Тени нашего прошлого. История семьи Милтон

– Например, так. – Она подняла голову с подушки и поцеловала его.

– Да. Или вот так. – Он крепче прижал ее к себе.

Никто за ней не следил. Она шла уверенно, уже хорошо научившись не привлекать внимания. Сначала ее работа заключалась только в том, чтобы передавать записки от Герхарда другим членам группы. Потом задания стали чуть сложнее, хотя все равно казались несерьезными, чем-то вроде детской игры. В тот первый раз Франц, брат Герхарда, отвел ее в сторону, когда она стояла в очереди за шампанским в буфете филармонии, и спросил, может ли она выпить кофе в кафетерии возле отеля «Адлон».

Она внимательно посмотрела на него и кивнула.

– Und dann?[2 - А потом? (нем.)]

– Und… – Он наклонился, целуя ее в щеку на прощание; его рука обвила ее талию и нырнула в карман платья. – Встанешь, расплатишься и оставишь эти деньги на столике, – прошептал он и отошел.

Сегодня ей предстояло встретить одиннадцатичасовой поезд надземки на Фридрихштрассе и просто убедиться, что за мужчиной и женщиной не следят.

– А кто эти мужчина и женщина? – спросила она.

– Неважно. Тебе не нужно знать.

Эльза должна была дождаться у подножия лестницы мужчину и женщину, держащихся за руки, и последовать за ними; женщина будет смеяться, глядя в глаза мужчине. Обычная парочка.

– Как я узнаю, что это они?

– Она оступится, и он крепче прижмет ее к себе, не давая упасть.

Это была игра.

Эльза сначала зашла в мясную лавку – там она издалека кивнула герру Плауту, – потом к бакалейщику и булочнику. Мясо, яйца, картофель, хлеб.

Над улицей возвышалась башня собора; часы в очередной раз пробили три четверти. Как и каждое утро в это время – Эльза знала, потому что ежедневно точно так же ходила по улице с корзинкой через руку. Страх – вот в чем разница. Это по-настоящему. Это не игра. Ты можешь попасть в беду. Тебя могут арестовать и увести. За то, что не так выглядишь. За то, что смотришь не на того человека в поезде.

Если за тобой следят, не дай им ничего заметить.

По рельсам на верхних путях прогрохотал поезд, и на далекой платформе силуэты ждущих людей сбросили оцепенение и начали двигаться, словно фигурки музыкальной шкатулки.

Эльза поправила корзинку.

Мясо, яйца, картофель, хлеб. Теперь марки для конвертов. Газетный киоск у подножия лестницы.

– Morgen[3 - Доброе утро (нем.).], – она кивнула герру Йостену.

Вдалеке послышался звук приближающегося поезда.

– Ja. Sehr sch?n[4 - Да. Очень красиво (нем.).], замечательно, – сказала она Йостену и раскрыла кошелек, чтобы достать монеты. Рельсы над ее головой загудели.

– Bitte[5 - Пожалуйста (нем.)].

– Ваш отец, – спросил Йостен. – С ним все хорошо?

– Ach ja, danke[6 - О да, спасибо (нем.).]. – Она улыбнулась и протянула ему монеты.

Поезд остановился на верхних путях.

Эльза заставила себя не поворачиваться и не смотреть, взять три марки, протянутые Йостеном, положить сдачу в кошелек, кивнуть и с улыбкой поблагодарить его, как она делала каждое утро, и, наконец, повернуться и взглянуть на поезд, как смотрят на облака, внезапно закрывшие голубое небо.

По лестнице, держась за руки, спускались мужчина и женщина.

Пикник являл собой живописную картину: гости расположились на лужайке возле кольца из роз, в центре которого стояла алебастровая статуя полуобнаженной Венеры, склонившейся к своим цветам. Среди неразличимых мужчин в темных костюмах попадались ослепительно-белые мундиры рейхсвера; у двух женщин шляпы были столь широки, что казались птицами, парившими в вечернем воздухе, который обволакивал всех присутствующих, благоухающий и неподвижный. Огден услышал смех Эльзы, трепетавший, словно лента на ветру, еще до того, как заметил ее в толпе – стремительную, маленькую и энергичную, в желтом платье цвета подсолнухов и лета.

Он замедлил шаг. И увидел ее такой, как в тот первый вечер, много лет назад, в ложе городского театра, где она сидела с отцом: затылок в тусклом свете, каштановые волосы забраны наверх. Огден видел ярко-синий бархат драпировки, облезлую позолоту кресла, вжатую в него обнаженную спину. Тогда Огден – практичный до мозга костей, но впечатлительный молодой человек, к тому же в первый раз оказавшийся в Европе, – верил в свою удачу и интуицию. Ему было двадцать два. Эльза Вальзер была старше, и к тому же немкой. Все это промелькнуло в его голове за несколько мгновений до того, как Эльза повернулась и заметила в глубине ложи неловкого американца.

«Entschuldigung»[7 - Простите (нем.).], – с трудом произнес он.

Вальзер представил их друг другу, Огден проскользнул на свободное кресло рядом с ней, и все трое повернулись к сцене, где первая скрипка как раз заняла свое место слева от дирижера; зал умолк. А когда скрипач коснулся смычком струны, а затем плавным движением извлек первую долгую ноту, Огден понял: в центре каждой человеческой жизни кроется начало – не рождение, а тот момент, когда защелка на замке откидывается и жизнь выходит наружу, устремляясь вперед.

И как всякий раз, когда он видел Эльзу после долгого отсутствия, на него нахлынуло воспоминание: она открывает ему дверь на Линиенштрассе, 32 на следующее утро после театра. Огден чувствовал: если на свете есть места, которые удерживают нас в себе, то наверняка существуют и люди, которые, как зеркало, отражают наши прежние ипостаси, давно забытые. В тот далекий день молодой Огден неподвижно стоял на крыльце перед Эльзой Вальзер, застывший и онемевший, и смотрел на женщину в дверном проеме, не зная, смотреть ли дальше или отвести взгляд. В то мгновение он представлял, что влюблен в нее.

«Ach, – насмешливо сказала Эльза. – Тот американец. Но он не шевелится».

Друзья, с которыми она познакомила Огдена, называли ее Мышкой, хотя Эльза не была ни тихой, ни застенчивой и совсем не походила на мышь. «Я… – Она наклонилась и похлопала его по плечу, когда они поздним вечером сидели за длинным столом, заваленным пепельницами и салфетками. – Как у вас там говорят? Под прикрытием». И улыбнулась.

– Милтон! – воскликнула теперь Эльза, заметив его, и, не отрывая от него глаз, продолжала разговор со своей собеседницей.

Он помахал рукой.

И, как и всегда при встрече с Эльзой, пока он шел под ее взглядом, проявилась пропасть между воображением и истинным положением дел. Поначалу Огден вызывал у нее любопытство, а затем, довольно быстро, стал объектом мягкого подтрунивания: состоятельный мужчина, двадцатидвухлетний старичок, дразнилась она. Для Эльзы он был целиком и полностью американцем – милым и абсолютно неинтересным. Она вышла замуж за Герхарда Хоффмана, мужчину, который был на сцене в день их знакомства с Огденом, первую скрипку Берлинской филармонии, гения. Как и отец, в спутники жизни она выбрала еврея. Теперь у них был маленький сын. Огден никогда не смог бы стать мужчиной, в котором она нуждалась. Ему всегда немного, самую малость, чего-то недоставало. Правда, он до сих пор не мог уловить, чего именно и почему, и это – честно говоря – его раздражало, хотя и не слишком сильно, вроде дырки в носке. Он знал, что в нем есть то, чего она не видит.

– А вот и Милтон, – объявила Эльза на своем безупречном английском с легким акцентом. – Мы делаем вид, что не знаем его имени.

Тяжелое немецкое «р» гудело колоколом в ее словах. Огден наклонился и расцеловал ее в обе щеки, ощутив запах сирени в ее волосах.

– Ach, so?[8 - Вот как? (нем.)] – Одна из женщин в окружении Эльзы протянула руку, готовая улыбнуться, но не уверенная в своем английском.

– Как ни странно, у меня есть имя, – весело ответил он. – Но Вальзеры отказываются его произносить.

– Папа любит прихвастнуть, что у него в гостях бывает Милтон. Он обожает поэму «Затерянный рай».

– Полагаю, его все же потеряли, а не нашли, – мягко поправил ее Огден.

Она ответила ему улыбкой и тронула рукой стоявшего рядом военного, до того гордого своим мундиром, что, казалось, он боялся наклониться, опасаясь помять китель.

– Рядовой Мюллер, – представила Эльза мужчину, и его рука взмыла в приветствии, которое Огдену до сих пор не удавалось принимать всерьез, хотя оно было повсюду, даже на лужайке парка весенним вечером. Билл Моффат, приятель Милтона из посольства, рассказывал, что некоторых американских туристов избивали, если те салютовали без должного энтузиазма.

– И полковник Рутцбар, – продолжала Эльза, указывая на другого мужчину, только что присоединившегося к группе; он был приветлив и подвижен. Огден сдержал улыбку. Один жесткий, другой гибкий – типичная пара немцев.

– Heil Hitler! – Он кивнул и снова повернулся к Эльзе: – Где сегодня ваш муж?

– Скоро придет. Ему нужно с кем-то увидеться.

– Ach, вечно Герхард Хоффман кому-то нужен. – Возле Эльзы возник полковник Руди Пютцграф с бутылкой шампанского и бокалами.