Ежевичная зима

– Буду только рада, – ответила я, и мы вместе вышли на заснеженную улицу.

* * *

Несмотря на то, что за окном бушевал буран, суматоха в отделе новостей была такой, словно термометр показывал комфортную температуру в двадцать один градус. Но меня это не удивило. Газетные репортеры редко прогуливают. Преданность делу у них в крови, и именно поэтому я порой задавалась вопросом: действительно ли я создана для этой работы. С прошлого мая все так изменилось… Я сомневалась, что во мне по-прежнему присутствовали качества, присущие репортеру.

– Вот и ты наконец!

Я повернулась и увидела Эбби, приближавшуюся к моему отсеку. Она работала редактором в отделе проверки, и я сразу же оценила ее чувство юмора. В первый день моей работы в «Геральд» Эбби подошла к моему столу после летучки, заглянула мне в глаза и произнесла:

– Ты мне нравишься. Ты не носишь остроносые туфли.

Потом она принюхалась.

– Но ты куришь?

– Нет, – ошеломленно ответила я.

– Это хорошо, – констатировала она. По ее лицу стало понятно, что я прошла тест на дружбу. – Меня зовут Эбби.

В ту же секунду я поняла, что мы сразу станем подругами. У Эбби был талант раскапывать неизвестные факты обо всех и обо всем. К примеру, ей удалось выяснить, какой цвет волос у дочери мэра или как назывался суп, который подавали в давно закрытом ресторане на Мэрион-стрит в 1983 году. Стоило только сказать ей, что вам нужно узнать, и она непременно разыщет нужную информацию. За последние несколько месяцев она не один раз приходила на помощь, когда меня поджимали сроки, а мне не хватало материала, чтобы получилась достойная история.

– Фрэнк тебя ищет, – сообщила Эбби с понимающей улыбкой.

Я потерла лоб.

– Он жует карандаш?

– Да, – ответила Эбби. – Кажется, я видела, как он жует карандаш. Тревожный симптом.

– Отлично, – я сползла пониже в кресле, чтобы меня не было видно над стенами моего отсека. Мы с Эбби знали, что не стоит попадаться на глаза Фрэнку, когда тот жует карандаш. Это означало, что огнедышащий дракон вырвался на свободу.

– Ты знаешь, чего он хочет? – поинтересовалась Эбби, усаживаясь в кресло для гостей.

Я включила компьютер и уставилась на монитор, пока тот медленно оживал, высвечивая наше с Этаном фото. Мы вдвоем в Мексике три года назад. Мы казались такими счастливыми. Я вздохнула и снова повернулась к Эбби.

– Фрэнк хочет, чтобы я написала о снежной буре.

Она пожала плечами.

– Ну и что? Что в этом особенного?

– То-то и оно, – согласилась я. – ничего особенного. Невозможно написать очерк о погоде, я имею в виду хорошую, добротную статью. – Я собрала бумаги, валявшиеся на моем столе, сложила их в аккуратную стопку и покачала головой. – Я не знаю, Эб. Кажется, ни одна история не способна меня сейчас заинтересовать.

– Дорогая, тогда просто отвлекись, – сказала Эбби. – Хочешь, я поговорю с Фрэнком, чтобы он дал тебе несколько дней отпуска? Ты же знаешь, что ни разу по-настоящему не отдыхала после… – она помолчала, вглядываясь в мое лицо, возможно, пытаясь понять, можно ли продолжать, или просто подбирая слова, – после твоего пребывания в больнице. И потом, в отличие от меня, ты, моя дорогая, застрахована. В конце концов, ты же Кенсингтон. Тебе и музыку заказывать.

Я схватила со стола пресс-релиз и с улыбкой бросила его в сторону Эбби.

– Очень умно, – сказала я, – пусть я и вышла замуж за Кенсингтона, но я-то не Кенсингтон!

Газета принадлежала семье Этана, она была одной из последних ежедневных газет в стране, которой владела семья. До встречи с Этаном я писала под своей девичьей фамилией – Олдридж, поэтому, с точки зрения профессии, мне не имело смысла ее менять. И потом, мне в общем-то нравился этот своего рода вызов родителям Этана, Гленде и Эдварду Кенсингтон, с трепетом относившимся к устоям и традициям своей семьи. Акции газеты принадлежали им обоим, но они управляли бизнесом издалека, предоставив Этану право заниматься повседневными делами, раз уж его сестра Лесли не имела ни малейшего желания работать. Ее график и без того был перегружен светскими мероприятиями и посещениями салонов. Дед моего мужа, Уоррен, патриарх семьи и почетный главный редактор газеты, уже меньше вмешивался в дела, поскольку ему было уже за восемьдесят, да и здоровье оставляло желать лучшего. Но его имя по-прежнему возглавляло список сотрудников газеты.

Газета, которую прадед Этана основал в начале XX века, была семейным предприятием, тем самым, в котором должны были принимать участие все Кенсингтоны, включая и наших будущих детей, если таковые появятся на свет.

– Ладно, – уступила Эбби, – но я все равно думаю, что тебе следует вести себя как члену семьи и немного отдохнуть. Почему не дать себе время снова собраться с силами?

Я всегда быстро меняла тему, когда мои собеседники заговаривали о прошлом, но к Эбби это не имело отношения.

– Спасибо, – кивнула я. – Но я в порядке. Честно.

Я подняла глаза и увидела, что Фрэнк заглядывает поверх перегородки моего отсека. Карандаш он по-прежнему держал в зубах.

– Вот, наконец, и ты. – Я услышала в его голосе нетерпение. – Нашла что-нибудь?

Я склонила голову к правому плечу, гадая, есть ли в современных карандашах свинец, который вызывает отравление. Возможно, именно этим и объясняется нервозность Фрэнка.

– Что-нибудь?

– Для твоего очерка!

– О да, – ответила я. – Я только что говорила об этом с Эбби.

– Хорошо, – одобрил Фрэнк, закладывая карандаш за ухо. – После обеда жду от тебя свежую информацию. Надеюсь, ты успеешь.

– Будет сделано, – ответила я и кивнула. Фрэнк развернулся и ушел в свой кабинет.

Я повернулась к Эбби.

– На помощь!

Она сцепила пальцы на колене.

– Итак, история о снежной буре.

– Угу.

– Помнишь о том, что я говорила об отпуске?

– Не собираюсь я этого делать.

Она кивнула.

– Ладно, тогда примемся за работу. Ты уже начала брать интервью?

Я покачала головой.

– Под каким углом думаешь осветить тему?

– У меня нет никаких мыслей на этот счет, – обреченно вздохнула я, но в этот момент вспомнила, что говорил мне Фрэнк о буране 1933 года. – Босс хочет назвать очерк «Ежевичная зима».