Правила одиночества

– Что же тебя за восемь месяцев не вылечили в госпитале? – с сарказмом произносит Тумасов. И добавляет, – почему в тапочках?

– Мозоль натер.

– С непривычки, – продолжает иронизировать комдив, – ты же сапоги еще не разносил за год службы – все в госпитале лежишь.

Тумасов смотрит на старшину.

– У него освобождение?

– Так точно, товарищ подполковник.

– Зачем же вы бегали за ним, сразу не могли сказать?

– Виноват, товарищ подполковник.

Тумасов смотрит на старшину тяжелым взглядом. Алиев говорит по-русски сносно, но с жутким акцентом и не все понимает – в прошлый раз, когда комдив вошел в Ленинскую комнату, старшина скомандовал: «Товарищи солдаты», тогда как этой командой поднимают только офицеров при появлении старшего по званию, а солдатам просто говорят «встать!».

Тумасов переводит взгляд на Курбан-заде.

– У вас освобождение от чего?

– От строевой, – отвечает Курбан-заде.

– Отвечать по уставу!

– От строевой, товарищ подполковник. Тумасов, обращаясь к Мотузу, замечает:

– У него освобождение от строевой, так займите его нестроевой работой.

– Слушаюсь, – говорит Мотуз.

– Становитесь в строй, солдат, – приказывает комбат, – строевых занятий сегодня не будет, пойдете в автопарк обслуживать технику.

– Может быть, я Пашаеву помогу оформлять Ленинскую комнату? – говорит Курбан-заде. – Я же художник.

– Встать в строй, – повторяет комбат и, обращаясь к старшине, – тапочки выдайте ему казенные.

Пожав плечами, Курбан-заде становится в строй рядом с Караевым и, поймав его взгляд, дружелюбно подмигивает. Старшина Алиев важно вышагивает на середину плаца и командует:

– Батарея, напра-во, правое плечо вперед, шагом марш! Песню запевай!

Строй солдат затягивает:

И девчонке снится черная птица,
Пушек перекрестие на ней, –

и движется по территории части вдоль деревянных бараков. По неписаным армейским законам поют только солдаты, прослужившие менее года, – старослужащим петь не к лицу. И они старательно молчат. Орущий во всю глотку Караев с удивлением отмечает, что Курбан-заде тоже что-то мурлычет себе под нос, – видимо, в свое удовольствие, поскольку позволяющий себе ходить в строю в домашних тапочках наверняка петь не стал бы. Но скоро ему это надоедает, и он замолкает. Тут же раздается окрик старшины, который, словно не замечая остальных старослужащих, обращается к Мамеду:

– Курбан-заде, пой.

– Ара, отвали, – цедит Мамед.

Тут внимание старшины отвлекает начальник ПВО дивизии – полковник Таран идет им навстречу. Алиев командует:

– Батарея, смирно, равнение направо!

Солдаты начинают чеканить шаг, и сам старшина вытягивается, прикладывает руку к фуражке. Но полковника это не удовлетворяет. Он приказывает: «Отставить, вернуться на исходную позицию!» Строй бегом возвращается назад и, заново чеканя шаг, проходит мимо начальника ПВО. Дежурный по КПП, завидя колонну, бегом открывает ворота.

– Вольно, левое плечо вперед, шагом марш.

Колонна выходит из расположения части и движется в автопарк на технические работы. Идут по асфальтированной дороге, спереди и сзади – по солдатику с флажком в руках. Вокруг лежат горы, над ними возвышается голубой Арарат, на котором, как известно, долгое время прохлаждался Ной со своей флорой и фауной.

В автопарке все разошлись по своим объектам – обслуживать боевую технику: тягачи, пушки, радиолокационное оборудование. Поскольку Мамед остался не у дел, старшина, недолго думая, определил его в помощь Исламу.

– Караев, возьмешь его и дашь фронт работы, – грозно сказал старшина.

В армейской иерархии Ислам, прослуживший меньше Мамеда, к тому же не будучи сержантом (из учебки он вышел специалистом), не мог отдавать ему приказы. Поэтому приказ Алиева выглядел насмешкой. А может, это была очередная глупость старшины, который неважно знал русский язык. Впрочем, могло быть и то и другое.

При знакомстве выяснилось, что дед Мамеда родом из Ленкорани. Мало того: мать Ислама, когда жила в Баку, работала в кинотеатре, директором которого был отец Мамеда. Это обстоятельство, не имеющее на гражданке особого значения, в армии приобрело едва ли ни силу родства.

Мамед был физически сильным и совершенно бесстрашным человеком. Он не признавал писаные правила, ни в грош не ставил неписаные. В это время у Ислама назревал конфликт с так называемыми «кандидатами» (в дембеля). Один из них, тощий, похожий на Кащея прибалт по фамилии Скопанс, вздумал проверить длину волос на голове у молодых солдат и некоторым из них приказал подстричься наголо. В эту группу попал и Ислам, на голове которого и так был «ежик». Стричься он не стал. Неподчинение влекло за собой наказание в виде физической расправы.

Ислама взяли в оборот в глухом переулке, по дороге из автопарка в казармы. Инициатором был некто Пакин, кумык из Нальчика. Старшина к тому времени уже свалил домой – строй вел один из сержантов. Мамед встал на защиту Ислама. Никакие увещевания погодков, упреки в том, что, вступаясь за салагу, Мамед нарушает армейские каноны, не помогли. Мамед был непреклонен – мало того, взял Скопанса за ворот гимнастерки и как следует встряхнул.

Отступили, скрипя зубами.

Но истинное бесстрашие, какую-то бесшабашную смелость он проявил в Кировабаде, куда их батарея прибыла на учебные стрельбы. Было лето, железнодорожный состав загнали в тупик, где должна была происходить разгрузка боевой техники. На завтрак неожиданно подали помидоры, что приятно взволновало всех. Несмотря на то что служили они в Азербайджане, где этого добра всегда было в избытке, баловали их подобным нечасто.

Путешествовали солдаты – если можно применить это изящное слово – в вагоне для перевозки скота, где нет ни купе, ни лавок, ни туалетов – нужду приходилось справлять прямо на ходу, высовываясь в открытый проем и немало рискуя жизнью при этом. Такие вагоны часто показывают в фильмах про войну. В стенах вагона есть специальные пазы, или скобы, куда загонялись доски, – получалась плоскость второго этажа, где все спали вповалку. Но при этом кучковались по национальностям – это делали все, кроме дембелей. Те строго блюли традицию и держались особняком. Исключением являлся Меликсетян, который, несмотря на принадлежность к дембелям, был ближе к своим, потому что являлся ярым националистом. Так, будучи заядлым курильщиком, он дымил только армянскими сигаретами – когда запас кончался, он не курил до тех пор, пока из дома не приходила очередная бандероль.

На раздаче завтрака сидел сам Ступеньков, замкомвзвода, краснолицый, носатый сержант – он был, как сейчас говорят, «качок»: коротконогий, широкоплечий, свой мускулистый торс он демонстрировал при каждом удобном случае. Вот и сейчас он сидел обнаженный по пояс, оседлав поперек одну из скамеек, и ловко орудовал черпаком. Чтобы не толпиться, от каждого землячества подходил человек и получал на всех сразу несколько порций. За завтраком отправился Эльбрус Алиев. Когда он вернулся, держа в руках несколько котелков с кашей, Мамед, заглянув в свой, спросил:

– Где помидоры?

Вермеди[34 - Не дал (азерб.).], – с казахским акцентом произнес Эльбрус. Он был родом из Чимкента.

Мамед поднялся с лежанки и на весь вагон спросил у Ступенькова:

– Ара, ты че помидоры зажал?

– Сначала дембельский состав получит, – высокомерно ответил Ступеньков, – а потом все остальные.

Мамед огляделся: действительно, помидоров ни у кого не было. Он поднялся, подошел к раздаче:

– Давай нашу порцию, – потребовал он. Ступеньков залился краской и повторил:

– Сначала дембеля, иди на свое место.

– Сейчас ты пойдешь на свое место, – угрожающе сказал Мамед, – то есть в задницу. Давай помидоры.