающий меня, пока его рука крепко прижимает влажный сочный рот Анжелики к своему фаллосу, не давая ей выпустить его из себя ни на секунду. Потом он равнодушно отворачивается, уткнувшись в экран, как будто его интересует происходящее в кинофильме.

– Спасибо, крошка, – насмешливо говорит он, когда она наконец-то отрывает своё мокрое в подтёках туши лицо от его ширинки, и застёгивает штаны. Берёт снова в руку свой тумблер с виски, делает глоток, и запускает свободную ладонь в шортики усевшейся рядом Анжелики, начиная медленно-медленно водить в них своими тонкими пальцами, запустив их под тонкую ткань. Девушка ещё больше раздвигает ноги, приглашая его в себя, а он не торопится, словно растягивая пытку. Или удовольствие?

Любовники на экране красиво и плавно занимаются сексом в первый раз, а я сижу, боясь пошевелиться в душном сумраке зала, наполненного дымом кальяна, шорохами с придыханиями и стонами. Как будто Майкл добавил всем сегодня в напитки какое-то любовное зелье. Его рука тем временем скользит всё быстрее, заныривая в трусики Анжелики и поднимаясь обратно, темп ускоряется, и я невольно поворачиваю голову, и снова на меня глядят два холодных насмешливых глаза, как будто всё это затевалось только ради меня. Девушка крепко сжимает колени, замирает на долгих несколько секунд и откидывается, наконец-то проваливаясь в глубокое кресло, и оно проглатывает её, выплюнув наружу только две её подрагивающие тонкие ножки.

– Тебе было хорошо, детка? – всё так же, не отводя от меня взгляда, спрашивает Майкл, и я, наконец-то очнувшись и понимая, что просто неприлично подсматриваю за другими, отворачиваюсь к экрану, где главные герои как ни в чём не бывало уже мило завтракают в своём высоком пентхаусе на вершине мира.

Пряная приморская ночь уже царит в мире, когда вся наша пьяная компания вываливается из прокуренного кинотеатра.

– У тебя всё нормально? – слышу я голос Майкла за спиной, как раз тогда, когда собираюсь уже нырнуть во влажную темноту знакомых переулков.

– Да, спасибо за кино и за вечер, – киваю я ему в ответ и вижу, как пьяная Анжелика заваливается на заднее сиденье его «Порша»…

3

Такси везёт меня вдоль бесконечных стрекочущих цикадами зарослей олеандра, обрамляющих наши южные дороги. Сентябрь здесь ещё совсем летний месяц, хотя и он уже готов затворить двери, чтобы впустить следом за собой пряный, с налётом лёгкой грусти, октябрь.

Я еду вдоль длинного, как хребет волшебного дракона, залива. Море переливается за песчаными дюнами блестящей чешуёй, и алый огненный шар солнца зажат в гигантской пасти мифической твари. Помнишь как мы с тобой в детстве представляли, что наш замок охраняет огромный дракон из старинной легенды, и бросали в солёные волны натёртые до блеска монетки, чтобы задобрить его? А сейчас я въезжаю на машине в медленно раздвигающиеся чугунные ворота у бетонного высокого забора, и выхожу у современной, прозрачной, из стекла и металла клиники, надёжно спрятанной от чужих и любопытных глаз за рядами ограждений и охранных пунктов.

Доктор Дмитрий Ланской уже ждёт меня у входа на ресепшн: серьёзный, стройный, высокий, в белоснежном халате, накинутом на дорогой костюм. Он сдержанно улыбается мне, хотя я знаю, что в душе он готов расцеловать меня в обе щеки. Но его профессиональная этика никогда не позволила бы ему сделать это. Он должен быть строгим и обнадёживающим, но без фамильярности, я это понимаю.

Я иду за ним по длинному, просвечиваемому насквозь прибрежным светом коридору, вдоль одной стороны которого тянутся панорамные окна с видом на дюны, а вдоль второй – ряды плотно закрытых дверей с табличками-цифрами на них. Мой номер – пятнадцатый. Я нажимаю на пластиковую плотную ручку, и с лёгким щелчком открываю палату, где сразу же наталкиваюсь на своё отражение. Оно лежит на больничной койке и смотрит прямо на входную дверь, и у него по-прежнему моё лицо. Мой нос, мои скулы, мои губы и мои глаза. Один светло-серый, а второй – светло-топазовый.

Я знаю, что ты ждал меня, потому что твой взгляд устремлен на эту дверь, в которую ты не можешь выйти сам. Твоё тело приковано к кровати, с которой ты не можешь подняться, а рот – плотно запертый засов, который ты не можешь сам разомкнуть.

– Привет, Даня! – радостно и беззаботно-наигранно кричу я с порога, хотя в душе у меня всё сжимается и вянет, когда я вижу тебя в таком состоянии. – Как ты сегодня? Лучше? – щебечу я ничего не значащие фразы, потому что мы все втроём прекрасно понимаем: ты, я и профессор Ланской, что тебе ни черта не лучше! Я это могу знать наверняка по безразличному выражению лица, застывшему гипсовой маской на моём брате-близнеце. Он сейчас как моя потускневшая и не проявленная до конца фотокарточка: побелевшая пергаментная кожа, заострившиеся черты, словно застрявшие в уголках тени, и полустёртый взгляд таких ярких и сияющих раньше глаз.

Несколько месяцев назад ему поставили этот страшный и трудновыговариваемый диагноз, но даже от этого я облегчённо тогда вздохнула: если врага знать по имени и в лицо, то уже проще что-то придумать, чтобы его победить. Мой брат-близнец, моя вторая половинка, оказался в плену своего неподвижного тела: «Акинетический мутизм. Будем решать проблему», – коротко и ёмко сообщил мне Дмитрий Ланской, после того, как я, продав оставшуюся от бабушки квартиру – пожалуй, последнее, что у нас с Даней оставалось ценного, обошла десятки разных врачей и специалистов, потратив на них практически всё наше крошечное наследство.

На тот момент я себе ощущала такой же беспомощной, как и мой брат-близнец, потому что с детства у нас с ним были одни на двоих чувства, эмоции и жизнь. Одна душа на двоих. И когда после той ужасной ночи Даня вдруг не смог подняться, заговорить, пошевелиться, мне показалось, что вместе с ним из меня медленно, как ледяной лесной ручей, стала вытекать, капля по капле, и моя собственная жизнь…

Но мой спаситель – профессор Ланской, сначала смог устроить моего брата в свою частную клинику, и я знаю, что пока он здесь, с ним ничего не случится, и, по крайней мере, он будет жить. Я зарабатываю сейчас кучу денег своими танцами, и сделаю всё возможное, чтобы заработать ещё больше.

– У меня для вас обоих действительно есть новости сегодня, – потирая тонкую переносицу, произносит Ланской, когда я усаживаюсь в ногах у Дани и беру его лёгкую кисть в свою тёплую руку, пытаясь передать ему хоть малюсенькую часть своего тепла. – Я думаю, что я смог установить причину заболевания, и хотел бы попробовать для начала курс гемостатической терапии, и будем надеяться, что он сможет вывести пациента из этого состояния, – пытается объяснить он нам план лечения, хотя мы совершенно не поминаем, о чём идет речь.

– Это просто замечательно, доктор! – в возбуждении вскакиваю я со своего места, уже готовая обнять Ланского, но вовремя вспоминаю, что это здесь неуместно. – Даня, ты слышишь, – радостно оборачиваюсь я к своему брату, – мы тебя вылечим! А хватит ли нам на это денег на нашем счету? – вдруг вспоминаю я о самом главном.

– Ну, в общем, – неуверенно отвечает профессор, – большая часть курса покрывается имеющимися средствами, но нам надо уточнить у меня в системе, какая дополнительная сумма нам может потребоваться.

– Деньги не проблема! – как можно увереннее произношу я, чтобы Даня не почувствовал в моём голосе и тени сомнения, а сама начинаю судорожно придумывать, сколько ещё денег я смогу дополнительно заработать в своём клубе.

– Хорошо, тогда мы можем пройти ко мне в кабинет, и проверить план лечения ещё раз, – приглашает меня за собой профессор, а я подхожу к брату, наклоняюсь прямо к его уху и шепчу, чтобы он точно меня услышал:

– Даня, не сомневайся, твоя сестрёнка достанет все деньги мира, даже если мне придётся продать свою душу! Мы тебя вылечим! – и, скользнув своей щекой по прохладной замше его кожи, тихонько затворяю за собой дверь в палату номер пятнадцать.

Сидение мягкого кожаного кресла обжигает меня, словно я сижу на раскалённой плите, пока профессор что-то внимательно изучает у себя на компьютере.

– Ну что же, Алекс, – со сдержанной улыбкой тонких губ сообщает он, наконец-то оторвавшись от монитора. – Имеющихся средств хватит практически на весь курс, за исключением небольшой суммы…

– Какой? – напряжённо выкрикиваю я, но потом беру себя в руки и тоже стараюсь выдавить из себя спокойную уверенную улыбку.

– Три тысячи долларов, – встаёт доктор и подходит к моему креслу.

– Прекрасно, – спокойно отвечаю я, одновременно лихорадочно прикидывая в уме, сколько дополнительных смен мне придётся брать в клубе, и сколько приватных танцев исполнять, чтобы собрать эту неподъемную для меня сумму…

Задумавшись, я вздрагиваю от неожиданности, когда вдруг чувствую, как мягкие и тёплые руки Дмитрия Ланского ложатся на мои плечи, начиная их легонько массировать, словно пытаясь снять напряжение.

– Спасибо, доктор, – с благодарностью смотрю я в его добрые и спокойные глаза, поднимаясь со своего места. За окнами перекатывает свои гладкие лощёные бока моё любимое море, дюны бесконечной волшебной дорогой убегают за горизонт, и я, преисполненная решимости во что бы то ни стало спасти моего брата, жму гладкую и сильную руку нашего спасителя.

В задумчивости я бреду от железных глухих ворот клиники в сторону дороги. «Мне определённо надо подумать об этом завтра», – вспоминаю я Скарлетт О‘ Хара и улыбаюсь сама себе в ответ на грустные размышления о деньгах. Когда случилась эта ужасная катастрофа, у нас и так с Даней уже ничего не оставалось, кроме наследства от нашей недавно умершей бабушки Софьи Глинской: небольшая двухкомнатная квартира на Египетской улице, турецкая ангора солнечной абрикосовой расцветки Китти и старинное массивное кольцо с гигантским топазом.

Квартира всё ещё хранила воспоминания о бабуле: антикварная мебель, обширная дореволюционная библиотека, голландские натюрморты на стенах и потемневшие от времени портреты рода Глинских в гостиной. Мы по-братски разделили с Даниилом наш новый дом: он спал на обшитой золотом и алым шёлком резной оттоманке прямо под раскидистой пальмой в бывшем кабинете дедушки, а я расположилась на кованой древней кровати под сенью гигантского дубового «шкапа» – как его всегда называла бабушка Софья. Дом навсегда сохранил в себе ароматы нашего безоблачного детства: свежесваренного кофе в турке, лимонно-мятных леденцов, сухой лаванды и земляничного закарамелизированного в сиропе варенья. Мы с Даней вдвоём как сказочные Гензель и Гретель словно очутились в пряничном домике: манящем, загадочном, нарядном, но таящем в каждом уголке какие-то неясные воспоминания и смутные предостережения.

Софья Глинская была нашим опекуном после гибели родителей, и, несмотря на свой преклонный возраст и проблемы со здоровьем, словно ждала того дня, когда она со спокойной душой сможет уйти от нас. И вот, спустя буквально несколько дней после нашего совершеннолетия, она просто тихо и мирно умерла во сне. Не проснулась в одно сумрачное осеннее утро, и мы остались с Даней вдвоём. Мой брат готовился к поступлению на архитектурный факультет: ты всегда мечтал строить замки, дворцы, целые города. А я до изнеможения тренировалась, чтобы поступить в знаменитый балетный класс имени Ольги Хохловой. И так мы с тобой бродили по нашему зачарованному бабушкиному дому: ты с бесконечными незаконченными чертежами и проектами, а я – вечно в трико и гетрах, чтобы даже дома репетировать свой танец для вступительного экзамена.

Я немного морщусь, пытаясь вспомнить, когда же я в последний раз надевала свои пуанты, и, так и не сумев отыскать этот эпизод в своей памяти, бреду дальше вдоль золотистой рассыпающейся сухим песком дюны, забыв о том, что я собиралась вызывать такси и ехать домой. Вот так со мной всегда! Вместо того чтобы начать активно искать решение проблемы, я иду и погружаюсь в своё прошлое, словно оно мне в силах помочь!

Злясь на саму себя за то, что снова позволила себе немного тоскливой жалости к своей судьбе, я незаметно подхожу к самой кромке воды, где ласковые прозрачные волны мягкими кошачьими лапками дотрагиваются до гальки и моих мокрых кроссовок. Я так давно не была на море, вдруг вспоминаю я. И хотя в нашем городе всё дышит солёным ветром, криками чаек и шуршанием прибоя, я так замоталась, что вижу своего лучшего друга не чаще, чем толпы отпускников, прибывающих к нам за кусочком летнего отдыха.

Я оглядываюсь по сторонам: это абсолютно дикая часть косы, отделённая от оживлённой трассы высокими барханами дюн, и сюда ещё не успели добраться любители чистых и диких пляжей. Немного помедлив, я быстрым движением стягиваю с себя свою простенькую серую футболку, потёртые джинсы, трусики и бюстгальтер, и, бросив всё это дешёвое богатство на берегу, с разбегу вхожу в тёплое и ласковое море, которое раскрывает мне свои широкие объятия. Как любовники, которые давно не виделись, мы любим друг друга со всей страстью и нежностью, которую успели накопить за долгие недели разлуки. Первые пару минут я чувствую, как саднит мой порез на внутренней стороне бедра, но потом боль стихает, словно море нежно целует и залечивает мою рану. Я наслаждаюсь, когда прохладные мягкие струи обволакивают моё гладкое тело, забираясь в самые сокровенные места, и оставляют на них тайные поцелуи.

Море, как нежный возлюбленный, держит меня в своих руках, качает на волнах, шепчет на ушко свои секретики и целует меня в щёки, веки и губы тёплыми лучами солнца, медленно растворяющемся в наших водах… Я чувствую, что и сама практически растворяюсь и таю как сахарный леденец в этом ласковом сентябрьском мареве, а вдалеке с трассы иногда доносится шмелиным жужжанием гул исчезающих вдали фур и автомобилей. Я понимаю, что мне уже пора выходить, когда вдруг вижу, что вода стала темнее и глубже, а на пляж, от которого я уже очень далеко отплыла, садятся влажные осенние сумерки.

Я медленно выхожу на берег: всё тело переливается миллионом мельчайших капелек, а волосы окончательно закудрявились и раскидались по груди и плечам. Я бреду по мокрому песку, стараясь найти кучку своей одежды, так равнодушно оставленную мной на берегу, и только начинаю натягивать, подпрыгивая на одной ноге, свои трусики, как слышу тихое треньканье – рингтон какого-то телефона. Вздрогнув, я наконец-то задираю голову на верх дюны, откуда он доносится, и вижу там его – Майкла, который стоит и как ни в чём не бывало разглядывает меня!

Вспыхнув, как спичка, я интуитивно начинаю закрывать руками низ живота и остро торчащие от прохладной воды соски, как слышу его насмешливый голос:

– Не надо, не закрывайся, тебе так идёт! – и нажимает кнопку на своём телефоне.

И тут я понимаю, что это действительно глупо: прикрывать от него жалкими ладошками то, что у него и так была прекрасная возможность рассмотреть в деталях, пока я медленно выходила их воды, брела по берегу, разыскивая свою одежду и нагибалась, собирая её вместе. Я вспоминаю свои выступления в клубе: распрямляю плечи, чтобы Майк смог в полной мере насладиться открывающимся перед ним видом, и не отводя взгляда от его холодных глаз, неспешно, как в замедленной киносъемке, начинаю натягивать сначала свои трусики, потом бюстгальтер, проводя руками по гладким округлостям плеч, а затем, картинно изогнувшись и выставив на его обозрение свою идеальную крепкую попку, продеваю свою стройную длинную ногу в одну штанину, виртуозно балансируя на песке, и во вторую. Всё это время Романов стоит неподвижно, словно превратился в соляной столб на этой дюне, и в ярких проблесках уходящего солнца я ловлю всполохи его глаз. Не застёгивая джинсов на пуговицы, я перекидываю через плечу футболку, и прямо босиком прохожу мимо застывшего в сумерках Майка, и меня обдаёт его запахом: древесины, амбры и высушенного кубинским жарким солнцем табачного листа.

Я всё ещё бреду по побережью к трассе, когда мимо меня с бешеной скоростью проносится его «Порш-Кайен».

4