– Закройте глаза, приготовьтесь к неожиданностям…
Весь этот пассаж они проделали с такой синхронностью, что мне показалось это действо хорошо отрепетированным и, может быть, не раз исполненным для других посетителей и гостей этой странной парочки.
Неожиданность заключалась в том, что расшитые шелковые портьеры, разделявшие пространство комнаты, раздвинулись по подобию театрального занавеса и образовали будуар, внутри которого стоял круглый стол с резными ножками, стулья с высокими спинками и свечи, которым тоже суждено будет вспыхнуть неожиданно. Парочка напряженно смотрела на меня, они ожидали моей реакции. Я молчал. А им казалось, что они меня ошеломили таким превращением. Они радовались как дети.
– Браво! Брависсимо! – отрепетированно смеялась Аглая Витальевна.
– Ну, что ж, к столу, господа. Аглая Витальевна, зажгите свечи!
Мы вошли в будуар-столовую. Я сел напротив Аглаи Витальевны, Артур Борисович между нами.
– Прислуги не держу, поэтому смелее орудуйте лопаточками, – распоряжался хозяин – лилипут, с ловкостью раскупоривая бутылку шампанского. – Сегодня только шампанское! Реки шампанского…
– Наливайте уже. – Аглая Витальевна кокетливо протянула руку с фужером к бутылке. Артур Борисович не торопился – все делал с достоинством и со знанием этикета.
Ужин начался. Приборы на столе и посуда, блюда с салатами, бутылки с шампанским в ведрах со льдом, минеральная вода в графинах, белоснежные салфетки – все при свечах играло каким-то искусственным, ненастоящим светом. Реквизит и бутафория для спектакля на сцене «погорелого театра». Но на вкус все оказалось настоящим и приятным. Салат «Оливье», сыр «Российский», колбаса «Салями» и гусь с яблоками, фрукты в хрустальной вазе – обычный набор праздничного стола. «Да, к встрече Артур Борисович подготовился основательно!» – подумал я.
– Когда-то, в этом доме были две столовые, одна на втором, а другая на четвертом этаже. Этот дом построил мой прадед – Артур Игнатьевич Ступин – в начале двадцатого века. Он, великан двухметрового роста, косая сажень в плечах, все делал основательно, с размахом. А какие женщины его любили! Какие женщины, под стать вам, Аглая Витальевна… Со столиц приезжали только для того, чтобы послать ему воздушный поцелуй. Вот в этой самой комнате он их и любил… – Глаза Артура Борисовича запылали как угли.
– И этому факту есть доказательства? – пошутил я, но я не мог и предположить, что мой вопрос вызовет в нем такую бурю эмоций. Он вскочил на стул, раскинул свои коротенькие ручонки и скрипучим голосом закричал.
– Да! Воздух! Вы только принюхайтесь, ну, втяните воздух носом… А?! Чувствуете запах спермы?
– О, господи! Артур Борисович! Прекратите сейчас же! Иначе я уйду! Вы меня знаете…
– Не уходите, голубушка, не уходите, – заскулил он и в одно мгновение оказался у нее на коленях.
Аркадий Борисович заплакал пьяными слезами. Она позволила ему опустить голову на свою декольтированную грудь, и он, заглатывая воздух, потерялся в ней, спрятался и притих…
«Вот это я попал…» Страдания подвыпившего лилипута не вызвали во мне сочувствия, а вот очевидная связь между «уродом и красавицей» вызвала во мне отвращение и злость. Я отчаянно пережевывал гусиное мясо, искоса поглядывая на обоих. Но еще большую неловкость и озлобление я испытал тогда, когда Артур Борисович приложился губами к ее губам… Отвратительное зрелище… Но Аглая Витальевна нисколько не смутилась. Она ответила ему таким же страстным поцелуем, после чего спустила со своих колен, как мать, уставшая от капризов и шалостей балованного ребенка. Артур Борисович вернулся на свое место спокойным и довольным и, к моему удивлению, продолжил свое повествование как ни в чем не бывало.
– И разве мой прадед-великан мог предположить, что его правнук-лилипут будет ютиться в одной единственной комнатушке собственного дома?
– Вам еще повезло, что вас не отдали в приют, а оставили в семье, – сказала Аглая Витальевна равнодушно. – И жили бы вы сейчас в доме для престарелых. И дамы преклонного возраста оказывали вам внимание… и любили… бескорыстно и преданно.
– Голубушка моя, а я вас никогда ни в чем не обвинял. Я не оплачиваю вашу любовь только по одной причине. Я ценю вас за профессионализм! – Артур Борисович развернулся в мою сторону и с видом эстета от искусства, продолжил, – Аглая Витальевна в юности мечтала об актерской профессии. Я был ее репетитором. Мои опыт и знания в театральном деле пригодились ей. Она училась у самого Преображенского! Играла несколько лет на сцене областного театра, ее уже почти заметила столица, но…
– Артур Борисович, нашего гостя не интересует мое прошлое, рассказывайте лучше о себе, о доме, ностальгируйте о родственниках. Это ваш гость, между прочим, – сказала она сквозь сжатые зубы, но голос не повысила и даже мне улыбнулась.
– Да, Артур Борисович, так что там насчет дома? – поддержал я ее. Она ответила мне благодарной улыбкой.
– Вам, правда, интересно? – спросил он, и на его лице засияла детская улыбка. Его наивность и доброжелательность подкупали, и, как видно, не меня одного. Он устроился на стуле, поджав под себя коротенькие ножки. Такая поза возвышала его над столом, он чувствовал себя комфортно. И его ничто не смущало: ни наигрыш в перепадах настроения, ни интимные «шалости» по отношению к Аглае Витальевне, ни мое отвращение от увиденных сцен. Его вдохновляло мое недоумение, так же как вдохновляют режиссера-постановщика овации зрителя, когда дают занавес…
– На первом этаже мой дед завел магазин и назвал его «Галантерейные галереи», в трех верхних этажах – жилые помещения, цокольный этаж – для прислуги…
– А сейчас там кто-нибудь проживает?
– Что вы, голуба моя… А хотя нет… – он посмотрел на Аглаю Витальевну и протянул к ней морщинистые ладошки, угрожающе шевеля пальцами. – Крысы! Вот такие огромные, с меня ростом… И самый главный крыс среди них – я!
– Шутите, шутите, Артур Борисович. Даю вам последний шанс рассмешить меня. Иначе спектакля не будет…
– А я что делаю. Но одному, знаете ли, трудно, а наш гость, уважаемый Юрий Валентинович, как-то уж совсем безучастен к вам… – и лилипут посмотрел на меня такими глазами, как будто просил о помощи. Я не разобрался, в чем смысл его просьбы. Но решил поддержать его и включиться в их странную игру, в которой мне явно была отведена роль.
– На заднем дворе – конюшни. Купеческий быт, одним словом. Жили на широкую ногу, всех привечали, всем помогали. На деньги моего прадеда была вымощена центральная улица в городе… А потом все коту под хвост, всех в Сибирь…
– Вы слушайте его больше, он фантазер еще тот! Александр Дюма отдыхает, – улыбнулась Аглая Витальевна. Она, как обычно, сидела на краю стула, прижав локотки к туловищу. Но над тарелкой не кокетничала, ела с аппетитом, запивая шампанским.
– Голубушка, я понимаю вас… Вы просто завидуете мне. Я, в отличие от вас, знаю свое генеалогическое древо, – добродушно улыбнулся Артур Борисович. Становилось заметным то обстоятельство, которое объясняло все в их отношениях— лилипут ее боготворил, а она, используя его привязанность (нет, скорее патологическую зависимость), не ограничивала себя в поведении с ним. «Да, лилипут лукавил, когда говорил, что она навещала его всего два раза. Они близки и зависимы друг от друга», – злился я, разглядывая обоих. Мне были обещаны неожиданности, и я готовился к встрече с ними. Шутки мои не клеились. Мое напряжение опять не осталось незамеченным.
– Вы совсем не пьете шампанского или предпочитаете более крепкие напитки? – спросила она, допивая второй бокал.
– А вы, Юрий Валентинович, с такой же иронией относитесь к воспоминаниям о жизни своих предков? – спросил лилипут, допивая третий.
– Я мало что знаю о жизни предков. Жили как все, работали, растили детей. А пью я все, что горит. Мне непривычно пить спиртное в компании, в которой не говорят тостов…
– Юрий Валентинович, – не дала закончить мне мысль Аглая Витальевна, – сколько вам лет?
– Тридцать девять, а вам?
– А мне сорок один.… Но речь не обо мне.… Неужели вы, в свои тридцать девять лет не осознали ненужности и бестолковости красивых фраз.… Сколько раз вы поднимали бокал за здоровье детей…
– У меня нет детей…
– Простите, я образно выражаюсь, за детей вообще, а они болеют и умирают, например, от голода, в Африке. Сколько раз вы выпивали за любовь, а самый близкий, любимый человек бросал вас…
– Нет, с этим у меня все в порядке. Я в браке вот уже восемнадцатый год…
– Не перебивайте ее, она этого совсем не любит, – прошептал Артур Борисович, он стоял за моей спиной на стуле. Похлопав меня между лопатками, он, как шаловливый агнец, спрыгнул со стула и сел на свое место.
– … Сколько раз вы провозглашали тост за Родину, а ей на вас наплевать. Она вспоминает о вас, только тогда, когда испытывает недостаток в пушечном мясе.… Поэтому я не люблю тостов – этих пустых или надуманных афоризмов, коротких словосочетаний, этих бесконечных предлогов, чтобы выпить! Пейте без тостов, шампанское не потеряет свой вкус от вашего молчания. Пейте уже… – и она протянула свой фужер к бутылке, которую держал в руках Артур Борисович, он все с тем же восхищением смотрел на нее.
– И все-таки, может, я и нарушу традиции вашего стола, но я хочу выпить за встречу, за вашу неординарность и ваше гостеприимство! – я выпил до дна.
– Налейте вы ему водки уже, – сказала Аглая Витальевна. – А мне еще шампанского… и желательно через край…
Артур Борисович, достал из буфета бутыль с мутной жидкостью и налил в мой фужер, в котором осталось несколько капель шампанского. Налил через край. Аглая Витальевна, предложила выпить с ней на брудершафт, а потом долго и нежно целовала мои губы. Артур Борисович дернул золотой шнурок на стене и открылся второй занавес, за которым стояла кровать в рюшах. Мне опять бросилась синхронность их действий, но я не мог сопротивляться возникшему влечению. Я поплыл по руслу знакомой мне реки, растворяясь в тумане, как ежик…
Я проснулся от сильного стука в дверь, оттого события в моем сне сопровождались громовыми раскатами. Вернее не события, а одно единственное видение, в котором все застыло как на стоп-кадре. Я стоял в нелепой позе, слегка прогнувшись в спине с тем самым бутылем с мутной жидкостью. Меня окружали предметы, движущиеся на месте – машины с вращающимися колесами, цепочные карусели с пустыми застывшими сиденьями и еще какие-то вещи, очертания которых расплывались в моем сознании. Все одушевленное тоже окаменело… И только синий поток воды несся с бешеной скоростью так близко, что омывал мои ноги, но не сбивал меня с места. Я проснулся от удивления, почему бурлящие омуты реки издают странные звуки, а все одушевленное кричит голосом гостиничной администраторши.
– Юрий Валентинович, откройте немедленно! Слышите! Откройте, иначе взломаем дверь, и вам придется оплачивать ущерб…
– Одну минуту! – отозвался я сквозь сон, накинул одеяло на плечи и открыл дверь. На пороге стояла администраторша, имени которой я не вспомнил. – Проходите.
– Юрий Валентинович, здравствуйте! У вас будут проблемы…
– С кем?
– Со мной… Вы нарушили порядок, установленный правилами проживания в нашей гостинице. – Она повернула ключ в замке, села в кресло, закинув ногу на ногу. – Во-первых, за нарушение режима я обязана взыскать с вас штраф в размере…
– Не важно, сколько?
– Как это не важно! Вы, в состоянии алкогольного опьянения, вламываетесь в гостиницу среди ночи, нарушая покой проживающих… Во-вторых, вы отказываетесь от описи вещей, за которые расписывались… и, вообще, ваши хамские замечания в мою сторону не делают вам чести.
– Ну что ж, есть только единственный способ все исправить…
– Какой? – спросила она, не подозревая, что я окажусь таким догадливым и решительным.
– Прыгай уже ко мне, – сказал я и откинул одеяло. Она, как и положено женщине в столь щекотливой ситуации, сделала кокетливую паузу и… прыгнула.
«Это дурацкое „уже“, оказывается, самое действенное наречие в русском языке, а может и не наречие. Может, я ухватил ЕЕ интонацию, в которой несогласие звучит как смертный приговор тому, кто отказывается подчиниться». Мысль промелькнула и вылетела в приоткрытую форточку, на улицу, где фонари горели оранжевым светом. «Значит, еще ночь и останется время, чтобы поспать», – подумал я и приступил к исполнению мужского долга перед безымянной администраторшей…
Кровать, которая не раз была пристанищем для таких как я должников и для, может более очаровательных, кредиторов, чем эта блюстительница порядка, тяжко поскрипела растянутыми пружинами и успокоилась. Все проблемы были решены.
– Ты когда съезжаешь?
– Ты ведь знаешь.
– Поэтому и спрашиваю. Может, задержишься на денек – другой.
– Если только ради тебя, – я ответил ей этой замыленной фразой, только для того, чтобы выглядеть в ее глазах порядочным. Она восприняла мои слова иначе – обрадовалась и расслабилась, прикоснувшись щекой к моему плечу.
Шорохи и голоса за дверью дали мне возможность не продолжать заунывное перешептывание под одеялом. Ей пришлось встать, привести себя в порядок и выйти в коридор.
– Вот, работка! Никакого покоя, никакой личной жизни, – сокрушалась она на ходу. Дверь за ней неслышно закрылась.
***
Я зашел в тупик. Мне необходимо было разобраться в своих ощущениях от событий прошедшей ночи. Я должен провести анализ и сделать выводы. Но, к своему удивлению мне совсем не хотелось этого делать, я готов был принять все как есть. Я готов был признать, что моя личность решила раздвоиться. Понял я это не сразу, но, когда осознал произошедшие в моем сознании перемены, почувствовал облегчение.
Причина беспокойства стала ясной, как белый день. Меня дурачили, водили за нос и бесцеремонно пользовались моим кошельком. Но самым унизительным для меня оказалось то, что мои чувства, возникшие в порыве жалости и одиночества, не были оценены ею. А этот шумно сопящий, озабоченный лилипут за приспущенной портьерой… Мало того, что он подглядывал за нами, так он еще получал удовольствие за мой счет.
Второе мое «я» призывало не искать повода, чтобы увидеть ее еще раз, а пойти и открыться ей во всем. Вот, только о чем я хотел рассказать ей, я пока еще не понял. Признаваться в любви женщине, когда тебе почти под сорок, женщине, о которой ровным счетом ничего не знаешь, уныло и глупо. Мой цинизм, приобретенный за долгие годы спокойного супружества, возвышался барьером над любым проявлением чувств. Я казался себе глупым и смешным даже в моменты полного одиночества, в минуты, когда можно, оставшись наедине с самим собой раскиснуть в собственных слезах или воспарить над обыденностью, наслаждаясь поэзией великих.
Утро встретило меня привычными звуками за окном. Мой номер находился на первом этаже и выходил окнами на проезжую часть. В открытую форточку ворвался гул автодороги, голоса прохожих, воркование голубей и кудахтанье кур. Как ни странно, но эти глупые наседки были повсюду в городе; сначала это вызывало во мне умиление, но вскоре их раннее кудахтанье под окнами стало раздражать. Сегодня оно окончательно вывело меня из себя!
Я хотел прикрыть форточку, но передумал, когда почувствовал запах улицы. Нет, это был не запах спермы, это был запах весны, первого ее дня! Резкий, настойчивый и обнадеживающий!
Я решил отложить свой отъезд до завтрашнего дня. Сегодня я должен попрощаться с Хомичевым и сослуживцами, получить расчет и увидеть ее. Вот только подумав о встрече с ней, я не смог определиться, в каком обличии мне хотелось бы ее увидеть в последний вечер. Я не собирался выяснять с ней отношения, предъявлять претензии, чего-то требовать и что-то обещать. Пусть это будет еще один спектакль, в котором она сыграет главную роль, за собой же я оставлял право зрителя- наблюдателя, покорно повинующегося головокружительному обману.
Этим утром я согласился с тем, что сказал мне писатель из столовой с романтическим названием «Встреча» – ее тайна и недосказанность во всех поступках возбудила к ней и мой интерес. Хотелось обмануться бескорыстностью чувств. Первым весенним днем я испытал потребность в иллюзиях! А пусть меня дурачат и водят за нос. Если это доставляет удовольствие нам обоим, почему бы не поиграть в кошки-мышки?
Закончив короткую утреннюю процедуру, которая свелась к смачиванию висков холодной водой из графина, я вырвал себя из тесного пространства гостиничного номера. Вышел на улицу и вдохнул полной грудью морозный воздух! Мне не хотелось банальных сравнений, но они проникали в меня с легкими порывами уже весеннего ветра. Я сдался и признал-таки Аглаю лучом в моем темном царстве. Себе же я казался глубоким колодцем, из которого она черпала вдохновение.
Пройдя по скользкому тротуару первую сотню метров в направлении предприятия «Рассвет», я почти поверил сам себе. Принял все как есть, решив дождаться обеда и вечера. Но как я заблуждался, когда с гордостью думал о стальной выдержке, сознательно преувеличивая степень способности управлять эмоциями…
Никогда не замечал за собой стремительных перемен в настроении. Но хватило одного мгновения, нет, полсекунды, чтобы все изменилось. На пороге супермаркета «Анжела» я увидел ее черный силуэт! Перед собой она держала бумажный пакет, из которого вываливалась провизия. Я не считал себя жадным и мог накормить не одного голодного, но вдруг все изменилось во мне. Мысль о колодце испарилась, уступив место мысли об источнике, бьющем серебром в ее дырявом кармане. Я терял самообладание, яростный весенний ветер бил мне в лицо, когда я ускорил шаг, чтобы не потерять ее в толпе многочисленных утренних прохожих.
– Доброе утро, прекрасная незнакомка! – окликнул я ее со спины.
– Я с незнакомыми мужчинами на улице не разговариваю, – огрызнулась она и прижалась к пакету. Ей казалось, что он спрячет ее от неприятностей, которые надвигались на нее с моей скоростью. Мне не составило труда обогнать ее и встать перед ней. Она все еще надеялась спрятаться за пакетом. Я вырвал его из рук. В грубости я превзошел самого себя.
– Боже, это вы?! Как вы меня напугали! Вас невозможно узнать. У вас испарина на лбу и синие круги под глазами, это первые признаки инфекции, – промяукала она, достала платок из рукава и потянулась к моему лбу.
– Я думаю здесь не место, чтобы проявлять такую заботу обо мне…
– Вы правы, давайте отойдем за угол. Там меньше ветра, и мы перестанем быть препятствием для прохожих. – Она взяла меня под руку и повела к углу ближайшего дома, заботливо заглядывая мне в лицо.
– Может, пригласите меня к себе домой, на чердак?
– Опять вы о чердаке… Ваша идея попасть на несуществующий чердак кажется просто маниакальной. Почему вы стремитесь на чердак? Дался вам этот чердак! – Она говорила быстро, не придавая значения словам. Ее увлекло действие. Она положила на мой горящий лоб платок, прикрыв его кончиками глаза. Сквозь голубое плетение нитей я смотрел на нее и пытался понять, чего мне сейчас хочется больше: вцепиться ей в шею и задушить или перекрыть доступ кислорода другим способом – зверским поцелуем. Я не мог решиться ни на то, ни на другое.
– Может, хватит строить из себя дурочку?
– Как я ошиблась в вас, вы мне показались таким милым и интеллигентным человеком.… А вы… Боже, мне не остается ничего, как корить себя за откровенность, которую я позволила себе вчера с вами. Никто не давал вам право смеяться над моей слабостью…
– А кто тебе сказал, что я смеюсь над слабостью… Ты порочна, как сто китайцев… Чего ты добиваешься? Днем ты – монашка, а ночью – б… – я грязно выругался, мне не стало легче, я еще сильнее разозлился. Пакет ударился о стену, распрощавшись с содержимым.
– Я позову на помощь… Вы псих! – Она сделала шаг в сторону. Я схватил ее за руку, притянул к себе и ударил по лицу. Она увернулась от захвата и ударила в ответ, разбив мне губу. От неожиданности я потерял дар речи. Боли не было, но этот удар остудил мою ярость. Вид крови тут же вызвал у нее приступ «жалости». Она подняла платок с земли и кинула в меня.
– Я могла бы вызвать милицию, но вам скорее понадобится скорая помощь, – сказала она равнодушно, присела на корточки, собрала из рассыпавшейся провизии то, что можно было еще собрать. Карманы ее пальто раздулись как щеки хомяка, а ее бедра раза в два увеличились в объеме. Она направилась в сторону тротуара.
– Стой, слышишь! Стой! – я вышел из оцепенения, я кинулся за ней, но, наверное, ее ангел-хранитель разгадал мое намерение задушить ее и подкинул мне под ноги банан. Я поскользнулся и с такой силой ударился о землю, что несколько секунд калейдоскоп из разноцветных звездочек вращался перед глазами. Оправившись от болевого шока, в состоянии сильнейшего стресса, мне ничего не оставалось, как идти на предприятие «Рассвет». Теперь мне хотелось задушить Хомичева.
Но хотеть и мочь – это разные вещи, чаще всего взаимоисключающие. Аглая доказала это сегодня, в этой чертовой подворотне.… До утра я без нее не доживу. Я представлялся себе монстром с алым цветком в зубах, который, не дождавшись встречи, умер на вечерней заре. Я не боялся заката. Я ждал вечера, я торопил его приход мечтами о ней. Я решил, что до начала следующего дня я должен стать ее рабом. Но только до утра. Крики петуха разрушат ее колдовские чары. Автобус унесет меня восвояси, а время залечит все раны…
– У нас сегодня экстренная планерка с утра, а вы, Юрий Валентинович, опаздываете, – с натянутой улыбкой и блестящими глазами обратилась ко мне секретарша Хомичева. – Простите, но вид у вас.… Снимите пальто, оно в пятнах…
– Папе своему будешь указывать что делать, поняла?
– Юрий Валентинович, простите, я не хотела вас обидеть, – лепетала она, отводя взгляд в сторону и опуская ресницы.
– У тебя молоко на губах не обсохло, а ты все туда же… Гейша, твою мать! – Зачем я это сказал, я так до сих пор и не понял. Девочка заплакала и выбежала из приемной. Теперь я окончательно поставил себе диагноз – «идиотизм». Широким жестом я открыл дверь в кабинет.
– Юрий Валентинович! Проходите, пожалуйста. Мы как раз говорили о вас, – приветливо улыбнулся Хомичев. Но напряженные и сосредоточенные лица присутствующих говорили о том, что тон начальника до моего появления в кабинете был другим. И мое присутствие спасало всех подчиненных. При мне Хомичев хотел казаться интеллигентным и начитанным. Поэтому по кабинету прокатился вздох облегчения, когда вошел я. Хозяин сменил гнев на милость. Хомичев зависел от меня и поэтому уважал. – Вы не заболели, Юрий Валентинович, вид у вас необычный. Выглядите неважно.
– Да, немного простудился.
– Чаю! Юрию Валентиновичу! – крикнул Хомичев. – Посмотрите на этого человека! Он заслуживает уважения. Мало того, что он не нарушил графика работы, закончил в срок и с опережением, он пришел с температурой. А ведь мог побежать за больничным листом и потом трясти им перед моим носом, как некоторые из вас. Смотрите и учитесь! Приучайте себя работать по-новому, если хотите остаться на моем предприятии.
В кабинет вошла секретарша с чаем. Она поставила его передо мной. Ее смущение и обида еще горели на щеках пунцовым румянцем.
– Возьмите у Юрия Валентиновича пальто, – распорядился Хомичев.
– Нет, спасибо. Меня знобит.
Я решил оставить все как есть, так как теперь не был уверен, что мой внешний вид без верхней одежды будет соответствовать обстановке. Я никак не мог вспомнить, что на мне одето. Все перемешалось в моих мозгах. От утреннего весеннего настроения не осталось и следа. Внутри меня кипел котел ярости. Я с трудом сдерживал себя, чтобы не послать всех к чертовой матери. А самому не сбежать на этот злополучный чердак.
Хомичев еще некоторое время раскланивался и благодарил меня за мужество и трудовой подвиг. Его пространная речь казалась мне совсем невнятной. Он явно чего-то хотел от меня, но стеснялся попросить. В конце концов, когда я попросил его выражаться яснее и по делу, Хомичев заорал на подчиненных.
– Вот они новые трудовые отношения! А вы как работаете? Гайку с болтом путаете! Ведь вам все объяснили, перевели на русский.… Вот вам схема, пожалуйста. Только бери и соединяй. А вы все по старинке, тыкаете и тыкаете, куда попало! Я вам не за тыканье соцпакеты оплачиваю! – орал Хомичев. – Юрий Валентинович, у нас срыв запуска новой линии. Без вас никак! – обратился он ко мне так вежливо, насколько позволял ему его темперамент. – Задержитесь на денек другой. Оплата в двойном размере.… Пожалуйста.
«Ну, что ж, теперь у меня все основания остаться», – подумал я.
– Разберемся, – сказал я. Откуда в моем лексиконе появилось это странное словечко? Оно вселяет надежду в того, кому предназначено? И я вдруг вспомнил, что услышал его в первый вечер от нее на чердаке. Так хотелось во всем разобраться тогда. И такое облегчение испытал я, когда услышал это «Разберемся!». Она сделает это за меня, внесет ясность и подскажет, что делать дальше и как с этим жить. Но на самом деле все только запуталось. Она сначала вселила в меня призрачную надежду, а, спустя сутки, разбила ее ударом в лицо. О том, что я тоже ударил ее, я не вспомнил…