Соло ласточки

© Саша Чайка, 2025

ISBN 978-5-0065-7764-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Саша Чайка.

Приветствую тебя, мой друг, мой единственный друг Ванька!

Я крайне сожалею, что не увижу тебя еще полгода. Твое решение остаться в экспедиции, я воспринял почти как катастрофу. Ты отдаешь лучшее время молодой жизни этой неприступной красавице по имени Антарктида.… Но, уверяю тебя, она не оценит твоего подвига, не отблагодарит тебя за проявленное мужество! Она слишком холодна, чтобы раздуть огонь желания и страсти в твоем одиноком сердце, и слишком целомудренна, чтобы позволить себе всякие штучки, о которых ты мечтаешь темными, морозными ночами. Бедняга, тебе остается уповать на природу, которая повсюду заботится об отношениях между полами. Так, что подсматривай за совокупляющимися пингвинами и благодари небо за гармонию во всем, что тебя окружает.

Мой тон, надеюсь, тебя не разозлил. Но я знаю, что могу себе это позволить, так как пройденные, нет, я бы сказал, совместно преодоленные препятствия в виде огня, воды и медных труб скрепили нашу мужскую дружбу. Я могу хамить тебе, могу придуриваться клоуном и не ожидать удара в нос или в солнечное сплетение. А главное, ты единственный, мой друг Ванька, перед кем я могу распустить сопли и обслюнявить твою жилетку. Да, вот я и подошел к главной причине моего страдания по поводу твоего отсутствия здесь и сейчас… Мне просто так хр-во, что хочется выть на луну.

Я уже вижу твою едкую улыбочку, когда ты прочтешь следующие строки. Именно там, в этих каракулях, спряталась причина моей тоски. Причина банальна, как снег за твоим промерзшим окном, – женщина. Я слышу твое дикое ржание, но, представь, оно меня почти не оскорбляет. Я лишен, истощен и измучен – лишен эмоций, истощен морально и измучен желанием видеть ее…

Сейчас в твоих руках увесистый пакет – это моя рукопись, которую ты прочтешь первым и последним, так как я хочу попросить тебя совершить «священный» ритуал. Прочитав мои записки, вложи их в целлофановый пакет, пакет в пластмассовую бутылку и брось в океан. Пусть плывет мое безымянное творение по волнам. А я буду ждать, когда оно попадет ей в руки. Ты скажешь, что я сошел с ума. Я знаю, должно произойти чудо, чтобы случилось такое совпадение. Вот и пусть свершится! Свершится, чтобы я сам поверил во все, что со мной произошло за последние полгода.

Я долго думал о названии для моих выстраданных «откровений» и остановился на поэтическом сочетании слов «Соло ласточки». Но поверь, совершенно не вкладываю в это сочетание глубокого смысла и не скрываю в нем ребуса, который необходимо разгадать. Нет, все просто: есть женщина, и есть мужчина. Кто из нас ласточка и кто пропел соло громче – разберешься сам, если хватит терпения прочесть записки до конца.

А лучше приезжай, мой друг, мой единственный друг Ванька! И если моя дверь будет заперта, а в глубине пустой квартиры эхом прозвучит твой спасительный и нетерпеливый стук – значит нет смысла ждать, когда я открою. Значит я все еще в пути и не потерял надежду на встречу с ней, с этой идиоткой в черной юбке и дырой со «стрелкой» на левой щиколотке…

Итак…

Часть 1

***

В литературных произведениях события, которым суждено изменить жизни героев, повлиять на ход их размеренного существования, начинаются в дождь или в преддверии дождя, иногда под звуки надвигающейся грозы.

Я и не заметил, как сначала увлекся образным описанием природных катаклизмов, искусно преувеличивая значимость дождевых осадков для самого себя. Но в последний момент отказался от художественного вымысла, решив не приукрашивать зачин истории, которой было предопределено перевернуть мою жизнь с ног на голову. Все началось в феврале, в морозную стужу.

Как обычно, в обеденный перерыв я сидел в питейном заведении с романтическим названием «Встреча». Столовая располагалась в центре города и была гордостью горожан. Здание строилось в те далекие времена, когда государство могло позволить себе заботу о воспитании эстетического вкуса у трудящихся через архитектурные строения.

Фасад столовой был украшен мозаичным панно, на котором художник изобразил союз колхозника и интеллигентки. Что имел в виду автор, я долгое время не понимал. Скуластый пахарь с серпом и железным другом-трактором за могучей спиной и миловидная женщина в белых одеждах, похожих на халат доктора, с пробиркой в руке стояли, взявшись за руки. Когда я смотрел на них, мне казалось, что они счастливы и полны надежд на лучшее в светлом коммунистическом будущем.

Спустя некоторое время я разгадал идею художника, который приветствовал соитие представителей разных слоев общества. А спустя еще некоторое время я согласился с авторским суждением о монументальности чувств в мраморной крошке, согласился вследствие того, что другой безымянный художник настойчиво прорисовывал масляной краской причинные места у героев полотна. Городские власти боролись с хулиганской выходкой безумного горожанина – фасад столовой охранял сторож. Но то ли сторож любил выпить, то ли находился в сговоре с безумцем, то ли еще по какой-то непонятной причине, но один раз в квартал на мозаичном панно появлялось неприличное изображение мужского достоинства у колхозника и более скромное обозначение женского начала у интеллигентки, почему-то, в виде горизонтальной восьмерки. И ничего нельзя было с этим поделать!

– Это не хулиган, – сказал мой сосед по столику, пожилой человек опрятного вида. Он маленькими глотками тянул из граненого стакана компот из консервированных вишневых ягод и с лукавым прищуром наблюдал за уборщицей, которая готовила раствор смеси для того, чтобы смыть краску на фасаде. Женщина что-то тихо бурчала, к нашему столику летели обрывки фраз, в которых она называла художника «бесстыжим хулиганом».

– Какой же он хулиган? Парень – философ, в женщине он выделяет главное качество ее сущности – бесконечность, ну, а главное мужское качество, как мы видим, на полотне обозначено более прозаично, с этакой недвусмысленной простотой и с откровенным намеком на естественные потребности и желания, – неторопливо рассуждал сосед.

Я повернул к нему голову, и он продолжил философствовать более оживленно, так как увидел во мне слушателя и возможного собеседника.

– С недвусмысленной простотой и с откровенным намеком на естественные потребности художник прописывает фаллос мужчины-колхозника, который мы видим в состоянии эрекции. Вам может показаться, что художник делает это не совсем изящно, но за простотой линий слышится вызов бунтаря… А что? Вспомните известную картину Пабло, где прорисованные чресла натурщика имеют прямые углы и никаких округлостей. Это ли не вызов, это ли не позиция для настоящего мужчины!

Я не вспомнил известную картину Пабло, на которую с нескрываемым снобизмом ссылался мой собеседник, но у меня родилось свое отношение к пожилому ценителю уличного авангарда.

– Вы в прошлом экскурсовод?

– Нет, что вы! А в настоящем, я рекомендую себя в качестве гида среди сложных жизненных ситуаций и душевных неурядиц. Психолог- самоучка, – сказал старик и галантно привстал, чтобы откланяться. Присев на стул, он сделал последний глоток из стакана и подумав, добавил, – Нет, я не прав, у меня есть учитель – ее величество – жизнь!

Он явно рассчитывал на аплодисменты окружающих. Но их не последовало, так как, кроме меня, его никто не слушал. Я не нашелся, что сказать в ответ, меня хватило только на протяжное «Да!».

– Ваша молодость позволяет вам делать такие категоричные заявления, – ответил старик. Его бойцовский, моложавый прищур никак не увязывался с интеллигентной речью. Мне показалось интересным это наблюдение, я подвинул стул ближе к столу. Старик аккуратно поставил стакан на угол подноса и изящным жестом достал изо рта вишневую косточку, спрятав ее в бумажную салфетку. «Эстет, черт побери! А порнушку не пропустит…» – промелькнуло в голове, и я усмехнулся.

– Вы даже можете позволить себе смеяться над всем и всеми, не задумываясь над последствиями, – старик слегка икнул. – Я в вашем возрасте ого-го как шалил. Просто стыдно вспомнить, а приходится. Я почти каждый день возвращаюсь в разные периоды своей жизни, чтобы не впасть в старческое слабоумие. И, кстати, очень хорошая подзарядка для памяти. Попробуйте, молодой человек, помогает, – он встал, одернул полы пиджака, откланялся как военный русской армии из фильмов прошлого века, тем же изящным жестом надел шляпу и, шаркая, побрел к вешалке с верхней одеждой. Я остался в недоумении.

– Писатель, наш, местный, – услышал я за спиной мужской голос. Мужчина веселого вида что-то дожевывал. – Я к тебе присяду, а то одному скучно, не могу один есть. Не возражаешь?

– Пересаживайтесь.

– Так я что говорю – книжек его никто не видел. Он всем говорит, что в рукописях хранит свои творения. Какие там творения, записки сумасшедшего… А я все смотрю, смотрю на тебя, ты у нас в городе человек новый. А кто ты, что ты, спросить неудобно, – тарахтел мой новый собеседник. Простодушие и легкая картавость, растрепанные вихры и огромный вздернутый нос, небрежность в одежде и словоохотливость говорили о веселом нраве мужчины.

– Я в командировке у вас тут, вторую неделю.

– А что за командировка? Не, ну, если не секрет, конечно…

– Перевожу технические тексты, с английского. Помогаю осваивать новое оборудование на предприятии «Рассвет».

– У Хомичева! Ха! Да, это же мой одноклассник, чтоб ты знал! Учились вместе. А видишь, как раскрутился… Молодец-удалец, новый русский, твою мать… Хорошо хоть платит? Он всегда жмотом был, убить не жалко…

– Нормально, не обижает, – ответил я и поймал себя на мысли, что желание продолжать разговор у меня пропало. Я только что расправился с двойной порцией второго, хотелось горячего чая, который немного остыл за время моего неторопливого обеда, хотелось покоя. Чтобы не говорить самому, достаточно дать повод, а вернее, интересующую твоего собеседника тему для разговора. Слушать иногда полезнее, чем говорить. Я настроился слушать.

– А, как вы говорите, Хомичев раскрутился?

Наверное, выражение моего лица вдохновило мужчину на подробное описание незаконной деятельности школьного товарища по организации предприятия «Рассвет». Он стал очень активно размахивать руками, то перед моим носом, то над своей головой. Крошки сыпались изо рта во все стороны, оседая на груди, на рукавах и на столе. При этом он каждый раз причмокивал губами, слизывая остатки соуса с пальцев, и очень шумно глотал. Успокоиться не получилось.

– Ладно, братан. Давай, мне пора. Не прощаюсь. Ты, если что или если кто, сразу мне. Понял? – сказал мой новый товарищ. – Я в городе, знаешь, не последний человек тоже. У меня ларек здесь, за углом. Заходи. Меня Серегой зовут.

Как зовут меня, его, похоже, не интересовало. Серега начал уверенно пробираться к выходу. Широкими жестами он отодвигал стулья, при этом старался никого не задевать. Я сравнил его с ледоколом, который упорно прокладывает себе путь среди льдин. На ходу он застегивал куртку, таким же широким жестом открыл входную дверь и оказался на удивление галантен, когда путь на улицу ему преградила женщина. Серега пропустил ее вперед, поздоровался и пошел по своим делам. «Ага, вот и она!», – подумал я и услышал свой громкий вдох облегчения.

Мы были не знакомы. Нет, о ней я мог бы сказать, что она меня не замечала вовсе. Она не догадывалась о том, что на протяжении последних десяти дней является объектом наблюдения мужчины, сидящим за ее спиной на расстоянии трех обеденных столов.

Я мог бы пофантазировать и опять прибегнуть к художественному вымыслу, сравнив ее с Блоковской незнакомкой. Но я осознанно не стану этого делать, чтобы не вводить в заблуждение прежде всего себя. Я хочу быть предельно откровенен в описаниях и точен в оценках, чтобы все-таки разобраться в причине моего помешательства этой женщиной. Понять, что же первично в зарождении чувств – внешность, обаяние, непредсказуемость в поступках или что-то еще. Неведомое влечение, сила которого измеряется способностью сторон пойти на жертву. Потерять что-то, в надежде обрести еще большее и успокоиться, в конце концов.

Как странно, но я не помню, что особенно меня в ней привлекло в начале заочного знакомства. Может, вспомнил жену, ее ласки, и захотелось увидеть перед глазами женское. Может, задремал после обеда на полный желудок в теплом помещении, и запахи навеяли миражи. Не знаю, не помню.

Ее фигура, полная противоречий и несовершенств, приобретенных с годами и в результате недочетов генной инженерии, не имела пропорций. Просто была фигура.

Опять же наверняка когда-то эта женщина была привлекательна. Но всю привлекательность она или растеряла по дороге жизненных передряг, или сознательно оставила в далеком прошлом, чтобы избавиться от неприятных воспоминаний.

Глядя на нее, мне хотелось играть в слова, строить замысловатые фразы и конструировать предложения. И посредством созданного образа возбуждать в себе или унизительное отвращение, или беспощадную жалость. Все зависело от моего настроения.

Например: «Привлекательность этой женщины задержалась в гостях у юности, в том возрасте, когда эта самая розовая юность с персиковым пушком на щеках прекрасна сама по себе, просто как дар умной природы-соблазнительницы» или «Внешность осталась, а привлекательность стекла по пальцам в канализационную трубу». Вот такой эстетствующий графоман… (Опущены нецензурные выражения).

На первый взгляд она была обыкновенной, неидеальной женщиной. Я рассмотрел ее. Руки – кисти великоваты, запястья слишком широки. Грудь тоже великовата, но спокойно лежит на округлом, слегка выступающем, животе. Бедра полны, ноги сильные и упругие, и шаг тяжелый, икры бутылочной формы.

Она всю себя усаживала на самый край стула и становилась похожа на первокурсницу-артистку, четко усвоившую первый урок мастера – быть всегда на чеку, чтобы в любой момент встать и изобразить что-нибудь.

Густые волосы собраны в «хвост» толщиной в мое запястье! Этот «хвост» обесцвеченных волос всегда неподвижно лежал на спине. Иногда казалось, что к нему не притрагиваются несколько дней – концы спутаны, а в некоторых местах проглядывали свалявшиеся пучки. Сделав прическу ранним утром, она забывала о ее существовании до вечера, а может, и на несколько дней. «Все говорило в ней о том, что она забыла о себе, поставила крест на себе, кажется так говорят о неряшливой женщине», – графоманил я вновь и вновь.

Но ее осанка! Осанка, а для женщины особенно, совершенный качественный признак во внешности. Ее осанка вызывала во мне то восторг и ужас, то умиление и жалость. Прямая округлая спина и острые лопатки. «Лопатки сложенными крыльями прятались в слое жира» или « Лопатки, как верблюжьи горбы, выросли на складках жира. Одни накапливают воду, чтобы утолить жажду в жаркий полдень, а другие пополняются жизненной мудростью, которая так и остается невостребованной». (Еще раз нецензурные выражения опущены).

И абсолютно вся в черном. Шерстяная юбка с мятым подолом, трикотажная водолазка с клеенчатым поясом из прошлого века, о, ужас! Подарок прабабушки – этот черный лакированный пояс с металлической застежкой. Колготки, кричащие о бедности хозяйки и взывающие о помощи пущенной стрелой из дырки на щиколотке. Конечно же, стоптанные каблуки на туфлях. Носы туфель противно блестели.

На ногтях остатки разноцветного лака, а на безымянном пальце левой руки (она всегда проходила левым боком от меня) желтое колечко с глазком горного хрусталя. Конечно же, подарок бабушки. Белые волосы и красные губы оживляли ее унылый вид, но не настолько, чтобы сравнивать ее с Мерлин Монро.

Через нескольких дней наблюдения я уже знал точно, что познакомлюсь с ней. Все в ней было до безобразия просто, и сделать первый шаг к знакомству было проще простого.

Компот из противоречивых чувств к ней бродил во мне пузырьками любопытства. Изучив ее с тщательностью анатомиста-практиканта, я вооружился цитатой из классического произведения: «Отчего вы всегда ходите в черном?» – и посчитал себя готовым к штурму.

Если она образованна, то оценит мою начитанность, а если она не знакома с творчеством Антона Павловича, то можно выдать эту «гениальную мульку», как свое каждодневное наблюдение за ней. Но я не исключал вероятности, что она вообще откажется говорить со мной и пошлет меня, такого начитанного и наблюдательного, на те три буквы, которые в народе почему-то называют веселыми.

И все же мне хотелось дописать последнюю страницу художественной анкеты о странной незнакомке. Мне необходима была победа! Победа ума и проницательности. Достоверность собранных наблюдений определялась одним – точным установлением ее возраста. Я попытался отстраниться от эмоциональных впечатлений, обратился за помощью к логическому мышлению и пришел к выводу, что она вполне могла быть в возрасте моей двоюродной тетки, которая младше моей матери на девятнадцать лет. Значит, этой задумчивой особе сорок. Да, мы с ней почти ровесники! Получается, что она старше меня всего на год.

Развеять сомнения, завершить этюдные зарисовки – значит спеть оду собственной интуиции. Повысить самооценку и добиться успеха во всем!

Все, оставалось дождаться подходящего момента для знакомства. Сегодня шел четвертый день ожидания. И когда она вошла в столовую, я с облегчением вздохнул, потому что решил, что сегодня я подойду к ней, по поводу или без него. Я понял, что зачем-то хочу предложить ей какую-нибудь помощь. И это-то после эстетского графоманства!…

***

Она подошла к кассе с подносом, на котором стояла тарелка с супом. Огромная кассирша, не заостряя внимания на скудном рационе, проворным движением поставила на поднос стакан кефира. С каким-то демонстративным вызовом, пробив чек, она бросила его в корзину и наклонилась к лицу женщины. Было видно, что она что-то нашептывает ей, но я так же заметил, что взгляд она отводит в сторону и старается не смотреть в глаза постоянной клиентке, покорно опустившей голову. Женщина в ответ кивала головой и дарила кассирше тихую улыбку и преданный взгляд. Эта покорность никак не соответствовала ее гордой осанке.

– Все, больше не ходи сюда! Твой счет закрыт. Кормишь тебя, кормишь, а от тебя доброго слова не услышишь. Все, хватит! Мне тоже выговоры получать нет охоты, за благотворительность свою, – шипела кассирша. Она старалась не кричать, но ее темперамент прорывался сквозь шепот. Раздатчица и повариха насторожились. Но скандала не получилось. Искра вспыхнула и тут же погасла. Женщина с подносом не поддалась на провокации – она еще раз покорно кивнула, опустила голову и отошла от кассы.

Она проплыла мимо меня, не поднимая головы. Каждый раз, поставив поднос перед собой, она замирала над тарелкой, оставаясь неподвижной некоторое время. Куда она смотрела: в окно на оживленных прохожих, на золотистую поверхность жидкости в тарелке, прямо перед собой? Я не мог видеть, так как она сидела спиной ко мне. Потом ее локти прижимались к туловищу, и она медленно подносила ложку ко рту, не сразу – вторую. В левой руке она держала салфетку, которой промокала влажный рот.

Ее внешний вид не соответствовал аристократической манерности. С каждым разом меня это раздражало все больше и больше. И с каждым разом, наблюдая за ней и рассматривая ее, я понимал, что она не позирует.

Сделав несколько глотков кефира, она отставила стакан и откинулась на спинку стула. «Все, пора!» – подумал я, встал и направился к ее столу. Когда я сел напротив, она посмотрела на меня и подалась вперед. Мне показалось, что она ждала этого визита, и теперь, когда я пришел и сел напротив, она проявила неподдельный интерес к моему поступку. Она сложила руки на столе, как прилежная первоклассница, и еще больше выпрямилась. Легкая, как мотылек, пауза зависла над столом. Женщина терпеливо ждала вопроса.

– Простите, может мой вопрос вам покажется бестактным, но отчего вы всегда ходите в черном? – спросил я и понял, что кажусь ей идиотом.

– Я ценю вашу начитанность, но, наверное, разочарую вас. Не понимаю, почему принято считать черный цвет траурным цветом. Черный цвет в одежде практичнее любого другого и есть еще одна причина предпочтения именно этого цвета в моем гардеробе – он меня худит, – сказала она. Голос ее звучал как контрабас – выходил из груди низкими, плавными, распевными звуками. Я чувствовал, что начинаю терять выдержку, словно Одиссей под звуки песен сладкоголосых сирен. Но она вдруг остановила рассуждения, вздохнула и повернула голову в сторону. Я понял, что тема разговора исчерпана. Трудно было не согласиться с тем, что она сказала, а говорить ей комплименты по поводу ее комплекции выглядело бы не совсем приличным.

Мотылек опять замахал крыльями над остатками пищи на столе. Она не собиралась продолжать разговор и проявляла вежливое терпение к моему присутствию на ее территории.

– У вас очень красивый лак, но почему накрашены пальцы только левой руки? – спросил я и снова показался ей идиотом.

Она сжала ладонь в кулак, а потом резко растопырила пальцы перед моим лицом. Я отпрянул назад. Она приблизила ладонь почти к моему носу, потянувшись через стол. Потом села на край стула и снова сложила руки как первоклассница. Левая рука лежала сверху, и я увидел, что лак на каждом пальце был разного цвета. На моем лице зависла гримаса удивления. Она посмотрела на меня с сочувствием. Но я понял, что сострадание она выражала самой себе, так как поняла, что ей предстоит объясняться с человеком, который многого не знает в жизни. Я выглядел наивным и беспомощным. Я заерзал на стуле от радости, что нашел повод продолжить разговор.

– Ну, это же пробники, – вздохнула она с еще большим сочувствием.

– ??? – я решил промолчать в ответ и только пожал плечами.

– Пробники – это такие штучки в маленьких расфасовках. Это может быть губная помада, тушь для ресниц. Я вот пользуюсь лаком для ногтей. Меня устраивает. Деньги совсем не нужны. Это очень удобно – жить без денег. Но здесь тоже необходимо владеть некоторыми приемами общения. Продавщицы все молоденькие и высокомерные. Могут таким взглядом вас одарить. Но я научилась просто не замечать их хамства. Знаете как?

– Это интересно, поделитесь опытом.

– Я строю из себя капризную злую даму, которой мало что нравится здесь и вообще в жизни, и которой практически невозможно угодить…

– Может, у вас это не очень хорошо получается, и они раскрывают ваш обман? – спросил я и взял ее правую ладонь, на пальцах лака не было. Ладонь не была изящной, но я почувствовал странную прохладу, не влажность, не холод, а именно прохладу. Казалось, что в руке у меня стеклянный шарик. Она оставила ладонь в моей.

– А как вы себе представляете красить ногти правой руки левой? Разве я похожа на левшу? Попробуйте сами, молодой человек, и поймете, что сделать это качественно невозможно. Так зачем же тратить время и переводить товар?

– Я не знаю, я не крашу ногтей, и я левша, – сказал я, польщенный ее обращением ко мне «молодой человек». – И простите мне еще одну бестактность, но говорить о качестве вашего маникюра было бы не совсем уместно. Наверное, ваша маникюрша пользовалась не специальными приборами, а своими зубами.

– Я прощаю вам вашу бестактность! – засмеялась она и выдернула ладонь из моей. Она звенела смехом! Все присутствующие в столовой обратили внимание на нас. Она смеялась столько, сколько ей хотелось. Потом величавым поклоном принесла извинения всем, кто слушал ее, и чей покой она нарушила. Я заметил, что все, кто смотрел в нашу сторону, сочувственно раскачивали головами и отводили взгляд в сторону. Мне это показалось странным и ужасно не понравилось. Она продолжила шепотом.

– Они просто ломаются во сне… Я сплю, сплю каждую ночь.… А утром, когда просыпаюсь, открываю один глаз, потом другой и смотрю на свои ногти… а они опять сломаны! Как будто я скребусь в стену к соседу. Даже стыдно от одной мысли, что он, бедняга, думает обо мне. Как представлю, что среди ночи скребусь…. Ух!

И вдруг, мне стала ясна причина сочувствующих взглядов посторонних людей. Я разговаривал с ненормальной – она больная, тихая шизофреничка, сумасшедшая с навязчивой идей. Поэтому я встретил столько жалости в глазах окружающих. Всем известна ее проблема, поэтому никто не задевает эту даму в черном. Вот о какой благотворительности говорила кассирша сегодня. Все, пора заканчивать разговор. Петь оду собственной интуиции расхотелось.

– Приятно было побеседовать, но мне пора. Обеденный перерыв заканчивается….

– Я очень надеюсь, что с сегодняшнего дня вы перестанете мучиться вопросом, который не давал вам покоя вот уже одиннадцать дней – почему я все время в черном. Я помогла вам, прошу и вас отблагодарить меня.

– Если это в моих силах, – смалодушничал я. Но она не обратила на это внимания.